Стихотворения и поэмы

Вакханалия

Город. Зимнее небо. Тьма. Пролеты ворот. У Бориса и Глеба Свет, и служба идет. Лбы молящихся, ризы И старух шушуны Свечек пламенем снизу Слабо озарены. А на улице вьюга Все смешала в одно, И пробиться друг к другу Никому не дано. В завываньи бурана Потонули: тюрьма, Экскаваторы, краны, Новостройки, дома, Клочья репертуара На афишном столбе И деревья бульвара В серебристой резьбе. И великой эпохи След на каждом шагу В толчее, в суматохе, В метках шин на снегу, В ломке взглядов, симптомах Вековых перемен, В наших добрых знакомых, В тучах мачт и антенн, На фасадах, в костюмах, В простоте без прикрас, В разговорах и думах, Умиляющих нас. И в значеньи двояком Жизни, бедной на взгляд, Но великой под знаком Понесенных утрат. "Зимы", "Зисы" и "Татры", Сдвинув полосы фар, Подъезжают к театру И слепят тротуар. Затерявшись в метели, Перекупщики мест Осаждают без цели Театральный подъезд. Все идут вереницей, Как сквозь строй алебард, Торопясь протесниться На "Марию Стюарт". Молодежь по записке Добывает билет И великой артистке Шлет горячий привет. За дверьми еще драка, А уж средь темноты Вырастают из мрака Декораций холсты. Словно выбежав с танцев И покинув их круг, Королева шотландцев Появляется вдруг. Все в ней жизнь, все свобода, И в груди колотье, И тюремные своды Не сломили ее. Стрекозою такою Родила ее мать Ранить сердце мужское, Женской лаской пленять. И за это быть, может, Как огонь горяча, Дочка голову сложит Под рукой палача. В юбке пепельно-сизой Села с краю за стол. Рампа яркая снизу Льет ей свет на подол. Нипочем вертихвостке Похождений угар, И стихи, и подмостки, И Париж, и Ронсар. К смерти приговоренной, Что ей пища и кров, Рвы, форты, бастионы, Пламя рефлекторов? Но конец героини До скончанья времен Будет славой отныне И молвой окружен. То же бешенство риска, Та же радость и боль Слили роль и артистку, И артистку и роль. Словно буйство премьерши Через столько веков Помогает умершей Убежать из оков. Сколько надо отваги, Чтоб играть на века, Как играют овраги, Как играет река, Как играют алмазы, Как играет вино, Как играть без отказа Иногда суждено, Как игралось подростку На народе простом В белом платье в полоску И с косою жгутом. И опять мы в метели, А она все метет, И в церковном приделе Свет, и служба идет. Где-то зимнее небо, Проходные дворы, И окно ширпотреба Под горой мишуры. Где-то пир. Где-то пьянка. Именинный кутеж. Мехом вверх, наизнанку Свален ворох одеж. Двери с лестницы в сени, Смех и мнений обмен. Три корзины сирени. Ледяной цикламен. По соседству в столовой Зелень, горы икры, В сервировке лиловой Семга, сельди, сыры, И хрустенье салфеток, И приправ острота, И вино всех расцветок, И всех водок сорта. И под говор стоустый Люстра топит в лучах Плечи, спины и бюсты, И сережки в ушах. И смертельней картечи Эти линии рта, Этих рук бессердечье, Этих губ доброта. И на эти-то дива Глядя, как маниак, Кто-то пьет молчаливо До рассвета коньяк. Уж над ним межеумки Проливают слезу. На шестнадцатой рюмке Ни в одном он глазу. За собою упрочив Право зваться немым, Он средь женщин находчив, Средь мужчин нелюдим. В третий раз разведенец И дожив до седин, Жизнь своих современниц Оправдал он один. Дар подруг и товарок Он пустил в оборот И вернул им в подарок Целый мир в свой черед. Но для первой же юбки Он порвет повода, И какие поступки Совершит он тогда! Средь гостей танцовщица Помирает с тоски. Он с ней рядом садится, Это ведь двойники. Эта тоже открыто Может лечь на ура Королевой без свиты Под удар топора. И свою королеву Он на лестничный ход От печей перегрева Освежиться ведет. Хорошо хризантеме Стыть на стуже в цвету. Но назад уже время В духоту, в тесноту. С табаком в чайных чашках Весь в окурках буфет. Стол в конфетных бумажках. Наступает рассвет. И своей балерине, Перетянутой так, Точно стан на пружине, Он шнурует башмак. Между ними особый Распорядок с утра, И теперь они оба Точно брат и сестра. Перед нею в гостиной Не встает он с колен. На дела их картины Смотрят строго со стен. Впрочем, что им, бесстыжим, Жалость, совесть и страх Пред живым чернокнижьем В их горячих руках? Море им по колено, И в безумьи своем Им дороже вселенной Миг короткий вдвоем. Цветы ночные утром спят, Не прошибает их поливка, Хоть выкати на них ушат. В ушах у них два-три обрывка Того, что тридцать раз подряд Пел телефонный аппарат. Так спят цветы садовых гряд В плену своих ночных фантазий. Они не помнят безобразья, Творившегося час назад. Состав земли не знает грязи. Все очищает аромат, Который льет без всякой связи Десяток роз в стеклянной вазе. Прошло ночное торжество. Забыты шутки и проделки. На кухне вымыты тарелки. Никто не помнит ничего.

