Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

На пушкинской Черной речке («Тянуло с Ладоги рассветом…») [103]

Тянуло с Ладоги рассветом. Крепчал мороз. Из темноты Вступавшим в новый день предметам Опять дарила, жизнь черты: Стал домом — дом, санями — сани, И в речке вмерзшее бревно Своей обрубленною дланью Подперло мост. Ах, все равно Нам не исправить нашей жизнью Того мгновения, когда На повороте полоз взвизгнет И выйдет из саней вражда, Беда, тверда, непоправима, Поднимет пистолет. Прости, Что я в тот день невозвратимый Тебя не мог спасти. [1966]

103

На пушкинской Черной речке — З, 1967, № 12.

Вода («Среди камней и между глыб курчавых…») [104]

Среди камней и между глыб курчавых Бегут ручьи неугомонных вод: Приливов и отливов величавый, Луною установленный черед. И каждый раз, когда вода отходит, С каким упорством силится она, — И подчиняясь, и борясь с природой, Не отдавать земле морского дна! С каким усильем и с каким упрямством Все тело напряженное воды На приоткрывшемся глазам пространстве Разбрасывает ясные следы: Вода себя в песке отображает Узором волн, а в водоемах скал Оставленные ею не сгорают Лазурные осколочки зеркал, И все лишь для того, чтоб снова, снова, Когда настанет долгожданный срок, Со всею исступленною любовью Прикрыть собой и камни, и песок. Морскую воду нежной, женской силой — Непререкаемой — вооружив, Бросает дважды в день на берег милый Самой природой созданный прилив. [1966]

104

Вода — З, 1967, № 12; HP.

Падучая звезда («Вспыхнула — и стало меньше в мире…») [105]

Вспыхнула — и стало меньше в мире На одну падучую звезду… Притяженье по небесной шири Как вело тебя на поводу? Как тебе жилось и как дышалось, Как ты вырвалась из пустоты, Как с другими сестрами встречалась, Легкой тенью как скользила ты? Нелегка орбита метеора Средь расчисленных путей планет, — Пленница огромного простора, Бабочка, летящая на свет… Метеору даже плакать нечем, Да и плакать-то ему над кем? Только звезд серебряные свечи Чуть мерцают в дальнем далеке. Вспыхнула… Голубоватый пламень Над землей встревоженной мелькнул, И космический распался камень, И далекий прокатился гул. [1966]

105

Падучая звезда — З, 1967, № 12.

«Повседневного — нет, не бывает…» [106]

О.А.

Повседневного — нет, не бывает: Новый день не похож на другой. Посмотри, как сегодня встречается С облаком облако над головой. Не скажи, что вот так же сверкали И горели — живые — вчера. С каждым днем над бесцельными далями Ярче и радостнее вечера. Наша память хранит по привычке Образ юности не для того, Чтоб казалось для нас размагниченным Утра и молодости колдовство. Нас встречала когда-то в апреле Обаяньем земная весна, А теперь — золотыми неделями, Осенью входит — она… не она… Сорок лет, и от каждого года Остается серебряный след. Каждый год был отмечен природою, И между ними — неясного нет. [1965]

106

«Повседневного — нет, не бывает…» — З, 1967, № 12; HP.

У колодца («Взгляни в квадратный сруб колодца…») [107]

Взгляни в квадратный сруб колодца: Чуть шелестит вода, а в глубине Его лицо внезапно улыбнется, В пологой отраженное волне. Кем был он — мой далекий предок, В каком лесном скиту себя он сжег? В его избу какие злые беды Входили, не споткнувшись о порог? Он был и пахарем, и дровосеком, И вольным запорожцем на Днепре, И не с него ли Феофаном Греком Был темный образ писан в алтаре? Вот он, широкоплечий и скуластый, До самых глаз заросший бородой, Моей страны создатель и участник, Медведеборец — зачинатель мой. Он смотрит на мое лицо земное. Чуть шелестит, чуть плещется вода. И вот уже к родному водопою Подходят пестрые стада. [1966]

107

У колодца — Нв, 1968, № 12.

«Я в землю вернусь — и стану землею…» [108]

Я в землю вернусь — и стану землею, Всем, что дышит, звенит и живет, Стану деревом, зверем, травою, Стану небом и даже луною, Той луной, что над нами плывет. Обернись и взгляни — неужели, Как бы жизнь ни была хороша, Ты поверить могла в самом деле, Что лишь в нашем стареющем теле, Только в нем и ночует душа. Я бессмертен и я бесконечен! Стану степью — и встречусь с тобой, Стану морем, и смуглые плечи, Как и в прежние годы при встрече, Обниму набежавшей волной. Стану ветром — таким же счастливым, Как и тот, что над нами теперь То замолкнет, то вновь торопливо Говорит с длиннолиственной ивой… — Я стану таким же. Не веришь? Проверь! [1956]

108

«Я в землю вернусь — и стану землею…» — Нв, 1968, № 12; HP.

