Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант.В Безбожном переулке хиреет мой талант.Вокруг чужие лица, враждебные места.Хоть сауна напротив, да фауна не та.Я выселен с Арбата и прошлого лишен,и лик мой чужеземцам не страшен, а смешон.Я выдворен, затерян среди чужих судеб,и горек мне мой сладкий, мой эмигрантский хлеб.Без паспорта и визы, лишь с розою в рукеслоняюсь вдоль незримой границы на замкеи в те, когда-то мною обжитые краявсё всматриваюсь, всматриваюсь, всматриваюсь я.Там те же тротуары, деревья и дворы,но речи несердечны и холодны пиры.Там так же полыхают густые краски зим,но ходят оккупанты в мой зоомагазин.Хозяйская походка, надменные уста…Ах, флора там всё та же, да фауна не та…Я эмигрант с Арбата. Живу, свой крест неся.Заледенела
роза и облетела вся.
Надпись на камне
Посвящается учащимся 33-й московской школы, придумавшим слово «арбатство»
Пускай моя любовь как мир стара, —лишь ей одной служил и доверялсяя — дворянин с арбатского двора,своим двором введенный во дворянство.За праведность и преданность дворупожалован я кровью голубою.Когда его не станет — я умру,пока он есть — я властен над судьбою.Молва за гробом чище серебраи вслед звучит музыкою прекрасной…Но ты, моя фортуна, будь добра,не выпускай моей руки несчастной.Не плачь, Мария, радуйся, живи,по-прежнему встречай гостей у входа…Арбатство, растворенное в крови,неистребимо, как сама природа.
Дорожная песня
Еще он не сшит, твой наряд подвенечный,и хор в нашу честь не споет…А время торопит — возница беспечный, —и просятся кони в полет.Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,не смолк бубенец под дугой…Две вечных подруги — любовь и разлука —не ходят одна без другой.Мы сами раскрыли ворота, мы самисчастливую тройку впрягли,и вот уже что-то сияет пред нами,но что-то погасло вдали.Святая наука — расслышать друг другасквозь ветер, на все времена…Две странницы вечных — любовь и разлука —поделятся с нами сполна.Чем дольше живем мы, тем годы короче,тем слаще друзей голоса.Ах, только б не смолк под дугой колокольчик,глаза бы глядели в глаза.То берег — то море, то солнце — то вьюга,то ангелы — то воронье…Две вечных дороги — любовь и разлука —проходят сквозь сердце мое.
«Всему времечко свое: лить дождю, земле вращаться…»
Всему времечко свое: лить дождю, земле вращаться,знать, где первое прозренье, где последняя черта…Началася вдруг война — не успели попрощаться,адресами обменяться, не успели ни черта.Где встречались мы потом? Где нам выпала прописка?Где сходились наши души, воротясь с передовой?На поверхности ль земли? Под пятой ли обелиска?В гастрономе ли арбатском? В черной туче ль грозовой?Всяк неправедный урок впрок затвержен и заучен,ибо праведных уроков не бывает. Прах и тлен.Руку на сердце кладя, разве был я невезучим?А вот надо ж, сердце стынет в ожиданье перемен.Гордых гимнов, видит Бог, я не пел окопной каше.От разлук не зарекаюсь и фортуну не кляну…Но на мягкое плечо, на вечернее, на ваше,если вы не возражаете, я голову склоню.
Парижская фантазия
Т. Кулымановой
У парижского спаниеля лик французского короля,не погибшего на эшафоте, а достигшего славы и лени:набекрень паричок рыжеватый, милосердие в каждом движенье,а в глазах, голубых и счастливых, отражаются жизнь и земля.На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик у руля.И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные тени,петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен колени,розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую с хрустом стеля.Этот полдень с отливом зеленым между нами по горстке деля,как стараются неутомимо Бог, Природа, Судьба, Провиденье,короли, спаниели, и розы, и питейные все заведенья,Сколько прелести в этом законе! Но и грусти порой… Voil`a!Если есть еще позднее слово, пусть замолвят его обо мне.Я прошу не о вечном блаженстве — о минуте возвышенной пробы,где возможны, конечно, утраты и отчаянье даже, но чтобы —милосердие в каждом движенье и красавица в каждом окне!
