Стихотворения о любви

1973

Кольца и руки

Нашим недругам

На правой руке золотое кольцо Уверенно смотрит людям в лицо. Пусть не всегда и счастливое, Но все равно горделивое. Кольцо это выше других колец И тайных волнений чужих сердец. Оно-то отнюдь не тайное, А прочное, обручальное! Чудо свершается и с рукой: Рука будто стала совсем другой, Отныне она спокойная, Замужняя и достойная. А если, пресытившись иногда, Рука вдруг потянется «не туда», Ну что ж, горевать не стоит, Кольцо от молвы прикроет. Видать, для такой вот руки кольцо К благам единственное крыльцо, Ибо рука та правая С ним и в неправде правая. На левой руке золотое кольцо Не так горделиво глядит в лицо. Оно скорее печальное, Как бывшее обручальное. И женская грустная эта рука Тиха, как заброшенная река: Ни мелкая, ни многоводная, Ни теплая, ни холодная. Она ни наивна и ни хитра И к людям излишне порой добра, Особенно к «утешителям», Ласковым «навестителям». А все, наверное, потому, Что смотрит на жизнь свою, как на тьму. Ей кажется, что без мужа Судьбы не бывает хуже. И жаждет она, как великих благ, Чтоб кто-то решился на этот шаг, И, чтобы кольцо по праву ей, Сняв с левой, надеть на правую. А суть-то, наверно, совсем не в том, Гордиться печатью или кольцом, А в том, чтоб союз сердечный Пылал бы звездою вечной! Вот именно: вечной любви союз! Я слов возвышенных не боюсь. Довольно нам, в самом деле, Коптить где-то еле-еле! Ведь только с любовью большой навек Счастливым может быть человек, А вовсе не ловко скованным Зябликом окольцованным. Пусть брак этот будет любым, любым: С загсом, без загса ли, но таким, Чтоб был он измен сильнее И золота золотее! И надо, чтоб руки под стук сердец Ничуть не зависели от колец, А в бурях, служа крылами, Творили бы счастье сами. А главное в том, чтоб, храня мечты, Были б те руки всегда чисты В любом абсолютно смысле И зря ни на ком не висли!

1973

Веронике Тушновой и Александру Яшину

Сто часов счастья, чистейшего, без обмана… Сто часов счастья! Разве этого мало? В. Тушнова

Я не открою, право же, секрета, Коль гляну в ваши трепетные дни. Вы жили, как Ромео и Джульетта, Хоть были втрое старше, чем они. Но разве же зазорна иль позорна В усталом сердце брызнувшая новь?! Любви и впрямь «все возрасты покорны», Когда придет действительно любовь! Бывает так: спокойно, еле-еле Живут, как дремлют в зиму и жару. А вы избрали счастье. Вы не тлели, Вы горячо и радостно горели, Горели, словно хворост на ветру. Пускай бормочет зависть, обозлясь, И сплетня вслед каменьями швыряет. Вы шли вперед, ухабов не страшась, Ведь незаконна в мире только грязь, Любовь же «незаконной» не бывает!.. Дворец культуры. Отшумевший зал. И вот мы трое, за крепчайшим чаем. Усталые, смеемся и болтаем. Что знал тогда я? Ничего не знал. Но вслушивался с легким удивленьем, Как ваши речи из обычных слов Вдруг обретали новое значенье, И все — от стен до звездного круженья — Как будто говорило про любовь! Да так оно, наверное, и было. Но дни у счастья, в общем, коротки. И, взмыв в зенит и исчерпав все силы, Она, как птица, первой заплатила За «сто часов» блаженства и тоски… А в зимний вечер, может, годом позже Нас с ним столкнул людской водоворот. И, сквозь беседу, ну почти что кожей Я чувствовал: о, как же непохожи Два человека — нынешний и тот. Всегда горячий, спорщик и боец, Теперь, как в омут, погруженный в лихо, Брел, как во сне, потерянный и тихий, И в сердце вдруг, как пуля: «Не жилец!..» Две книги рядом в комнатной тиши… Как два плеча, прижатые друг к другу. Две нежности, два сердца, две души, И лишь любовь одна, как море ржи, И смерть одна, от одного недуга… Но что такое смерть или бессмертье?! Пусть стали тайной и она и он, И все же каждый верен и влюблен И посейчас, и за чертою смерти! Две книги рядом, полные тепла, Где в жилах строк — упругое биенье. Две книги рядом, будто два крыла, Земной любви — живое продолженье. Я жал вам руки дружески не раз, Спеша куда-то в городском трезвоне, И вашу боль, и бури ваших глаз — Все ваше счастье, может, в первый раз, Как самородок, взвесил на ладони. И коль порой устану от худого, От чьих-то сплетен или мелких слов, Махну рукой и отвернусь сурово. Но лишь о вас подумаю, как снова Готов сражаться насмерть за любовь!

