Стихотворения и поэмы

ПРАЗДНИК АЛЛАВЕРДЫ

Нате Вачнадзе

Огромные арбы покрыты ковром. Здесь буйвол пугается собственной тени. Кончают бурдюк с кахетинским вином Герои Важа из нагорных селений. Нацелившись боком, влюбленный Кавказ Прокрался тайком к аллавердской святыне, Но церковь сияет и смотрит на нас, Как голубь, привязанный к этой долине. И вот над Кахетией вспыхнул рассвет. Недолго он странствовал в море туманном. «Не гасни, о день мой, сияньем одет, А если погас, не свети никогда нам!» На том берегу, приведенная в дол, Хмельная отара лежит без движенья, Как будто накрыли для Миндии стол Кудесники-дэвы на поле сраженья. Кончая свой танец, кистин-акробат Застыл у костра в молчаливом экстазе, И люди толпятся, и песни шумят Под звуки шарманки и стон мухамбази. А что ж не споют нам о белом гусе, О белом кабане не вспомнят доселе? И новым Леваном любуются все, И песни его умножают веселье. Здесь жертвенный бык прикольцован к столбу, Он вырвал бы дзелкву с ее корневищем, А ныне он жалок: клянет он судьбу. Испуганный пиром и старым кладбищем. Седая весталка и нищий юрод В такое пускаются здесь причитанье. Что спрыгнул бы сам вседержитель с высот, Имей он в высотах свое пребыванье. Народу здесь надобно столько вина. Сколь может воды в Алазани вместиться, А сколько он мяса тут съест и пшена — Никто на земле сосчитать не решится! Да будут обильны, Кахстия мать. Сосцы твои, полные млечного сока! И тучи выходят на небо опять, И ночь, словно буйвол, встает одиноко. Костры с шашлыками горят над рекой, Слезятся от дыма веселые лица. Олень угощает оленя травой, Вином кахетинец поит кахетинца. Здесь сам Пиросмани, и кистью его Набросаны арбы и гости на пире. Важа восхваляет его мастерство, И турьи рога погоняют шаири. И «Шашви какаби», и Саят-Нова, И песни Бесики — для сердца отрада, И жажда веселья в народе жива, Когда наступает пора винограда.

С. ЧИКОВАНИ

САДОВНИК

В дремотных трущобах колеблется ключ, Зима, затуманясь, уходит отсюда, Но почки еще не прозрели покуда И теплые ливни не хлынули с круч. Весною садовник прилежен к труду. Сын Картли, он полон любови к отчизне. Он хочет, чтоб первое яблоко жизни. Как зарево, вспыхнуло в нашем саду. Как карта, в морщинах сухая ладонь, На ней отпечатались корни растенья. Как трут, она дышит. Он полон терпенья, Чтоб высечь соцветий волшебный огонь. Ножом расщепляя побег молодой, Он надвое делит древесные ткани И, выбранный плод прививая заране, Две жизни стремится зажечь из одной. И саженцы любят его всё нежней. Они — как ребята из детского сада. Он их переносит туда, куда надо, Он их бережет, словно малых детей. Он мира живого творит уголок, Ему вручена созиданья частица. Готова природа ему подчиниться, Чтоб он насладиться плодом ее мог. И встанут над садом, как сладостный дым, Соцветия персиков, спутников лета, И крик петушиный из горла рассвета Прорвется и грянет, ликуя над ним. Он дерево лепит, как лепят кувшин, Он влагой его наполняет весенней. Мой славный соперник, он всё вдохновенней, Он в деле своем достигает вершин. А в небе уже догорает закат, И движутся тени под ветками сада, И бродит садовник в сиянье заката — Полезных деревьев творец и собрат.

