Стихотворения и поэмы

58. « Отлегло. Забываю…»

Отлегло. Забываю. А всё-таки грустно. Опять кружись, как ветер в поле. А может, чтобы жило искусство, нужны на свете такие боли? Свет мой, зачем так внезапно гаснуть? Нехорошо так. Как ночью в роще. Ослепила такая ясность, что ухожу на память, на ощупь. Я, оглохший. И спящий город. Стоим вдвоем, ни назад, ни вперед. Я — открыв удушливый ворот. Он — с открытыми ртами ворот. Мне тяжело. И если правда, что поэзии это сродни, то бросить стихи обязательно надо, — слишком дорого стоят они. 1961

59. «Ты музыки клубок…»

Ты музыки клубок из разноцветных ниток. Ты — музыка во мне. Я слушаю цвета. Туманный, словно сон, пещерный пережиток ты разбудила вдруг, наверно, неспроста. Ты тень или ты свет? Меняешься мгновенно. Ты пересвет такой, что путаю слова. Ты пестрота цветов и звуков, перемена дней и ночей моих, очерченных едва. Остановить тебя на чем-нибудь нет силы. Как будто бы в костер, глядеть не устаю на беглые огни. Их дымные извивы нельзя предугадать, как молодость твою. А тем и хороша. И потому загадка. Поэтому живу на свете в полный рост. Ты музыки земной космическая прядка, ты музыка лучей, протянутых меж звезд. 1961

60. «Мы встретились с тобой…»

Мы встретились с тобой — два одиночества. Не хочется нам вспоминать о том, что было. Не то чтобы всё отошло и всё остыло, нет, просто так — не вспоминается, не ропщется. Красивая ты, как никто, другим завидная, ты умная, всё понимаешь. В чем-то старшая, движеньем головы густую прядь откидывая, идешь с работы, улыбаешься, уставшая. Всё бы не так, не будь другого в памяти, или забудь другую я, или прости я. Но ты и я раздельно чем-то заняты, и ходим рядом, как Орда и Византия. И впереди такая даль! Такая улица! Идем, и всё благодарим себя за что-то. Возвышенно и ново с жизнью дружится, как будто бы мы на земле после полета. Когда глаза мои увиделись с твоими, мы догадались о себе легко, открыто: нам вместе не бывать, не быть двоими, — у каждого из одиночеств есть орбита. А ты смеешься мне опять — моя сообщница, не хочется нам вспоминать о том, что было, и не о том, кого любил, кого любила. Идем, свободные, как два пути, — два одиночества. 1963

61. МОРЕ

Открылось. Доплеснуло до меня. Вровень с глазами вздыбилось стеною. Я от него пошел день от дня, а море шло, и шло, и шло за мною. Я отступал назад, за годом год. В тот миг, когда особенно штормило, всё смыло, предвестило весь исход, и всё вокруг в себе переломило. Оставив нас на острове, волна ушла. А остров был необитаем. Заметил я — мы в облаках витаем, но было поздно. Вот моя вина. Накатывало грозные валы, и в воздухе от соли всё прогоркло. Я ставил сети жалкой похвалы. На цыпочках стоял — вода по горло. Захлестывало нас уже совсем. Так — год за годом, тут уже, на суше. И надо бы сигналить: «Всем. Всем. Всем. Товарищи, спасите наши души!» Развеяны уже, оттеснены, раскиданы далёко друг от друга. Еще казались мы со стороны у двух сторон спасательного круга. Кого из нас оторвало сперва? Где я, где ты? Теперь уже не важно. На встречи, на улыбки, на слова глядим теперь продуманно отважно. И вот сейчас, когда опять открылось и снова доплеснуло до меня, почувствовал всю боль и всю бескрылость. И начал отступать день ото дня. Я, шторм, и ты, и небо — были в сборе. Я, шторм, и ты, и небо — стали врозь. А море? Как оно? А что же море? А море к нам в сердца перелилось. 1964

62. ОТСТУПЛЕНИЕ

Власть ее не изучена, значительно приуменьшена, пока что уж — в крайнем случае — всесильна над нами женщина. Водительство пресловутое, нам данное от рождения, наше главенство дутое — чистое заблуждение. Укоренилось ложное представленье привычное. Женщина — дело сложное, явление необычное. Эта простая истина не каждому открывается. Застенчиво и таинственно женщина улыбается. Приходим, бедой отмечены, подвигами небывалыми, мы всё равно для женщины детьми остаемся малыми. На взлеты и на крушения, на все наши игры шумные смотрят, даря прощение. Женщины — люди умные. Спорится или ссорится, любится или дружится, забудется или помнится — женщину надо слушаться. Она одарит надеждами, осмеивает сомнения. Врачует руками нежными отметины и ранения. Учит она. Воспитывает… Потом — на разрыв испытывает. 1964

63. «Как выпрыгнула из такси…»

Как выпрыгнула из такси на улице Новопесчаной!.. «Проси меня иль не проси, — прими — твоей, первоначальной. Всё заново начну. Сотру всё, что полжизни угнетало. Прими меня, свою сестру, пойми во что бы то ни стало. Давай уедем! Навсегда…» — «Когда?» — «Сейчас же», — отвечала. «Куда?» — «Куда-нибудь туда, где начинают всё сначала. Молчишь, чего-то медлишь ты, решай. Приходит лето». — «Постой, я подожгу мосты…» А может, просто снилось это?.. 1962

64. «Приходит день…»