Пять чувств («Ненасытны глаза — мне, пожалуй, и жизни не хватит…») [109]

Ненасытны глаза — мне, пожалуй, и жизни не хватит Наглядеться вот так, чтоб вполне, до конца, разглядеть, Как вдали облака превращаются в птиц на закате И как пролитый по небу мед переплавился в медь. Никогда не устанет мой слух отзываться на голос Недоступной, но все же мне близкой природы, когда К замерцавшей звезде паутины таинственной волос, Как струну, запевая, протянет другая звезда. Никогда, никогда мне не хватит скупого дыханья, Чтоб до самого сердца проник аромат зацветающих лип И вполне насладились бы пальцы — мое осязанье — Ощущеньем горячей, шершавой и милой земли. И когда я приникну к траве и прохладные росы Обожгут мне и нёбо, и мой пересохший язык, — Мне покажутся вовсе нелепыми злые вопросы, Утвержденья, что в чувство шестое я — нет, не проник. Не проник. Мне довольно того, что дала мне природа, Чем богато дыхание всех благородных искусств, Только б мне удалось сохранить полноценной свободу И высокую мудрость пяти человеческих чувств. [1970]

109

Пять чувств — З, 1971, № 4; HP; З, 1983, № 1.

«В конце беспокойной дороги…» [110]

В конце беспокойной дороги Мы часто подводим итог Минутам высокой тревоги И сереньким дням без тревог. Колонками цифры построив То справа, то слева, спешим В уме подсчитать золотое И черное нашей души. И, вычтя одно из другого, Из радости темную боль, Вполголоса мертвое слово Шепнем прозаически: «Ноль…» Но вдруг — по квадрату страницы Все цифры скользнут и, ожив, Танцуя, взлетят вереницей Вне логики правды и лжи, И, музыке странной покорна, Как воздухом, ею дыша, В родные, земные просторы Живая вернется душа.

110

«В конце беспокойной дороги…» — З, 1971, № 4; HP.

«Розоватый рыжик спрятан в хвою…» [111]

Розоватый рыжик спрятан в хвою. У него под шляпкой младший брат. Воздух леса на смоле настоян, Он хмельнее хмеля во сто крат. Тишину лесную видно глазом, Слышно ухом — в золоте листва, Слышно, как мгновенные алмазы Зажигает в росах синева. И таким дыханьем необъятным Насыщается моя душа, Что, спеша, уходит на попятный Смерть от жизни, на попятный шаг. [1969]

111

«Розоватый рыжик спрятан в хвою…» — З, 1971, № 4.

«Не утолить страшной жажды, о, сколько ни пей!..» [112]

…От страшной жажды песнопенья.

М. Лермонтов

Не утолить страшной жажды, о, сколько ни пей! Как в минувшие дни почерневшие, жадные губы Тянутся к влаге стихов, к обжигающей влаге твоей — О песнопенье! ты нас воскрешаешь и наново губишь. С каждой новой рожденной строкой умирает душа И возрождается снова из пепла — легка и крылата — Феникс! — пока не иссякнут на дне золотого ковша Светлые росы восхода и дымная лава заката.

112

«Не утолить страшной жажды, о, сколько ни пей!..» — З, 1971, № 4; HP.

Девятый вал («Сквозь горловину узкого пролива…») [113]

Сквозь горловину узкого пролива, Взрываясь на зубцах подводных скал, Несли валы растрепанные гривы К залысинам прибрежного песка. В тот день противоречье всех течений Вдруг стало явным, и казалось мне, Что некий образ светопреставленья Уже возник в надводной вышине: Из дальней тучи рогом носорога К воде тянулся смерч. Он был черней Воды. Я думал вот, еще немного, И он, как зверь, соединится с ней. Вдали, могучее вздымая тело И встречных волн сминая суету, Девятый вал, как призрак черно-белый, Провел внезапно длинную черту. Весь горизонт покрылся дымной пеной. Вода как будто встала на дыбы, И, влажных скал обняв нагие стены, В огромное вместилище борьбы Она ворвалась и слилась с прибоем, И, перекрыв весь видимый простор, Зажгла, к смертельному готовясь бою, К угрюмым тучам рвущийся костер. Девятый вал вздымался выше, выше. Казалось, он до боли напрягал, Подобно бегуну, тугие мышцы И, щерясь, сам себя перерастал. Ристалище приливов и отливов, Грозящий, обнаженный лоб волны, С хребта срываемая ветром грива, Вся сила океанской глубины — [Как счастлив я, что человек не может Еще не может покорить морей, Что океан, сверкая влажной кожей, Еще исполнен волею своей!] [1967]

113

Девятый вал — З,1971, № 4: строки, помещенные в квадратные скобки, пропущены в журнальной публикации и восстановлены по авторской правке на печатном экземпляре и по авторскому машинописному сборнику «Пять чувств»; HP: с посвящением «Александру Андрееву».