ВАРДЗИЙСКИЙ ЗОДЧИЙ

Позабытым в веках фолиантом Эти двери висят над горой. Всё здесь дышит умом и талантом, И долина блистает Курой. Вечерело. На древние своды Я смотрел, не смыкая очей. По уступам, как вешние воды, Прокатилась громада камней. Сотни глаз отворив молчаливо, Надо мною зияла скала. Чудо чудное, дивное диво, Всю округу она стерегла. Я подумал: «Сколь надо усилий, Чтоб построить подобную дверь! Как здесь имя твое возносили, Славный мастер, забытый теперь!» И тогда я представил, как в келье Ты цедил из кувшина вино, Как бродил с подмастерьем в ущелье, Объясняя, сколь чудно оно. Как измерил ты скалы и горы, Вдохновенной мечтою томим, Как скалистые эти просторы Изукрасил твореньем своим. Лоно скал укрепив колоннадой, Ты чертоги воздвиг в глубине И четыреста глаз над громадой Прорубил в каменистой стене. Может быть, и поныне мечтая, Посещаешь ты каменный зал. Сила духа твоя молодая Здесь столкнулась с твердынею скал. Я смотрю: как строка Руставели, Блещет светлый Вардзийский родник. Чую сердцем, как в каменном теле Ты подобьем чертога возник. Как вместилось столь дивное чудо В древний круг ограниченных дней? У кого появилась, откуда Мысль, проникшая в тело камней? И томит мое сердце утрата — Позабытое имя твое. Лишь Кура тебя знала когда-то, Но безмолвно теченье ее. Не к лицу тебе, мастер, забвенье! Сквозь ушедшие в вечность года Не тебя ли мое поколенье Призывает в столетье труда? Именованный в книге поэта, Руставели бессмертен теперь. Но твердыня беспамятна эта, И безмолвна Вардзийская дверь. Неужели тебя загубили, Благодетеля нашей земли, Колыбель топором изрубили, Руку, полную сил, отсекли? Уничтожили дух Возрожденья, Тот, которым ты скалы сдвигал, И, достигнув вершины творенья, Обвенчался с величием скал? То искусство, с каким напоследок Ты устроил Вардзийский родник? Встань из гроба, неведомый предок, Разорви покрывало на миг! Не к лицу тебе, мастер, забвенье! Сквозь ушедшие в вечность года Не тебя ли мое поколенье Призывает в столетье труда? Ты наш мастер, ты наша отрада. Мы гордимся твоим мастерством, И недаром твоя колоннада Нам твердит о величье твоем. Мертвый камень трудами своими Оживил ты в великой борьбе, И коль ты потерял свое имя — Будет Вардзия имя тебе!

СБОР ВИНОГРАДА

Виноград собирали на склонах холмов, На закате огромные гроздья пылали. Для отчизны друзья не жалели трудов. То шумит водопад или сусло в подвале? Я пою, красотою ущелья пленен. Я его не могу позабыть в отдаленье. У колхозника полон пшеницы балкон, На балконном орнаменте — стадо оленье. Пух ли это летит, облака ли бегут? Или слуха дыхание листьев коснулось? Никогда не состарюсь я. Радостный труд Я увидел, и молодость в сердце вернулась. Я в ущелье проник, я вошел в благодать Урожая, где осень листву обагрила. Здесь, в краю винограда, со мною опять Неразлучны и юность, и счастье, и сила. Председатель мне издали крикнул: «Привет!» Я вокруг оглянулся и понял впервые, Что не раз еще молодость прожитых лет Встречу в этом ущелье в часы трудовые. Если выпьешь вина да насытишь сполна Свое сердце красотами этих окраин, Ты поймешь, почему здесь в мои времена Рад желанному гостю колхозник-хозяин. Светлый путь к коммунизму нам виден уже. Ты вступил на него, виноградарь Атени! Я смотрю и с ликующей песней в душе Не могу оторваться от этих видений.

