Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

ПОЭМА ОБ ОТЦЕ [83]

Леонид Андреев родился 9/21 августа 1871 г. в городе Орле,

умер 12 сентября 1919 г. в финской деревушке Нейвола.

1 По горло в снег зарылись ели. Кружилась и цвела пурга. Веселый снег хмельной метели Во тьме преследовал врага. Большая ночь глядела в оба Сквозь неподвижный полог мглы, Как за сугробами сугробы Вздымали белые валы. В ночи, прозрачный и стоокий, Влеком воздушною игрой, Покорен музыке высокой, Струился звездно-снежный рой. Был мир ночной неузнаваем: Казалась странною земля — Как будто притворилась раем Большая роза без стебля. Наш черный дом в завоях снежных, Как шмель меж белых лепестков. Пил музыку годов мятежных, Опустошающих годов. Он погибал, но погибая, Сквозь ветер, голод и мороз Он видел, как цветет, сияя, Блеск революционных роз. Он был насыщен вдохновеньем. Как иней, на стенах его Горело дымным озареньем Мучительное волшебство. И призраки картин, и книги, И свод щербатый потолка, И смерть, и жизнь — в едином миге, Поправшем дымные века. 2 Вот я закрыл глаза, и снова Звучат отцовские шаги — Сквозь тяжесть медленного слова, Сквозь завывание пурги. Колеблется скупое пламя. Еще далеко до утра. Его упорными шагами Протоптан синий ворс ковра. Военная тропа сражений И горьких срывов и побед — Испепеляющих горений Язвительный и зоркий бред. И пишущей машинки стрекот, И музыки небесный гром, И вьюги отдаленный клекот За занавешенным окном, И под морщиною безбровной, Под обнаженным солнцем лба Любви безгрешной и греховной Неутолимая борьба. И в глубине земной неволи, В смерче и образов и снов Сияние последней боли, Звук непроизносимых слов. Часы, часы ночного бденья! Все медленней земная речь, Все отдаленней вдохновенье И явственней сутулость плеч. Рассвет сквозь водоросли веток, Сквозь разлетающийся мрак Глядит на пластыри пометок, На сон исчерченных бумаг. 3 Сентябрьский ветер строг и зорок — Он вымел начисто луга, Обвеял глиняный пригорок И гладко причесал стога. Березы желтыми кострами Сияли вдалеке. Леса Подперли хвойными плечами Встревоженные небеса. Серели выцветшие крыши Окрестных финских деревень. Час от часу казался выше Неумолимо жесткий день. И в глубине пустого сада, Там, где застыла тишина, Наш дом стоял ночной громадой, Многоугольной глыбой сна. Для отдыха закрыть не мог он Глухие веки мертвых глаз. На впадины зеркальных окон Лег черным блеском смертный час. Для наших глаз уже незрима, Для чувств земных уже мертва, Плыла легка, неуловима Душа былого волшебства. И голос, смертью обнаженный, Легко минуя слух людской, Взлетел закатом опаленный, И захлебнулся высотой. — Когда-нибудь, в другой вселенной, Над бездной дымною веков Воскреснет музыкой нетленной Оборванное пенье слов. [1935]

83

Поэма об отце — Не, 1947, № 31/32.

ПОЭМА О КАМНЕ [84]

