Стихотворения и поэмы

4

Ночью

Спала я среди ночи, И в комнате моей Дремали сном отряды Послушных мне вещей. Я пробудилась сразу, И в теплой тишине Все было неподвижно И все подвластно мне. Но месяца рожок Вдруг заглянул в окно — В морозной высоте Шатался он давно. Сказала я: «Бродяга, Что по ночам не спишь? Ведь мне не восемнадцать, К чему тебе ломаться!» А он ответил: «Друг, Что вспоминать былое! Пусть вещи спят в покое. Зажги огонь, возьми тетрадь: Бродяжить мне, тебе — писать». <1926>

Имя

Не исподволь — удар короткий. Он четко мечен, метко пал: Октябрь! Мы взяты в обработку, Как кислота берет металл. Насмарку! Имена и вещи — Все снял уверенный резец, Мы сами — и доска, и резчик, Начало жизни и конец. Страна казарм, страна хоругвей, Доска, готовая к резьбе… Не те проступят буква к букве, Республика, в твоем гербе. Но смыв державства завитушки — «Империя! Россия! Рим!», — Мы перепишем имя: «Пушкин» И медь, как память, протравим. <16–18 мая 1924>

Есенину

1. «И цвет волос моих иной…»

И цвет волос моих иной, И кровь моя горчей и гуще, — Голубоглазый и льняной, Поющий, плачущий, клянущий. Ты должен быть мне чужд, как лесть Неистовств этих покаянных, Ты должен быть мне чужд, но есть В твоих светловолосых странах Волненье дивное. Меня Волной лирической ответной Вдруг сотрясает всю, и я, Как камертон, едва заметной Издалека тебе откликнусь дрожью, Затем, что не звучать с тобою невозможно. <19–20 мая> 1924

2. «Ты был нашей тайной любовью. Тебя…»

Ты был нашей тайной любовью. Тебя Мы вслух называть не решались, Но с каждою песней, кляня и любя, С тобою в безумье метались. Я помню, пришли мы проститься с тобой На смертный, последний твой голос, — Чтоб врезались в память лик восковой И твой золотеющий волос. Смерть любит заботы: дубовый гроб, Цветы, рыданья разлуки, И книжечки тоненькие стихов Положены в мертвые руки. Мы сами внесли тебя в черный вагон, Мы сами. Не надо чужих! Пускай укачает последний твой сон Круженье колес поездных. Прощай, златоглавый! Счастливый путь Тебе от шутейного братства! Мы все ведь шальные. Когда-нибудь И нам надоест притворяться. <1926>

Лавочка великолепий

Памяти Льва Лунца

Так. За прилавком пятый год Стоим. Торчим. Базарим. Прикроем что ли не в черед? Пусть покупатель подождет: Шабаш. Подсчет товарам. С воспоминаний сбив замок, Достанем из-под спуда Что каждый в памяти сберег, Что в тайный прятал уголок — Усмешку, дерзость, удаль. Пусть в розницу идут слова, Как хочешь назови нас, — Пусть жизнь товар и смерть товар, — Не продается голова И сердце не на вынос. «За ветер против духоты», — Нам запевает стих. Как полководец, водишь ты Сложнейший строй простых. И отвечает друг второй: «Я тоже знаю бой. Свинец и знамя для врагов — Они отлично говорят. Но кто не понимает слов, Тому лекарство для ослов — Колючка в жирный зад». И отвечает третий друг: «Увидеть — это мало. Я должен слову и перу Передоверить все сначала — Вкус городка и дым вокзала, Войны громоздкую игру». Так говорим живые мы, А там, в чужой стране, Под одеялом земляным Последний друг в последнем сне, Он писем тоненькую связь, Как жизни связь, лелеял. Его зарыли, торопясь, По моде иудеев. А он любил веселый смех, Высокий свет и пенье строк, А он здесь был милее всех, Был умный друг, простой дружок. И страшно мне, что в пятый год, Не на чужбине и не в склепе, Он молча выведен в расход, Здесь, в лавочке Великолепий. <3 февраля 1925>

Прощальная ода

1. «Другие пускай воспевают работу…»

Другие пускай воспевают работу — Завидную долю избрали они: Я — ночи шальные и праздные дни, Будням на зло и календарю, Прощальною одой прославить горю. Веселая праздность, юности край, Веселая праздность, прощай, прощай! Прощай! Мы в непраздный вступаем век. К чему лицемерить? Прощай навек. Нам солнцем бессменным встал циферблат, Часы беспрестанным укором стучат. Как песню и золото, уголь и хлеб, В приходорасходную книгу судеб Вписал нас бухгалтер. Он честен и слеп.