СТАРИК ИЗ АТЕНИ

В кувшин подземный для вина Забрался дед с большой скребницей. На небо смотрит он со дна, Бормочет, булькает водицей. Потратил он немало сил На виноградниках Атени, Но, как колхозный старожил, Хлопочет вновь, не зная лени. Внизу прохладно и темно. О чем поет он там, как дома? И я взглянул к нему на дно Сквозь горловину водоема. Задравши голову, старик Внизу, как облако, клубился. Он тер кувшин и каждый миг Из тьмы на солнышко дивился. Он распростился с ясным днем И, как положено от века, Вину готовил чистый дом, Подобный дому человека. Он бормотал, жужжал пчелой, Он тряс короткую бородку И, уж в земле одной ногой, Как молодой, впивался в щетку. И я подумал: «Вот так дед! Упорен он, как корень дуба! Ему без дела жизни нет, И потому работать любо. Немолод он, но не сдает Живое сердце и поныне. Настанет срок, и запоет Янтарный сок в его кувшине!»

ДОЖДЬ ИДЕТ

Помолчим. Этот дождь, он подслушает нас, Он, пожалуй, другим кое-что перескажет Вон как за ворот льет он и хлещет сейчас! Шелковица ветвями у берега машет. Дождь летит по кварталам, не зная дорог, Зонтик бьется по ветру, как мокрая птица. То шумит ли на фабрике шелка станок, Или просто под ливнем шуршит шелковица? В струйках влаги разносятся крики цыплят, Дождь в Крцаниси пошел поливать огороды. Он отхлещет в Самгори и, как говорят, Через час на Руставские хлынет заводы. Капли с тутовых веток текут да текут. Как ни бейся, его остановишь едва ли! Может, сам он со мною расстанется тут? Мы его за приятеля в детстве считали. Я ловлю мою молодость в каплях дождя, От него, чудотворца, мне хочется чуда. Дай мне руку твою, дорогое дитя! Правда, мы не поссорились нынче покуда? Видишь, горных хребтов затянулись верхи, Дождь сегодня к иссохшей спустился долине. Мы пасем этот дождь, мы его пастухи, Мы примерные спутники ливням отныне. Побежим-ка за ним! Над Самгорской землей Он по-новому хлещет, не так, как бывало. Он лишь возле Куры расстается со мной, Но мечта уже крылья свои распластала. То горох ли шумит, иль звенит серебро? В дождевую кольчугу Мтацминда одета. Ничего, что на улицах нынче мокро,— Дождь крестьянину друг, он приятель поэта. Листья с тутовых веток поют да поют, Колосится под ливнем Самгорское поле. Помолчим же и несколько светлых минут Отдадим этой музыке капель, не боле.

РАКОВИНА

Словно Шекспир, начинаю я свой монолог, Слово о ракушке, найденной около моря: «Скромница ракушка, ты, что лежала у ног, К морю зовешь ты, его песнопению вторя. Ты, но не череп, должна находиться в руках, Нету в тебе ни отравы его, ни печали. Песни да волны тебя породили в веках, Песни да волны точили тебя и качали. Домиком звуков со временем сделалась ты, Келейкой грез в перламутровом трепетном звоне. Шум кораблей и шуршанье хлебов и мечты Слышу в тебе я, и снова тянусь я к Риони. Как воспринять мне у моря томительный звук, Тот, что сумела поймать ты в жемчужные крылья? Как мне запеть, чтоб с тобой, моя ракушка, вдруг Рокот его повторить без тоски и усилья? Я, как Шекспир, полюбил твой младенческий шум. Скрытый под черепом твердых твоих очертаний. Пусть не тревожит его привередливый ум, Игры ветров не равняет он с воспоминаньем. Время придет, и могила, подобье гнезда. Скроет меня. Но и в этой уютной могиле Будет звучать мне, как пастырям в поле звезда, Голос морей, и замолкнуть я буду не в силе. Песни народа и синего моря прибой Ты собрала в песнопении шума морского. Хлеб мой насущный, позволь мне сродниться с тобой, Песней младенчества дай мне насытиться снова!»