Александру Вадимовичу Андрееву

I Долго угрюмый ледник волочил Серый валун по земле одичалой. Бросил его и уполз, и забыл. Небо над мертвым болотом молчало. Сгусток расплавленной, огненной лавы, Жизнь, не заснувшая даже во льду — Каменный сторож огромной державы: «Здесь я положен, и я не уйду». II Через невские топи торопят коней. Убегают на запад. Слепые кольчуги Чуть блестят в темноте. «О скорее, скорей, Нам не выйти из круга разбуженной вьюги. Ночь прикинулась ведьмой. Она нас задушит. Этот снег — словно стрелы — и жалит и жжет». Леденеют, как в проруби, мертвые души: Александр, настигая, в погоню идет. III Все мхи, да валуны, да мелколесье, И жадный всхлип, и хлюпанье болот, И в серо-синем, в бледном поднебесья Широкий журавлиный перелет. Его века одели лишаями, Стянула раны каменная ржа. Он говорил гранитными губами: «Я не уйду с родного рубежа». IV Белая ночь на Ивана Купала. Белое небо над синей рекой. Едет отряд по земле одичалой, Конь за конем по земле голубой. Кто здесь натыкал еловые вехи? Длинную просеку кто прорубил? Петр к одинокому камню подъехал, Горькую трубку свою закурил. V Каменотес взял ржавый молот, Зубило сжал мозолистой рукой, И звонким стал весенний холод, Плывущий над огромною рекой. Он был положен в край высокой дамбы, Туда, где приставали корабли, Туда, где сжали каменные ямбы Неровный край болотистой земли. VI Гранитные обтачивая звуки, Суровый Ломоносов приходил Сюда на берег. Каменные руки Уперши в камень, он не находил Ему потребной фразы. В тишине Из-за высоких тростников вставала Луна. Ночь бормотала в полусне, И каменное сердце трепетало. VII Вдали Адмиралтейская игла Сияла, в полумгле не угасая, Когда крылаткой славною была Озарена его душа ночная. ………………………………. VIII Здесь, над Сенатской площадью, заря Мучительно и долго догорала. В кольчуге синих льдин едва дышала Нева — в тот долгий вечер декабря. И в долгий вечер декабря впервые Тебя обжег тот непомерный свет, Которым — через девяносто лет — Весь шар земной расплавила Россия. IX Человека не тронула пуля. Она Обожгла рикошетом гранитное тело. По торцам, пригибаясь, ползла тишина, А беззвучное сердце, как солнце, горело. Человек — он погладил ладонью гранит, Посмотрел в темноту, в этот мрак неотвязный: «Ничего, пусть сегодня еще поболит, А уж завтра мы вместе отпразднуем праздник». X Здесь самодержец лед, и Ленинград, Буранами и вьюгами обвитый, Подъемлет к небесам — за рядом ряд — Разрушенных построек сталагмиты. Но сквозь кольцо блокады ледниковой, Сквозь бред и боль неумолимых мук На всю страну гремит, как жизнь, суровый, Как жизнь, большой — гранитный сердца стук. XI Не страшась аравийского желтого зноя, Мусульманин к священному камню придет, И остынет в душе беспокойство земное, И высокое счастье звездой расцветет. Так и тот, кто душой, маловерной и слабой, Не поверил в Россию и в русский народ, Пусть коснется рукой ленинградской Каабы, У гранитного сердца пусть силы возьмет. Париж, 1946

84

Поэма о камне — Не, 1947, № 35/36.

КОЛОДЕЦ В СТЕПИ (1–3) [85]

1. «Овраг и деревянный сруб колодца…»

Овраг и деревянный сруб колодца, В квадратной мгле шевелится вода. Уходит день, — он больше не вернется, Он больше не вернется никогда. Вдали пылит усталая телега, — Клубится пыль, как розовый цветок, И облака на поиски ночлега По небу гонит теплый ветерок. Уходит день за гребень косогора, Туда, где черные торчат кусты. Постой, не торопись, — теперь уж скоро Ты все поймешь, и все забудешь ты. Вода в степном колодце пахнет мятой. Высоко в небе плачут журавли. Нам в дальний путь пора — о без возврата — Уйти по черным рытвинам земли.

85

Колодец в степи (1–3) — Э.

2. «Над выжженной дотла, белесой степью…»

Над выжженной дотла, белесой степью, Сквозь беспощадно пыльный зной, вдали, Струится дымное великолепье, Мучительное марево земли. Плывут во мгле летучие озера, Качаются и тают тростники, И жарким ветром зыблемые горы Встают над дымной заводью реки. А здесь — трещат кузнечики до боли, И мертвая земля дождей уже не ждет, И пыльный саван покрывает поле, И ночь не спать, а мучиться идет. Вдали, над степью, над пустым колодцем, Недвижен журавля упрямый шест — Он не наклонится, он не согнется, Он тоже мертв — грозящий небу перст.