За поворотом

Насторожившись, начеку У входа в чащу, Щебечет птичка на суку Легко, маняще. Она щебечет и поет В преддверьи бора, Как бы оберегая вход В лесные норы. Под нею сучья, бурелом, Над нею тучи, В лесном овраге за углом Ключи и кручи. Нагроможденьем пней, колод Лежит валежник. В воде и холоде болот Цветет подснежник. А птичка верит, как в зарок, В свои рулады И не пускает за порог Кого не надо. За поворотом, в глубине Лесного лога, Готово будущее мне Верней залога. Его уже не втянешь в спор И не заластишь. Оно распахнуто, как бор, Все вглубь, все настежь.

Все сбылось

Дороги превратились в кашу. Я пробираюсь в стороне. Я с глиной лед, как тесто квашу, Плетусь по жидкой размазне. Крикливо пролетает сойка Пустующим березняком. Как неготовая постройка, Он высится порожняком. Я вижу сквозь его пролеты Всю будущую жизнь насквозь. Все до мельчайшей доли сотой В ней оправдалось и сбылось. Я в лес вхожу, и мне не к спеху. Пластами оседает наст. Как птице, мне ответит эхо, Мне целый мир дорогу даст. Среди размокшего суглинка, Где обнажился голый грунт, Щебечет птичка под сурдинку С пробелом в несколько секунд. Как музыкальную шкатулку, Ее подслушивает лес, Подхватывает голос гулко И долго ждет, чтоб звук исчез. Тогда я слышу, как верст за пять, У дальних землемерных вех Хрустят шаги, с деревьев капит И шлепается снег со стрех. Пахота Что сталось с местностью всегдашней? С земли и неба стерта грань. Как клетки шашечницы, пашни Раскинулись, куда ни глянь. Пробороненные просторы Так гладко улеглись вдали, Как будто выровняли горы Или равнину подмели. И в те же дни единым духом Деревья по краям борозд Зазеленели первым пухом И выпрямились во весь рост. И ни соринки в новых кленах, И в мире красок чище нет, Чем цвет берез светло-зеленых И светло-серых пашен цвет.

Поездка

На всех парах несется поезд, Колеса вертит паровоз. И лес кругом смолист и хвоист, И склон березами порос. И путь бежит, столбы простерши, И треплет кудри контролерши, И воздух делается горше От гари, легшей на откос. Беснуются цилиндр и поршень, Мелькают гайки шатуна, И тенью проплывает коршун Вдоль рельсового полотна. Машина испускает вздохи В дыму, как в шапке набекрень, А лес, как при царе горохе, Как в предыдущие эпохи, Не замечая суматохи, Стоит и дремлет по сей день. И где-то, где-то города Вдали маячат, как бывало, Куда по вечерам устало Подвозят к старому вокзалу Новоприбывших поезда. Туда толпою пассажиры Текут с вокзального двора, Путейцы, сторожа, кассиры, Проводники, кондуктора. Вот он со скрытностью сугубой Ушел за улицы изгиб, Вздымая каменные кубы Лежащих друг на друге глыб, Афиши, ниши, крыши, трубы, Гостиницы, театры, клубы, Бульвары, скверы, купы лип, Дворы, ворота, номера, Подъезды, лестницы, квартиры, Где всех страстей идет игра Во имя переделки мира.