НЕЗНАКОМКА ИЗ ЗУБОВКИ

Я из Зубовки однажды К дому возвращался И с красоткой чернобровой В поле повстречался. Д. Гурамишвили

Незнакомка из Зубовки, в буре огней О тебе я пою постоянно. Где бы ты ни ступила — там роза, и в ней Пламенеет Давидова рана. Незнакомка степей, полевая Нестан, Ты — как родинка в книге поэта. Не вчера ли еще обнимал я твой стан, Хоть ищу тебя долгие лета? Неужели тебя не увижу опять, Как когда-то увидел впервые? К нам былая любовь возвращается вспять И бросает цветы полевые. Ворвалась ты мне в сердце, сгубила меня. Неужели ты нынче в неволе? Оседлал я опять боевого коня И лечу в украинское поле. Окрестил я тебя Катериной моей, Полюбил я твой взор соколиный. Ты — лоза виноградная, роза полей На странице из книги старинной. Если б мог я страданья твои сократить! Запах кос твоих нивы чудесней. Если помнишь еще обо мне — может быть, И моей ты утешишься песней. Я тебе уготовал супружеский дом. Стих, как колокол, стонет и бьется. Размышления взвешены в сердце твоем, Очи черные — глубже колодца. Ты — грузинской поэзии свет и любовь. Навсегда ты свободна отныне. Твой платок развернулся по ветру, и вновь Я зову тебя — на Украине!

НА ОЗЕРЕ РИЦА

Что это? Утро над берегом Рицы Или твои шевельнулись ресницы? Может быть, собраны чашею скал, Это лишь слезы твои предо мною? Светится озеро влагой ночною. Выйди ко мне на лесной перевал! Буком и ясенем заняты скаты. Здесь неуместен столетиям счет. И не состаришься здесь никогда ты, Если приляжешь у берега вод. Срезал тростник я, и вновь у постели Буду я петь для тебя на свирели. Озеро так же поет, как и я. Где ты, моя быстрокрылая птица? Око природы и мысль бытия — Ждет тебя в скалах прозрачная Рица. В сердце она уместилась моем И твоему уподобилась взгляду. В ней мы сегодня опять узнаем Нашей отчизны красу и отраду. Небо лазурно, вода — изумруд. Слава Абхазии, милому краю! Около Рицы тебя ожидаю, Все ее тайны откроются тут. Пухом ланит твоих, бархатом кожи Влага подернута, словно с небес Ринулось в грудь мою, полную дрожи, Лучшее чудо из наших чудес. Тени сгустились на озере Рица, Щеки твои побледнели, но я Лишь о тебе продолжаю томиться, Нежная горная птица моя! Здесь, возле буков и ясеней ночи, Вечная молодость смотрит в волну. Дай же и мне заглянуть в твои очи — В Рицу мою и ее глубину!

ИЗ ВОСТОЧНОЙ ПОЭЗИИ

ЛЮТФИ

ГАЗЕЛИ

«Сердце мое, виночерпий, трепещет от боли давно…»

Сердце мое, виночерпий, трепещет от боли давно. Чашу вина поднеси мне, чтоб горе забыло оно! Если в вине заблестят отраженья сияющих рук. Станет серебряной влагой пурпурное это вино. Лжет на меня мухтасиб, и моих он не ценит услуг, — Низкой душе оставаться навеки в грязи суждено. Пусть эта чаша уста целовала, царица, твои, Горечь и ревность я выпью сегодня, чтоб высохло дно. Поймано локоном, смотрит на родинку сердце Лютфи, — Крепок силок, и не вырваться птичке, нашедшей зерно!

«Скажи моей деве, что скоро я жить перестану, скажи…»

Скажи моей деве, что скоро я жить перестану, скажи! О том, что, как нищий, я слаб, моему ты султану скажи! Горит мое сердце, из глаз моих бедных струится поток, — О скорби моей ты свече моей кельи туманной скажи! Уж кровь лепестками покрыла мне сердце, и я изнемог, — Ты царственной розе про эту опасную рану скажи! Как звезды на небе, бесчисленны слезы на лике моем, — Луне моей ясной про слезы мои без обмана скажи! Трепещет Лютфи и томится в разлуке он ночью и днем,— О горе его моему ты прекрасному хану скажи!