1973

Виновники

В час, когда мы ревнуем и обиды считаем, То, забавное дело, кого мы корим? Мы не столько любимых своих обвиняем, Как ругаем соперников и соперниц браним. Чем опасней соперники, тем бичуем их резче, Чем дороже нам счастье, тем острее бои, Потому что ругать их, наверное, легче, А любимые ближе и к тому же свои. Только разве соперники нам сердца опаляли И в минуты свиданий к нам навстречу рвались? Разве это соперники нас в любви уверяли И когда-то нам в верности убежденно клялись?! Настоящий алмаз даже сталь не разрубит. Разве в силах у чувства кто-то выиграть бой? Разве душу, которая нас действительно любит, Может кто-нибудь запросто увести за собой?! Видно, всем нам лукавить где-то чуточку свойственно И соперников клясть то одних, то других, А они виноваты, в общем, больше-то косвенно, Основное же дело абсолютно не в них! Чепуха — все соперницы или вздохи поклонников! Не пора ли быть мудрыми, защищая любовь, И метать наши молнии в настоящих виновников?! Вот тогда и соперники не появятся вновь!

1974

О славе Родины

Сколько раз над моей страною Била черным крылом война. Но Россия всегда сильна, Лишь крепчала от боя к бою! Ну, а если ни злом, ни горем Не сломить ее и не взять, То нельзя ли в лукавом споре Изнутри ее «ковырять»? И решили: — Побольше наглости! Для таких, кто на слякоть падки, Подливайте фальшивой жалости, Оглупляйте ее порядки. Ну а главное, ну а главное (Разве подлость не путь к успеху?!), На святое ее и славное — Больше яда и больше смеха! Пусть глупцы надорвут животики, Плюнув в лица себе же сами! И ползут по стране ужами Пошловатые анекдотики. До чего же выходит здорово, Не история, а игра: Анекдотики про Суворова, Про указы царя Петра. Тарахтит суесловье праздное И роняет с гнилым смешком То о Пушкине штучки разные, То скабрезы о Льве Толстом. И, решив, что былое пройдено, Нынче так уже разошлись, Что дошли до героев Родины, До Чапаева добрались. Будто был боевой начдив, Даже молвить-то странно, жаден. Неразумен-то и нескладен, И, смешнее того, — труслив. Это он-то — храбрец и умница! (Ах ты, подлый вороний грай!) Это гордость-то революции! Это светлый-то наш Чапай! И не странно ль: о славе Родины Не смолкает визгливый бред, А о Фордах иль, скажем, Морганах Анекдотов как будто нет… Впрочем, сколько вы там ни воете И ни ржете исподтишка, Вы ж мизинца его не стоите, Даже просто его плевка! Что от вас на земле останется? Даже пыли и то не будет! А ему будут зори кланяться! А его будут помнить люди! И в грядущее, в мир просторный Будет вечно, сражая зло, Мчаться вихрем он в бурке черной С острой шашкою наголо!

1974

Позднее счастье

Хотя чудес немало у земли, Но для меня такое просто внове, Чтоб в октябре однажды в Подмосковье Вдруг яблони вторично зацвели! Горя пунцово-дымчатым нарядом, Любая роща — как заморский сад: Весна и осень будто встали рядом, Цветут цветы, и яблоки висят. Весна и осень, солнце и дожди, Точь-в-точь посланцы Севера и Юга. Как будто ждут, столкнувшись, друг от друга Уступчивого слова — проходи! Склонив к воде душистые цветы, В рассветных брызгах яблоня купается. Она стоит и словно бы смущается Нагрянувшей нежданно красоты: — Ну что это такое в самом деле! Ведь не девчонка вроде бы давно, А тут перед приходами метели Вдруг расцвела. И глупо и смешно! Но ветер крикнул: — Что за ерунда! Неужто мало сделано тобою?! При чем тут молода — немолода? Сейчас ты хороша как никогда, Так поживи красивою судьбою! Взгляни, как жизнь порою отличает: В пушисто-белом празднике цветов Багряный жар пылающих плодов… Такого даже молодость не знает! Тебя терзали зной и холода, Кому ж, скажи, еще и погордиться?! Вглядись смелее в зеркало пруда, Ну разве ты и вправду не царица?! Так прочь сомненья! Это ни к чему. Цвети и смейся звонко и беспечно! Да, это — счастье! Радуйся ему. Оно ведь, к сожаленью, быстротечно…