Женщины в детстве

В детстве, я как сейчас еще помню, Высунешься, бывало, в окно, В переулке, как в каменоломне, Под деревьями в полдень темно. Тротуар, мостовую, подвалы, Церковь слева, ее купола Тень двойных тополей покрывала От начала стены до угла. За калитку дорожки глухие Уводили в запущенный сад, И присутствие женской стихии Облекало загадкой уклад. Рядом к девочкам кучи знакомых Заходили и толпы подруг, И цветущие кисти черемух Мыли листьями рамы фрамуг. Или взрослые женщины в гневе, Разбранившись без обиняков, Вырастали в дверях, как деревья По краям городских цветников. Приходилось, насупившись букой, Щебет женщин сносить словно бич, Чтоб впоследствии страсть, как науку, Обожанье, как подвиг, постичь. Всем им, вскользь промелькнувшим где-либо И пропавшим на том берегу, Всем им, мимо прошедшим, спасибо, Перед ними я всеми в долгу.

Зимние праздники

Будущего недостаточно. Старого, нового мало. Надо, чтоб елкою святочной Вечность средь комнаты стала. Чтобы хозяйка утыкала Россыпью звезд ее платье, Чтобы ко всем на каникулы Съехались сестры и братья. Сколько цепей ни примеривай, Как ни возись с туалетом, Все еще кажется дерево Голым и полуодетым. Вот, трубочиста замаранней, Взбив свои волосы клубом, Елка напыжилась барыней В нескольких юбках раструбом. Лица становятся каменней, Дрожь пробегает по свечкам, Струйки зажженного пламени Губы сжимают сердечком. Ночь до рассвета просижена. Весь содрогаясь от храпа, Дом, точно утлая хижина, Хлопает дверцею шкапа. Новые сумерки следуют, День убавляется в росте. Завтрак проспавши, обедают Заночевавшие гости. Солнце садится, и пьяницей Издали, с целью прозрачной Через оконницу тянется К хлебу и рюмке коньячной. Вот оно ткнулось, уродина, В снег образиною пухлой, Цвета наливки смородинной, Село, истлело, потухло.

Тени вечера волоса тоньше

Тени вечера волоса тоньше За деревьями тянутся вдоль. На дороге лесной почтальонша Мне протягивает бандероль. По кошачьим следам и по лисьим, По кошачьим и лисьим следам Возвращаюсь я с пачкою писем В дом, где волю я радости дам. Горы, страны, границы, озера, Перешейки и материки, Обсужденья, отчеты, обзоры, Дети, юноши и старики. Досточтимые письма мужские! Нет меж вами того письма, Где свидетельства мысли сухие Не выказывали бы ума. Драгоценные женские письма! Я ведь тоже упал с облаков. Присягаю вам ныне и присно: Ваш я буду во веки веков. Ну, а вы, собиратели марок! За один мимолетный прием, О, какой бы достался подарок Вам на бедственном месте моем!

Единственные дни

На протяженьи многих зим Я помню дни солнцеворота, И каждый был неповторим И повторялся вновь без счета. И целая их череда Составилась мало-помалу Тех дней единственных, когда Нам кажется, что время стало. Я помню их наперечет: Зима подходит к середине, Дороги мокнут, с крыш течет И солнце греется на льдине. И любящие, как во сне, Друг к другу тянутся поспешней, И на деревьях в вышине Потеют от тепла скворешни. И полусонным стрелкам лень Ворочаться на циферблате, И дольше века длится день И не кончается объятье.

Стихотворения, не вошедшие в основное собрание

Я в мысль глухую о себе

Я в мысль глухую о себе Ложусь, как в гипсовую маску. И это смерть: застыть в судьбе, В судьбе формовщика повязке. Вот слепок. Горько разрешен Я этой думою о жизни. Мысль о себе как капюшон, Чернеет на весне капризной.

Сумерки... Словно оруженосцы роз

Сумерки... Словно оруженосцы роз, На которых их копья и шарфы. Или сумерки их менестрель, что врос С плечами в печаль свою арфу. Сумерки оруженосцы роз Повторят путей их извивы И, чуть опоздав, отклонят откос За рыцарскою альмавивой. Двух иноходцев сменный черед, На одном только вечер рьяней. Тот и другой. Их соберет Ночь в свои тусклые ткани. Тот и другой. Топчут полынь Вспышки копыт порыжелых. Глубже во мглу. Тушит полынь Сердцебиение тел их.

Элегия 3

Бывали дни: как выбитые кегли Ложились в снег двенадцатые дня. Я видел, миги местничеств избегли, Был каждый сумрак полднем вкруг меня. И в пустырях нечаянных игралищ Терялись вы, ваш целившийся глаз. Теперь грядущего немой паралич Расколыхал жестокий ваш отказ. Прощайте. Пусть! Я посвящаюсь чуду. Тасуйте дни, я за века зайду. Прощайте. Пусть. Теперь начну оттуда Святимых сроков сокрушать гряду.