Стихотворения и поэмы

‹2 апреля 1910 г.›

НОЧЬ ПЕРЕД ГРОЗОЙ

Встал месяц круглый, меднолицый, Созвездье робкое зажглось. Как косы, вспыхнули зарницы, Как будто в небе сенокос. Бурлит криница огневая, И мнится: грозный вихрь рукой Швырнул, гремя и завывая, Огнистый гравий за рекой. Дневных забот умолкнул голос, Затих пичуг болотных свист, На ниве чутко дремлет колос, На ветке не шелохнет лист. Люблю я ночи час тот дивный, Когда простор, объятый сном, Разбудит голос переливный — Далеких туч могучий гром, Когда протяжно загрохочет И ухнет в небе тяжело; И лес, взметнувшись, забормочет, И в доме задрожит стекло. А туча грозно наседает, Вся в лентах молний золотых… А ночь… а ночь еще не знает, Что грянет буря через миг!

‹17 июня 1910 г.›

ПАМЯТИ Л. Н. ТОЛСТОГО

Ты сошел с дороги жизни, Свет погас твой чудный. Что сказать и как поверить В сон твой непробудный? Ты сошел с дороги жизни, И мрачнее стало Царство ночи, что над нами Крылья распластало, Царство зла, — все, с чем ты бился В гневе благородном! Ты сошел с дороги жизни Славным и свободным. Ты сошел с дороги жизни, Но всегда душою С нами будешь, чтобы честных Звать на битву с тьмою.

‹11 ноября 1910 г.›

В СУДЕ

Янке приговор читает Член окружного суда: «Суд законным полагает За проступок, что Дуда Совершил по доброй воле, В твердой памяти, в уме, За покражу хлеба в поле — Год держать его в тюрьме. А когда тюрьму отбудешь, — Добавляет член суда, Чтоб кольнуть его больнее, — Помни, прав иметь не будешь, Даже сотским не посмеешь Избираться никогда!» Поклонившись, осторожно Янка хочет разузнать: «А нельзя ли, пан вельможный, Те права и с сына снять?»

‹1910›

«ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ»

Был одинок я. Братья, сестры, Друзья забыли обо мне. И боль была смертельно острой В моей душе на самом дне. И в этот горький час утраты, Когда поник я головой, Со мной один был провожатый, Со мною был городовой. Да в стороне, играя усом, Помощник пристава следил (Что Никодим за Иисусом!), Как «нижний чин» меня тащил. Приволокли, в острог впихнули, В сырую яму, к черту в пасть! И тяжело они вздохнули, Как будто горя взяли часть. На этом я расстался с ними, И мне подумалось тогда: «Пускай вас водят так слепыми, Как вы вели меня сюда!»

‹1910›

ПЕРЕД ОТПРАВКОЙ

Их надолго осудили, Тяжко покарали, Обездоленных, несчастных В камеры загнали. Где их детушки, где семьи? Нынче из острога И старухам и молодкам В каторгу дорога. И не знают горемыки, На какой край света, И куда загонит доля, Где пройдут их лета. И не знают, что их встретит На пути кандальном, Сколько им бродить под стражей По этапам дальним. На челе их знаки скорби Горе написало, — Жизнь поругана, разбита, Ни за грош пропала! А в глазах тоска немая Навсегда скипелась; Горем тяжким, горем горьким Сердце изболелось. Все растоптано, распято, Жизнь — как ночь глухая, И над будущей судьбою Тоже тьма без края. И, как сон, житье былое В мыслях пронесется, И от тех видений сердце Больно всколыхнется. Встанет в памяти деревня, Хатки дорогие, Тропки все, где пробежали Годы молодые. Вспомнят родственников кровных — Близких и далеких. Ну, а их помянут дома — Бедных, одиноких? Вдруг в толпе примолкшей кто-то Грустно запевает, Песня тихими слезами Душу наполняет. «Я умру, — тоскует голос, — Труп мой не обмоют, И далече на чужбине Кое-как зароют. И не будут знать родные, Где моя могила…» Льется песня, плачет сердце О сторонке милой. Сколько их, сиротских песен, Слышно на дорогах, Сколько силы, сколько жизней Губится в острогах!

‹1910›

В ШКОЛУ

Чинит сыну свитку На скамейке матка: Завтра утром в школу Побежит Игнатка! Ярко пень смолистый На шестке пылает. На колодке батька Лапти доплетает. Он дровец подбросил — Огонек на диво! За его работой Сын следит пытливо. Светлая головка Мыслями объята, И от этих думок Блеск в глазах Игната. Ну, Игнат, гляди, брат, Не балуй, учися. Хватит жить без дела — За букварь возьмися. Будь, сынок, прилежным, Подрастай скорее. Будешь ты читать нам, — Мы ведь не умеем. Что мы в мире значим, Кто мы в мире этом? Ведь темны мы сами И не видим света. Слушай, что учитель Говорить там будет Про науку в книге И о темных людях. А прилежным будешь, Мой сынок, наследник, Я продам коровку И кожух последний, Чтоб ты шел в науку, Только б не ленился, Чтобы ты к ученью Всей душой стремился. На игру пустую Ты махни рукою, Чтобы мы гордились С матерью тобою». На наказ отцовский Отвечал Игнатка: «Буду так учиться, Как велишь ты, батька!» А как спать улегся, Мысли поневоле В грезах говорили Мальчику о школе.

