Стихотворения и поэмы
Шрифт:
К кому постучаться, дрожа? Кого разбудить ей в тревоге?
Пристанище где отыскать? Ей только укрыть бы дитя!
Колени в суставах согнув, сожженная шла по тропинке.
Полночное небо в тиши дремало, шумела река.
И мать разбудила его... Нельзя ли в плетеной корзинке
Оставить, как прежде, дитя меж зарослями тростника?
4
Ни крова, ни гроба
Бездомная женщина шла, вокруг озираясь пугливо.
Кричали вдали петухи. Сгущалась и ширилась мгла.
Шумливо толпясь у стола, тянули насильники пиво.
Убийцы своим барышам в ночи подводили итог,
Доход с городов и кладбищ подсчитывая чистоганом.
Сожженная стала в дверях. Взглянули они на порог
И глаз не смогли отвести, подобно немым истуканам.
Мерещилось им наяву, что видит постыдный дележ
Сожженная ночью в хлеву и ставшая пеплом и прахом.
От взгляда бездонных глазниц бросало грабителей
в дрожь.
Во тьме пригибало к столу их головы хлещущим страхом.
...А ветхие стены в хлеву давно от костра занялись.
По-детски заплакал бычок, уткнувшийся в дымные ясли.
И мать, обнимая дитя, глядела в холодную высь:
Над сумраком вечных дорог звезда для нее
не зажглась ли?
5
Подобно обмоткам за ней влачился пылающий след.
Горящие ноги ее во тьме продолжали светиться.
Здесь много разрушенных гнезд. Быть может, украдкой
на свет
Откуда-нибудь прилетит бездомная странница-птица?
Ей дым ниспадал на лицо, совсем как субботняя шаль,
Когда славословье она читала, склонясь над свечами.
Быть может, из чащи лесной, покинув дремучую даль,
Появится мститель святой в ушанке, с ружьем
за плечами?
Ей путь преграждал бурелом. Она продолжала шагать.
Служила ей посохом тень. Вдали перепутья темнели.
Быть может, во мраке ночном, увидя гонимую мать,
Блеснет ей живая звезда в распахнутой ветром шинели?
Бездомную мать и дитя во тьме окружив, как друзья,
Приветливо скажут они: «Изгнанница, доброй недели!»
...Сожженная женщина шла, и неба пылали края.
Великое пламя росло, и жаркие искры летели.
1940
Перевод В. Потаповой
ПОСЛЕДНЯЯ ДОРОГА
ПОСЛЕДНЯЯ ДОРОГА
1
Ни встать ни сесть — такая теснота!
Им не подашь и корку бога ради…
Беда скупила в эшелоне все места
И разлеглась и спереди и сзади…
Беда спешит— вперед, вперед, вперед,
И не свернет состав с пути стального…
Как за руку слепца, ведет беда народ,
Ей на слово доверили слепого…
Предсмертный хрип... Предсмертный звон
в ушах…
Ребята на полу, как сломанные ветки…
Вот смотрит из угла худой еврей в очках:
Беду бы обмануть, бежать из этой клетки!..
Он выйдет на перрон. Он юркнет в никуда,
Прорвется через снег на черных тротуарах…
Ни встать ни сесть — такая теснота,
Беда, одна беда — под нарами, на нарах...
2
И он ушел… Неверные шаги…
И пальцы тянутся за ним во мгле вокзальной…
Печалью глаз задымлены очки,
Как рыжее стекло коптилки поминальной.
В лохмотьях впалая белеет грудь,
На скулах мох, глаза мигают слепо...
Он вышел боль свою излить кому-нибудь
И вымолить немного хлеба.
Но жалости не пробудив ни в ком,
За кипятком поплелся в рваных ботах…
И вздрогнул эшелон, и тронулся рывком…
И наступила ночь, и занялась суббота…
За стеклами в зрачках немая жуть
Горит, как фитилек... И непроглядно небо...
Он вышел боль свою излить кому-нибудь
И вымолить немного хлеба…
3
Насупился завьюженный вокзал,
Железные пути натянуты до боли…
Мороз еврея гнул и обжигал:
Добыть бы кипятку, полкружки бы, не боле…
Был у него когда-то дом и хлеб,
И дочь была, и ожидались внуки...
«О господи! Наверно, ты ослеп, —