2. «А помнишь, как начинались стихи?..»

А помнишь, как начинались стихи? Подстриженных парков Версаля зеленые мхи… Строителем славным, Садовником мудрым Для нас здесь поставлен Дворец седокудрый. Для нас фонтаны Взвивались и гасли, И били ракеты Звездой не для нас ли? Бродягам бездомным Куда торопиться! Так вечером темным Песня родится.

3. «Дырявы подошвы, а ноги крылаты…»

Дырявы подошвы, а ноги крылаты… Кто выдумал сказку, что ты — для богатых? Кто стар и бессилен и духом нищ, Лишь тот от тебя отречется, Париж! Ты нас водил переулком сурочьим С песенкой дерзкой и сердцем беспечным… На перекрестках июльскою ночью Мы танцевали с любовью встречной. Пусть пальцы босые глядят в канаву, Здесь стены и камни овеяны славой! Для ротозеев и книжников голых Твоих площадей высокие школы! Листы твоих библиотек летучих Равно открыты зевакам и тучам! Пусть ветер листает, Пусть пыль читает! Постой и послушай, Как строфы тают.

4. «Ямбы, любовь, безделье…»

Ямбы, любовь, безделье… Ямбы, безделье, лень… Ярмарочной канителью Долгий исходит день… Знаю, другие года Мне испытать дано, Пьяной стала вода, Трезвым стало вино. Я не зажмурю глаз, Не отступлю назад. Я принимаю вас, Годы труда и утрат. Вот уже соль слегка Мне порошит висок, Вот уже знает щека Времени коготок… Но не забуду, нет, Праздность, твое вино! И через столько лет В голову бьет оно. И окрыляет стих, Слову дает полет… И на губах моих Юности легкий мед: Ямбы, любовь, безделье… Ямбы, безделье, лень… Ярмарочной канителью Долгий исходит день…

5. «Утреет. Морозный рассвет…»

Утреет. Морозный рассвет. И ночь пополам раскололась. И трезвых и будничных лет Я слышу насмешливый голос: «Придет же нелепая дурь В пустую башку тунеядца В эпоху сражений и бурь За праздной темой погнаться!» Ну, что ж! Справедливый упрек. Все это излишние бредни. Суров мой издатель и цензор мой строг: Простимся, подруга, в последний. <1925 — январь 1926>

Миртуть

Трещит цикад немолчный хор, Жара и звездный мрак кругом. Где к морю сходят цепи гор, Высоко на горе наш дом. Волна под берегом кипит, Шакал у берега кричит. Томлюсь на жаркой простыне И знаю, снова не уснуть. Приснись хотя сегодня мне, Моя зеленая Миртуть, Моя озерная страна, Соседка ладожских болот, Где влагой ночь напоена. Неслышной влагой сладких вод. Повей болотною дремой, Пахни ночною тишиной, Молчаньем слух мой оглуши, В сухие ноздри подыши. Спешу. Еще не рассвело, А впереди совсем светло. Встают туманные луга. Бегут речные берега, Блестит дорога вдалеке, Пикеты ходят по реке. Колючки, изгородь, блиндаж И красный пограничный страж. А через речку, у куста Финляндцев белая мета. Граница! Что мне до нее? Сюжет сражений и поэм, Ее простое бытие Отныне сделалось ничем: Пускай уходит на восток — Мой дальний путь на север лег. Налево луг, направо бор, Зеленый вход в страну озер, Где гладью вод отражена, Склоняет бледный серп луна. По горло полные воды, Стоят глубокие пруды, Как будто некий великан Здесь ведра влаги расплескал, И вот озерами легли Они по бархату земли. И от березовых перил Ты можешь видеть, наклонясь, — Струят ключи сквозь мутный ил Подземных вод живую связь. Но вдоль березовых досок Через обструганный мосток Спешу поспешно перейти: С водою мне не по пути. Так вот куда меня влекло От ночи жаркой и враждебной! Глядит в сосновое окно Миртуть чухонскою деревней. Цветет меж соснами заря, Ползет туман по перелескам, И ветер ладожских прохлад Меня поит дыханьем резким. А там, в окошке, карий глаз Меня завидел по дороге, И ножки резвые стучат Уже по лестнице убогой. Светловолосый, смуглый, тонкий Сбегает молнией с крыльца, — Я узнаю в чертах ребенка Движенье моего лица. И он навстречу мне идет, И именем меня зовет, Которого нежнее нет, Хоть обойди ты целый свет. <1926>