‹1910›

ПЕРЕД СУДОМ

Не в солдаты провожает Мать родного сына, Не на заработки к пану — Едет в суд детина. Знает мать, что там не шутят, — Судьи судят строго, Хоть сынок ее не грабил По глухим дорогам. Не убил, не обесславил — Нет, помилуй боже! Он сказал, — но что же в этом? — Что так жить негоже. Жить и гнуться пред богатым, Ползать червяками, Что достаточно терпели Долгими веками. Что давно пора за разум Бедным людям взяться, Что порядков справедливых Нужно добиваться. И чтоб справиться с неправдой Да с бедою, нужно Всем подняться неимущим На богатых дружно. Конь запряжен. Все готово. Смутная дорога. От нее седой старухе Лишь одна тревога. Закипают в сердце слезы: «Что же, что же будет?» В уголок зашла и плачет, Чтоб не знали люди Ни печали материнской, Ни кручины лютой. «С богом, милый! Пусть пошлет он Добрую минуту». Конь пошел, и заскрипели Сани полозками. Посмотрел назад бедняга Грустными глазами — У двора стоит старуха, Головой кивнула И непрошеные слезы Рукавом смахнула. Вот и поле. Конь — рысцою. Ветер поддувает. Оглянулся парень — хата В далях пропадает. И слезу смахнул скорее Горькую украдкой: Ох, не скоро ведь увидит Он родную хатку!

‹1910›

В ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

Скоро вьюги на раздолье Загуляют, зашумят, Белой пылью задымят И застелют луг и поле, Чтобы в холоде-неволе Всходы яркие примять. Ночь свои распустит косы, Разметает над землей, Сядет панной-госпожой, А мороз беловолосый Проведет по ним прочесы, Сам в одежде ледяной. И взметнется гомон дикий, Загудят кусты, леса На все тоны-голоса. И начнется бал великий — Завыванье, грохот, крики Полетят под небеса. Ты же сядешь, мать родная, Будешь тихо кросна ткать, Будешь сына вспоминать, Что в тюрьме сидит, страдая, Что ходил, не отступая, Волю вольную искать. За окошком, за стеною Будет злобно ветер петь, Будет белый снег лететь, И, окутано тоскою, Словно эта полночь мглою, Сердце будет плакать, млеть.

‹1910›

КУДА ДЕНЕШЬСЯ?

Черт не так уж страшен, Как его малюют. Пусть порою люди Злятся, негодуют, — От собак от злобных Палка есть отбиться, От стражников-гадов Можно откупиться! От мундиров синих Можно дать и драла, И твоя свобода Не совсем пропала; И с людьми лихими Можно столковаться, И от кредиторов Способ есть скрываться; Ноги есть — и можно Там и тут носиться, — От себя же только Никуда не скрыться!

‹1910›

НА ПЕРЕПУТЬЕ

На большой дороге, Где стоит камора, Я на свет родился Под глухой шум бора, Позднею порою, Осенью гнилою. По дороге торной Днями и ночами Люд спешит рабочий, Пеший и с возами, Словно кто их гонит, Вся дорога стонет. В разные сторонки Мимо той сторожки Серой паутиной Разбрелись дорожки, Узкие, глухие, Стежечки кривые. И моя, как осень, Доля беспросветна, Взгляд куда ни кину — Глухо, неприветно, Даль-то не видна мне, Лишь коряги, камни… И меня людская Буря подхватила, В омуте глубоком С силой закружила И несет с собою Тяжкою волною. Не на путь открытый Ставит мои ноги, Узки мои стежки, Заросли дороги. Я иду, хромаю, А куда — не знаю!

‹2 января 1911 г.›

* * *

Эй, скажи, что это значит, Ты, кого в ярмо впрягают, Чью свободу попирают! Сам тоскуешь, доля плачет, И повсюду недостача… Сеешь в поле ты немало, Хоть и скупо всходит нива, Отвечай же мне правдиво: Что тебя здесь приковало? Иль других путей не стало, Или мир тебе закрылся? Иль ты слеп и глух, как прежде? Ребра видны сквозь одежду, А сквозь шапку чуб пробился; Что ж, ты век терпеть решился? Не слыхал о лучшей доле? «Ой, пустился б я в дорогу, Только слез ведь пролил много, Только пота море пролил Там, где всходят песни боли; Только твердо верю в то я, Что посев наш в поле диком Гневом вырастет великим И затопит он все злое, Все несчастье вековое».