Приходит день. Необычайна осень. И кажется, что снова будет лето, переплетенье музыки и света, дней и ночей, заката и рассвета, ветров и трав и переплеск морей. Твой день сегодня, выходи скорей навстречу ожиданью новых весен. Семнадцать зим и лет сплошной весны. И ты — побег, зовут еще девчонкой. Твой белый лоб прикрыт прозрачной челкой, зрачкам глаза славянские тесны. И губ твоих нетронутая завязь, и плеск еще не разведенных рук… Ты стон времен, ты мировая зависть. Ты будущее радостей и мук. Ну что уж там, казалось бы: семнадцать! Но даже дням положено сменяться. Меня сквозь жизнь как пламя пронесло, вело сквозь бури желтого огня. Я пулей был в войне и песней в мире. Немыслимо ты для меня — число с семнадцатью нулями, для меня, узнавшего, что дважды два — четыре. Ты еще только человечек мелом из черточек и точек на доске. Но я горю в костре твоем несмелом, ты проступаешь солью на виске. Ты медленно идешь Москвой иль Прагой, кому-то где-то кажется, и снится, и чудится, мерещится и мнится, что будешь скоро небом, будешь правдой. Ты — невозможность верить в бесконечность, да, ты опроверженье постоянства, ты жизни обновляемая вечность, ты ей нужна, как времени пространство. Счастливо тебе! Будет утро скоро твое, а не мое. А ты иди. Пролейся плодородьем, солнцем брызни. Ты — семечко из яблока раздора, раздора между мной и сменой жизни. Иди, как жизнь. Счастливого пути. 1964

ПРЕОДОЛЕНИЕ

65. «Не утешенье ты…»

Не утешенье ты, не украшенье. Я у тебя в пожизненном долгу. Ты озаренье или воскрешенье,— и слов найти пока что не могу. Цветение земли ты мне открыла, ты Волгу прямо к сердцу привела и засмеялась ласково и мило. Как будто подарила два крыла. Мой свет, всё время думаю об этом, как это мне увидеть привелось глаза твои, взволнованные светом, и светлую волну твоих волос. Беру тебя за тонкое запястье, спасибо, жизнь! Зову тебя — пойдем! В снегу по пояс — в тяжкое ненастье, в ромашках по колено — летним днем. Не отрешенье ты, не возвышенье и не прощенье отошедшей мгле, ты — самое великое решенье: любить и быть любимым на земле. Я на тебя глядеть еще не смею, но вот светает у меня в судьбе, смеюсь, и прозреваю, и яснею, и возвращаюсь к самому себе. 1960

66. НАДПИСЬ НА КНИГЕ

Раскройте вы книгу мою, раскрыльте ее для полета! Развяжите ей жесткие крылья, разглядите ее, как звезду. Если бы знали вы, как летать ей охота. Без вас она скована в книжном ряду. Юноши, гляньте — виски у меня поседели. Девушки, вы не обернетесь теперь на меня. Раскройте же книгу — в ней годы, мечтания, цели. Себя вы узнаете в отблеске каждого дня. В смехе вашем, в ваших надеждах, в вашей работе — я повторяюсь. От ваших дыханий кровь закипает в крови, с вами в дороге я времени не покоряюсь. Я повторяюсь в ваших признаньях в любви. Да, это не книга, а я. Не стихи это — сердцебиенье. С вами я молод. Вижу небо, слушаю землю, вдыхаю траву. Рядом с вами, боевое мое поколенье, вместе с вами и я бесконечно живу. 1959

67. БОЛЬШИЕ ДНИ

Пылят поля, но обдает сентябрь прохладою. Еще под хлебом день и ночь грузовики. От Волги снова слышится: «Докладываю!..» — так полюбили это слово земляки. От космонавтов перешло к нам это слово и как приветствие звучит все эти дни. Тебе докладываю, родина: готово! Еще подарок сыновей своих прими. Мечталось нам, и виделось, и зналось, что одолеем мы, и можем, и должны. И вот — отходят мастера, стряхнув усталость, свою работу оглядеть со стороны. Нам жизни красота теперь видна над Волгой, и наша высота наглядней и видней. Мы шли и шли сюда дорогой нашей долгой, века веков. Поволжье думало о ней. Об этой красоте народ мечту вынашивал, она всегда была призывом для борьбы. И Ленин путь ей осветил в деревне Кашино, рукой поглаживая загудевшие столбы. Мы забирались ниже Волги в глуби илистые и поднимались над землей из года в год. Теперь столетия столетий прочно выстоит наш небывалый через Волгу перелет. Здесь, у селения безвестного Безродное, здесь, у безводного степного миража, энергия стремления народного открыла жизнь, бессилье века сокруша. Тьме мировой мы нашим светом угрожаем, степь орошаем, чтоб в Поволжье рассвело, мы нашу землю украшаем урожаем, и нам от колоса до космоса — светло. Над морем Волги — море неба разогретого, под морем неба — море хлебное взакрай. И столько радостей больших у лета этого — любые дни себе на память выбирай. 1961

68. «Дождь падает…»

Дождь падает иль поднимается? В разливе и не разберешь. Что под весною понимается? Что так сердца бросает в дрожь? Вот эта даль необозримая, трава под талою водой, цветенье краснотала дымное, грачи над черной бороздой, «Все в поле!» — мелом четко пишется на всех бортах автомашин. И глубже любится и дышится, — вот почему в поля спешим. От Дона к Волге междуречьем весна прокладывает путь. Весенний ветер бьет навстречу: «Великим будь! Счастливым будь!» И это в сердце отзывается и остается навсегда. Вот что весною называется — пора любви, пора труда. Теплынью дующей пронизанный, ты в поле выйдешь и поймешь: не мог ты не ответить вызову, когда так счастлив, что живешь. 1960