Стихи

90

И как сияла твердь над головою, когда мочился ночью на дворе, как в электричке мечешься порою и вынужден сойти, как в январе снег разукрашен яркою мочою, как злая хлорка щиплется в ноздре, как странно надпись «Требуйте салфетки» читать в сортире грязном, как конфетки

91

из всякого дерьма творит поэт. Пускай толпа бессмысленно колеблет его треножник. Право, дела нет ему ни до чего. Он чутко внемлет веленьям – но кого? Откуда свет такой струится? И поэт объемлет буквально все, и первую любовь ко всякой дряни ощущает вновь.

92

«Гармония есть цель его». Цитатой такой я завершаю опус мой. Или еще одной – из Цинцинната. Цитирую по памяти – Земной… нет, мировой… всей мировой проклятой… всей немоте проклятой мировой назло сказать… нет, высказаться… Точно не помню, к сожаленью… Но построчно

93

когда бы заплатили – хоть по два рубля – я получил бы куш солидный. Уже семь сотен строк. Пожалуй, хва. Кончаю. Перечесть немного стыдно. Мной искажалась строгая строфа не раз. Знаток просодии ехидный заметит незаконную стопу шестую в ямбах пятистопных. Пусть

94

простит Гандлевский рифмы. Как попало я рифмовал опять. Сказать еще? И тема не нова – у Марциала смотри, Аристофана и еще, наверно, у Менандра. И навалом у Свифта, у Рабле… Кого еще припомнить? У Гюго канализация парижская дана. Цивилизацией

95

ватерклозетов Запад обозвал, по-моему, Леонтьев. Пушкин тоже об афедроне царском написал и о хвостовской оде. И Алеша в трактире ужасался и вздыхал, когда Иван, сумняшеся ничтоже, его вводил в соблазн, ведя рассказ о девочке в отхожем месте. Вас,

96

быть может, удивит, но Горький окал об испражненьи революцьонных толп в фарфор… Пропустим Белого и Блока… А вот Олеша сравнивает столп библейский с кучкой кала невысокой. Таксист из русских деликатен столь, что воду не спустил, и злость душила бессильная эстета-педофила.

97

И Вознесенский пишет, что душа — санузел совмещенный… Ну, не знаю. Возможно… Я хочу сказать – прощай, читатель. Я на этом умолкаю. Прощай, читатель, помнить обещай!.. Нет! Погоди немного! Заклинаю, еще немного! Вспомнил я сейчас о том, что иногда не в унитаз

98

урина проливается. О влажных простынках я ни слова не сказал. Ну согласись, что это крайне важно!.. Однажды летней ночью я искал в готическом дворце многоэтажном уборную. И вот нашел. И стал спокойно писать. И проснулся тут же во мгле передрассветной, в теплой луже.

99

Я в пятый класс уже переходил. Случившееся катастрофой было. Я тихо встал и простыню скрутил. На цыпочках пошел. Что было силы под рукомойником я выводил пятно. Меж тем светало. И пробили часы – не помню сколько. Этот звон таинственным мне показался. Сон,

100

казалось, длился. Потихоньку вышел я из террасы. Странно освещен был призрачный наш двор (смотрите выше подробнее о нем). И небосклон уже был светел над покатой крышей сортирною. И, мною пробужден, потягиваясь, вышел из беседки коротконогий пес. Качнулись ветки

101

под птицею беззвучной. На песке следы сандалий… Улица пустынна была в тот час. Лишь где-то вдалеке протарахтела ранняя машина… На пустыре, спускавшемся к реке, я встретил солнце. Точно посредине пролета мостового, над рекой зажглось и пролилось, и – Боже мой! —

102

пурпурные вершины предо мною воздвиглись! И младенческая грудь таким восторгом и такой тоскою стеснилась! И какой-то долгий путь открылся, звал, и плыло над рекою, в реке дробилось, и какой-нибудь искал я выход, что-то надо было поделать с этим! И, пока светило

103

огромное всходило, затопив, расплавив мост над речкой, я старался впервые в жизни уловить мотив, еще без слов, еще невинный, клялся я так и жить, вот так, не осквернив ни капельки из этого!.. Менялся цвет облаков немыслимых. Стоял пацан босой, и ветер овевал

104

его лицо, трепал трусы и челку… Нет. Все равно. Бессмысленно. Прощай. Сейчас я кончу, прохрипев без толку: «Поэзия!» И, в общем, жизнь прошла, верней, проходит. Погляди сквозь щелку, поплачь, посмейся – вот и все дела. Вода смывает жалкие листочки. И для видений тоже нет отсрочки —

105

лирический герой встает с толчка, но автор удаляется. Ни строчки уже не выжмешь. И течет река предутренняя. И поставить точку давно пора. И, в общем, жизнь легка, как пух, как пыль в луче. И нет отсрочки. Прощай, А. Х., прощай, мой бедный друг. Мне страшно замолчать. Мне страшно вдруг

106

быть поглощенным этой немотою. И ветхий Пушкин падает из рук. И Бейбутов тяжелою волною уже накрыт. Затих последний звук. Безмолвное светило над рекою встает. И веет ветер. И вокруг нет ни души. Один лишь пес блохастый мне тычется в ладонь слюнявой пастью.

Конец

парафразис 1992–1996

от автора

Предлагаемая вашему вниманию книга писалась с 1992 по 1996 год. Злосчастная склонность автора даже в сугубо лирических текстах откликаться на злобу дня привела к тому, что некоторые стихотворения, вошедшие в книгу, производят впечатление нелепого размахивания кулаками после драки. В частности, это касается послания Игорю Померанцеву. Сознавая это, автор тем не менее вынужден включить эти стихи в состав новой книги, поскольку «Парафразис» задумывался и писался как цельное, подчиненное строгому плану сочинение. Надо, впрочем, признаться, что полностью воплотить свой замысел автору не удалось – так не была дописана поэма «Мистер Пиквик в России», которая должна была занять место между сонетами и «Историей села Перхурова» и, являясь стилистическим и идеологическим столкновением Диккенса с создателем «Мертвых душ», дала бы возможность и русофобам и русофилам лишний раз убедиться в собственной правоте.

К сожалению, в цикле «Памяти Державина» также остались ненаписанными несколько «зимних» стихотворений, отчего вся книга приобрела избыточно мажорное звучание, что в нынешней социокультурной ситуации, быть может, не так уж и плохо.

I ИГОРЮ ПОМЕРАНЦЕВУ Летние размышления о судьбах изящной словесности

Эта борьба с омерзительным призраком нищеты, неумолимо надвигавшейся на маркиза, в конце концов возмутила его гордость. Дон Фернандо готов был бросить все на произвол судьбы.

Густав Эмар