Стихотворения и поэмы

Только в словах

«Только в снах еще ты настоящий…»

Только в снах еще ты настоящий, Только в скудных и таких коротких… Две луны сияют в синей чаще, Ветер с моря в белых папильотках. Было ли когда-нибудь такое Опьяняющее дух волненье — В беспокойно сладостном покое Чувствую твое прикосновенье. Милый — ты, но кто мне скажет, кто ты, Что за город здесь, и как я знаю Этот дом и сад, и там, у поворота, Белых птиц взлетающую стаю… <Сентябрь 1919>

Ревность

Ты спишь утомленный, чужой и красивый; Ты крепкие видишь и теплые сны. В холодном стекле на снегу переливы Огромной, ущербной и красной луны. Над сердцем любовника, злая подруга, Ревниво я бодрствую ночь напролет. Наушница злобная, зимняя вьюга Враждебные, древние песни поет. Ты дар драгоценный, мне отданный Богом, Ты стал безраздельным владеньем моим, — Но ты мне изменишь за этим порогом Улыбкой, и взглядом, и телом твоим. И где-то живет, и смеется, и дышит, И как я еще не убила ее — Другая, чужая, что зов твой услышит, И с кем ты обманешь безумство мое. <Декабрь 1919>

«За окном ночного бара…»

За окном ночного бара Яркий свет калильных дуг. За ночной, ночная пара… Жизнь иная, тесный круг. Дня не будет, будут ночи. Ты узнаешь — жизнь проста; Подрисованные очи, Воспаленные уста. Что, скажи, случилось с нами — Иль любовь водила нас С черно-синими кругами У блестящих, светлых глаз? И тебя она, любимый, Приведет, как увела, Сквозь прозрачный призрак дыма В створчатые зеркала. <8 декабря 1920 — 20 января 1921 >

«Широкий двор порос травой…»

Широкий двор порос травой, Белёная стена, У двери дремлет часовой, Безделье, тишина. Пылает солнце в вышине. Унынье летних дней; И свет на каменной стене Горит еще больней. Когда же вечер снизойдет На зелень черепиц И легких ласточек полет Мелькнет в тени бойниц, — Какой-нибудь споет солдат, Обиженный судьбой, О том, что нет пути назад Для нас, для нас с тобой. <9 июля 1920. Поезд Детское Село — Петроград>

«Мы научаемся любить…»

Мы научаемся любить Мучительно и неумело. Так и слепые, может быть, Чужое осязают тело. Так просто кажется сперва Губами жарких губ коснуться; Но равнодушные слова Внезапной тяжестью сорвутся, И будет первый из людей В ожившей глине создан снова, И задрожит в руке твоей Первоначальной жизнью слово. И для тебя настанет срок Веселой, горестной науки — Неповторяемый урок Любви, и боли, и разлуки. <27 декабря 1920>

«Ты с холодностью мартовского льда…»

Александре Векслер

Ты с холодностью мартовского льда Соединила хрупкость черных веток, Когда над взморьем тонкая звезда Зеленая зеленым светит светом. Неловкостью старинных статуэток И прелестью девической горда, Проходишь ты, и — вещая примета — Мне чудится блестящий острый меч, И тяжким шлейфом тянется беда За узостью твоих покатых плеч. <13 февраля 1920>

Шарманка

Ничто уж не волнует боле, Тревожит только, но слегка; Любовь и хлеб, неволя, воля, Привычно легкая тоска… Но слушать не могу спокойно На желтой городской заре. Когда расстроенная — стройно Поет шарманка на дворе. Шарманка, шарманка, Пой, моя душа! Поешь или плачешь, Жизнь хороша! Любила, забыла; Любил, позабыл. Люби меня, милый, Как прежний любил. Кольцо потеряла… Пропала любовь… Нахмурилось сердце, Нахмурилась бровь. Кольцо золотое, Гладкое кольцо… Милое, злое, Чужое лицо. Шарманка, шарманка, Пой, моя душа! Поешь или плачешь, Жизнь хороша! Быть может, знаменья чудесней, Велишь, явясь на полпути, — Скупым губам сказаться песней, Жезлу сухому — процвести. <23 июня 1921>

СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В КНИГУ «ЗНАМЕНЬЯ» (1909–1921)

Из парижского блокнота (1909–1915)

Давно это было

В двенадцать лет так весело живется. Как сладко целоваться по углам Тайком, чтоб не увидели большие… А после делать вид, что мы чужие, Учтиво говорить и Вы и Вам, Пугаться, если тынечаянно сорвется… В двенадцать лет так весело живется. В гостиной вслух «Онегина» читать, Краснеть и опускать глаза смущенно От резких слов о «девочке влюбленной», Тяжелой книгою румянец закрывать И чувствовать, как сердце часто бьется. В двенадцать лет так весело живется. Сбежать по лестнице в зеленый сад. В горелках крепко за руку держаться, — Не хочется и для игры расстаться. «Ты рада, Лиля?» — «Я?» — «Я очень рад». А милый взгляд ласкает и смеется. В двенадцать лет так весело живется. «На старый пруд пойдем. Возьми жакет». Осенний дождь. «Как пахнет здесь грибами… В последний раз прощаемся мы с Вами. Мы женимся с тобойчерез шесть лет. Ты подождешь меня?» — «Клянусь!» И он клянется. В двенадцать лет так весело живется. 1913

«Полуопущены ресницы…»

Полуопущены ресницы, Полуоплакана печаль, И медленно уходят в даль Теней забытых вереницы.

«Улыбнулся издали, — может быть, не мне…»

Улыбнулся издали, — может быть, не мне. Может быть, в окно — тучам и весне. Может быть, тому, — что за окном Прокатился первый вешний гром, Что в стекло ударили внезапно Ливня первого брызжущие капли.

«Над решеткой Вашего окна…»

Над решеткой Вашего окна Наклоняемся вдвоем к Парижу. В сумерки я Вам почти верна, В сумерки становимся мы ближе. Город там внизу — совсем такой, Как я девочкой о нем мечтала… Я не помню книги, но герой — Был как вы влюбленный и усталый. Я не помню книги. Я молчу. Под холодным синеватым светом Любоваться долго я хочу Гибким и печальным силуэтом. Над решеткой Вашего окна Наклоняемся вдвоем к Парижу. В сумерки я Вам почти верна, В сумерки становимся мы ближе.

«У тебя при каждом резком слове…»

У тебя при каждом резком слове Голос обрывается звеня… У тебя и так сошлись надменно брови, Не сердись сегодня на меня И не говори мне очень колко, Что я улыбаюсь всем прохожим… Понимаешь, это ветер только Легкомыслен и неосторожен. Не сердись, мой милый, милый, милый, Я скажу всю правду, подожди: Ах, меня наверно опьянили Мартовские крупные дожди. <Париж, 1914>