1975

Две красоты

Хоть мать-судьба и не сидит без дела, Но идеалы скупо созидает, И красота души с красивым телом Довольно редко в людях совпадает. Две высоты, и обе хороши. Вручить бы им по равному венцу! Однако часто красота души Завидует красивому лицу. Не слишком-то приятное признанье, А все же что нам истину скрывать?! Ведь это чувство, надобно сказать, Не лишено, пожалуй, основанья. Ведь большинство едва ль не до конца Престранной «близорукостью» страдает. Прекрасно видя красоту лица, Душевной красоты не замечает. А и заметит, так опять не сразу, А лишь тогда, смущаясь, разглядит, Когда все то, что мило было глазу, Порядочно и крепко насолит. А может быть, еще и потому, Что постепенно, медленно, с годами, Две красоты, как женщины в дому, Вдруг словно бы меняются ролями. Стареет внешность: яркие черты Стирает время властно и жестоко, Тогда как у духовной красоты Нет ни морщин, ни возраста, ни срока. И сквозь туман, как звездочка в тиши, Она горит и вечно улыбается. И кто откроет красоту души, Тот, честное же слово, не закается! Ведь озарен красивою душой, И сам он вечным расплеснется маем! Вот жаль, что эту истину порой Мы все же слишком поздно понимаем.

1975

Распростилась, и все…

Распростилась, и все. Никаких вестей! Вдруг ушла и оставила мне тоску. И она, будто волк, у моих дверей Смотрит в небо и воет все «у-у» да «у-у-у». Кто наивен и сразу навек влюблен, Стал бы, мучась, наверное, подвывать. Я ж в людских ненадежностях закален. И меня, вероятно, непросто взять. Нет, тоска, не стремись застудить мечту! И чтоб ты не копалась в моей судьбе, Я веселые строки тебе прочту И само озорство пропою тебе. Ты смутишься, ты хвост трусовато спрячешь И отпрыгнешь, сердясь, от моих дверей. Нет, со мной ты уже никогда не сладишь. Отправляйся-ка лучше обратно к ней! Ведь она ж безнадежно убеждена В том, что ей абсолютно и все простится И что, как ни держала б себя она, Я — при ней. И всегда приползу мириться. И теперь вот, когда, торжество тая, Будет ждать она гордо подобной встречи, Все случится не так: а приду не я, А придет к ней тоска в одинокий вечер. И уж ей-то тоски не суметь пресечь. Гневно встанет и вдруг, не сдержавшись, всхлипнет. Что ж, не зря говорят: «Кто поднимет меч, Тот потом от меча от того и погибнет!»

1975

Лучший совет

Почувствовав неправою себя, Она вскипела бурно и спесиво, Пошла шуметь, мне нервы теребя, И через час, все светлое губя, Мы с ней дошли едва ль не до разрыва. И было столько недостойных слов, Тяжеловесных, будто носороги, Что я воскликнул: — Это не любовь! — И зашагал сурово по дороге. Иду, решая: нужен иль не нужен? А сам в окрестной красоте тону: За рощей вечер, отходя ко сну, Готовит свой неторопливый ужин. Как одинокий старый холостяк, Быть может зло познавший от подруги, Присев на холм, небрежно, кое-как Он расставляет блюда по округе: Река в кустах сверкнула, как селедка, В бокал пруда налит вишневый сок, И, как «глазунья», солнечный желток Пылает на небесной сковородке. И я спросил у вечера: — Скажи, Как поступить мне с милою моею? — А ты ее изменой накажи! — Ответил вечер, хмуро багровея. — И вот, когда любимая заплачет, Обидных слез не в силах удержать, Увидишь сам тогда, что это значит — Изменой злою женщину терзать! Иду вперед, не успокоив душу, А мимо мчится, развивая прыть, Гуляка-ветер. Я кричу: — Послушай! Скажи мне, друг, как с милой поступить? Ты всюду был, ты знаешь все на свете, Не то что я — скромняга-человек. — А ты ее надуй! — ответил ветер. — Да похитрей, чтоб помнила весь век. И вот, когда любимая заплачет, Тоскливых слез не в силах удержать, Тогда увидишь сам, что это значит — Обманным словом женщину терзать! Вдали, серьгами царственно качая, Как в пламени, рябина у реки. — Красавица, — сказал я. — Помоги! Как поступить мне с милою, не знаю. В ответ рябина словно просияла. — А ты ее возьми и обними! И зла не поминай, — она сказала. — Ведь женщина есть женщина. Пойми! Не спорь, не говори, что обижаешься, А руки ей на плечи положи И поцелуй… И ласково скажи… А что сказать — и сам ты догадаешься. И вот, когда любимая заплачет, Счастливых слез не в силах удержать, Тогда узнаешь сам, что это значит — С любовью слово женщине сказать!