3. «Крутясь, взлетит бадья, и плеском плоским…»

Крутясь, взлетит бадья, и плеском плоским Наполнится слепая тишина, И каждый звук легчайшим отголоском Повторит черная и влажная стена. В лицо пахнет разбуженная свежесть, И солнечные зайчики вразлет, Как стая бабочек, резвясь и нежась, Вспорхнут над бархатом зеленых вод. Но вот умолкнет шум, опять настанет В разбуженном колодце тишина. С последней, запоздавшей каплей канет В небытие — короткая волна. А там, вверху, где ивовые лозы Стоят у края черной борозды, Как лепестки осыпавшейся розы, Сверкают пятна пролитой воды. [1939]

Перед грозой («Стоят стога на рыже-сером поле…») [86]

Стоят стога на рыже-сером поле. Чуть тронут золотом далекий лес. Большое солнце в дымном ореоле Уходит в ночь с измученных небес. Над мутным краем выжженной равнины Ползет тяжелая лавина туч. Огнем одеты дымные вершины И белым бархатом — отроги круч. Вдали гроза внезапно всколыхнула Неповоротливую тишину, И звуки круглые глухого гула В незримую скатились глубину. Чем мглистей и душнее воздух дольний, Чем глубже в мрак уходит свет дневной, Тем ярче блеск розовооких молний Над дымной, потрясенною землей. [1939]

86

Перед грозой — Э; 3, 1966, № 1; HP.

«Здесь пахнет сыростью, грибами…» [87]

Анне Присмановой

Здесь пахнет сыростью, грибами И застывающей смолой, И, точно коврик кружевной, Лежит меж черными корнями Мох — серебристо-голубой. Как высоки большие ели! Как недоступны небеса, Как осторожны голоса — Здесь даже краски не посмели Обжечь осенние леса. И только в глубине ложбины, Одна, в безмолвии лесном, Сквозь темно-серый бурелом Узорчатая ветвь рябины Пурпурным светится огнем. [1947]

87

«Здесь пахнет сыростью, грибами…» — Э; З, 1966, № 1; НР.

«Уже сошел с лица полдневный жар…» [88]

Уже сошел с лица полдневный жар, Уже открылся вечер предо мною, Уже струится серебристый пар По волосам — кудрявой сединою. От сердца, как от тополя, легла На землю тень с таким очарованьем, Что от ее прохладного крыла Повеяло — уже ночным дыханьем. Все стало призрачным и голубым — Поля и серая в полях дорога, И медленно встающий нежный дым Над темною излучиною лога. Я в этом мире странном отражен, Пленен его прозрачной немотою, И я уже не я, я новый, — он — Стою, один, пред правдою ночною. [1939,1940]

88

«Уже сошел с лица полдневный жар…» — Э; З, 1966, № 1; PV; HP.

«С таким печальным восклицаньем…» [89]

С таким печальным восклицаньем Усталый поезд отошел, Что стал вокзал — воспоминаньем, Пронзительным очарованьем Того, что я на миг обрел. Стучат колеса так тревожно, Так жизнь покоится в тени, С такою лаской осторожной, Неповторимой, невозможной Горят вокзальные огни, Что я стою обезоружен, Смотрю, как будто сам не свой, На нежную дугу жемчужин На персях ночи голубой. [1947]

89

«С таким печальным восклицаньем…» — Э; НР.

«Пурпурное зарево медленно гаснет…» [90]

Пурпурное зарево медленно гаснет. Над самой землею горит золотистая нить. В сереющем поле кузнечики звонко и страстно Стараются шелест ночной заглушить. Но с каждым мгновеньем все шире, все глуше Томительный шорох и шепот встревоженных снов, И скоро до самого сердца он будет разрушен Наш видимый мир — о, до самых основ. И только вверху, над печальной землею, Над душами тех, кто тоскует и плачет в тени, Огромные звезды лазурные очи откроют, Но нашей земли не увидят они. [1947]

90

«Пурпурное зарево медленно гаснет…» — Э.

«Когда весна хрустальными перстами…» [91]

Когда весна хрустальными перстами Ласкает посеревшие снега И с крыш капель — все звонче и упрямей Тяжелые роняет жемчуга, И запахом, и одурью навоза Весь воздух пьян, и вновь земля Из-под темно-лиловых лап мороза Освобождает влажные поля, И в серый покосившийся скворечник Опять жильцы вернулись на постой, И лес звенит такою тягой вешней, Таким сиянием, такой весной, Что только бы дышать — не надышаться, Что только б слушать, как лучится свет, Как вместе с светом начинает излучаться Все то, чему названья даже нет. [1947,1948]

91

«Когда весна хрустальными перстами…» — Э.