1976

«Прогрессивный» роман

Он смеялся сурово и свысока И над тем, как держалась она несмело, И над тем, что курить она не умела, А пила лишь сухое, и то слегка. И когда она кашляла, дым глотая, Утирая слезу с покрасневших век, Он вздыхал, улыбаясь: — Минувший век. Надо быть современною, дорогая! Почитая скабрез «прогрессивным делом», Был и в речи он истинным «молодцом» И таким иногда громыхал словцом, Что она от смущения багровела. А на страх, на застенчивые слова И надежду открыть золотые дали Огорченно смеялся в ответ: — Видали? До чего же наивная голова! Отдохни от высоких своих идей. И, чтоб жить хорошо посреди вселенной, Сантименты, пожалуйста, сдай в музей. Мы не дети, давай не смешить людей, Будь хоть раз, ну, действительно современной! Был «наставник» воистину боевой И, как видно, сумел, убедил, добился. А затем успокоился и… женился, Но женился, увы, на совсем другой. На какой? Да как раз на такой, которая И суровой, и твердой была к нему. На улыбки была далеко не скорая, А строга — как боярыня в терему. И пред ней, горделивой и чуть надменной, Он сгибался едва ли не пополам… Вот и верь «прогрессивным» теперь речам, Вот и будь после этого «современной»!

1976

Колдовские травы

Хоть ты смеялась надо мной, Но мне и это было мило. Ни дать ни взять — дурман-травой Меня ты втайне опоила. Я не был глуп и понимал: К твоей душе не достучаться. Но все равно чего-то ждал — С мечтой ведь просто не расстаться! Нет, взгляды, что бросала ты, Совсем не для меня светили. И птицы счастья и мечты С моими рядом не кружили. Я все рассудком понимал, Смотрел на горы и на реки, Но будто спал, но будто спал, Как зачарованный навеки. И чуть ты бровью шевелила — Я шел безгласно за тобой. А ты смеялась: «Сон-травой Тебя я насмерть опоила!» Но и во сне и наяву, Как ни тиранствуй бессердечно, А все же злому колдовству Дается царство не навечно! О, как ты вспыхнула душой И что за гнев в тебе проснулся, Когда я, встретившись с тобой, Однажды утренней порой Вдруг равнодушно улыбнулся. Не злись, чудная голова, Ты просто ведать не желала, Что есть еще разрыв-трава, Ее мне сердце подсказало!

1976

Идеал

Я шел к тебе долго — не год, не два, Как путник, что ищет в буран жилье. Я верил в большие, как мир, слова И в счастье единственное свое. Пускай ты не рядом, пускай не здесь, Я счастья легкого и не жду, Но ты на земле непременно есть, И я хоть умру, но тебя найду! О, сколько же слышал я в мире слов, Цветистых, как яркая трель дрозда, Легко обещавших мне и любовь, И верность сразу и навсегда! Как просто, на миг себя распаля, Люди, что честностью не отмечены, Вручают на счастье нам векселя, Которые чувством не обеспечены. И сколько их было в моей судьбе, Таких вот бенгальски-пустых огней, Случалось, я падал в пустой борьбе, Но вновь подымался и шел к тебе, К единственной в мире любви моей! И вот, будто вскинувши два крыла, Сквозь зарево пестрых ночных огней, Ты вдруг наконец-то меня нашла, Влетела, как облако, подошла, Почти опалив красотой своей. Сказала: — И с радостью, и с бедой Ты все для меня: и любовь, и свет, Пусть буду любовницей, пусть женой, Кем хочешь, но только всегда с тобой. Не знаю, поверишь ты или нет?! Да что там — поверишь, ты сам проверишь, Что то не минутный накал страстей, Любовь ведь не ласками только меришь, А правдой, поступками, жизнью всей! Вот этому я и молюсь закону. И мне… Мне не надо такого дня, Который ты прожил бы без меня, Ну пусть только слово по телефону. Мечтать с тобой вместе, бороться, жить, Быть только всегда для тебя красивою. Ты знаешь, мне хочется заслужить Одну лишь улыбку твою счастливую. Я молча стою, а душа моя Как будто бы плавится в брызгах света. И чувствую нервами всеми я, Что это не фразы, а правда это. И странной я жизнью теперь живу. Ведь счастье… Конечно б, оно свершилось, Да жалко, что ты мне во сне приснилась, А я-то искал тебя наяву…