«Собрался к маме — умерла…»
Собрался к маме — умерла,к отцу хотел — а он расстрелян,и тенью черного орлагорийского весь мир застелен.И, измаравшись в той тени,нажравшись выкриков победных,вот что хочу спросить у бедных,пока еще бедны они:собрался к маме — умерла,к отцу подался — застрелили…Так что ж спросить-то позабыли,верша великие дела:отец и мать нужны мне были?…В чем философия была?
Музыкант
И. Шварцу
Музыкант
играл на скрипке — я в глаза ему глядел.Я не то чтоб любопытствовал — я по небу летел.Я не то чтобы от скуки — я надеялся понять,как умеют эти руки эти звуки извлекатьиз какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил,из какой-то там фантазии, которой он служил?Да еще ведь надо пальцы знать к чему прижать когда,чтоб во тьме не затерялась гордых звуков череда.Да еще ведь надо в душу к нам проникнуть и поджечь…А чего с ней церемониться? Чего ее беречь?Счастлив дом, где пенье скрипки наставляет нас на путьи вселяет в нас надежды… Остальное как-нибудь.Счастлив инструмент, прижатый к угловатому плечу,по чьему благословению я по небу лечу.Счастлив тот, чей путь недолог, пальцы злы, смычок остер,музыкант, соорудивший из души моей костер.А душа, уж это точно, ежели обожжена,справедливей, милосерднее и праведней она.
Песенка о молодом гусаре
Грозной битвы пылают пожары,и пора уж коней под седло.Изготовились к схватке гусары:их счастливое время пришло.Впереди — командир, на нем новый мундир,а за ним — эскадрон после зимних квартир.А молодой гусар, в Амалию влюбленный,он всё стоит пред ней коленопреклоненный.Все погибли в бою. Флаг приспущен.И земные дела не для них.И летят они в райские кущина конях на крылатых своих.Впереди — командир, на нем рваный мундир,а за ним — тот гусар покидает сей мир.Но чудится ему: по-прежнему влюбленныйон всё стоит пред ней коленопреклоненный.Вот иные столетья настали,и несчетно воды утекло,и давно уже нет той Амальи,и в музее пылится седло.Позабыт командир — дам уездных кумир.Жаждет новых потех просвещенный наш мир.А юный тот гусар, в Амалию влюбленный,он всё стоит пред ней коленопреклоненный.
Памяти брата моего Гиви
На откосе, на обрывенашей жизни удалойты не удержался, Гиви,стройный, добрый, молодой.Кто столкнул тебя с откоса,не сказав тебе «прощай»,будто рюмочку — с подноса,будто вправду невзначай?Мы давно отвоевали.Кто же справился с тобой?Рок ли, время ли, молва ли,вождь ли, мертвый и рябой?Он и нынче, как ни странно —похоронен и отпет, —усмехается с экрана,а тебя в помине нет.Стих на сопках Магаданалай сторожевых собак,но твоя большая ранане рубцуется никак.И кого теперь с откосапо ранжиру за тобой?..Спи, мой брат беловолосый,стройный, добрый, молодой.
Дерзость, или разговор перед боем
— Господин лейтенант, что это вы хмуры?Аль не по сердцу вам наше ремесло?— Господин генерал, вспомнились амуры —не скажу, чтобы мне с ними не везло.— Господин лейтенант, нынче не до шашней:скоро бой предстоит, а вы всё про баб!— Господин генерал, перед рукопашнойзолотые деньки вспомянуть хотя б.— Господин лейтенант, не к добру всё это!Мы ведь здесь для того, чтобы побеждать…— Господин генерал, будет вам победа,да придется ли мне с вами пировать?— На полях, лейтенант, кровию политых,расцветет, лейтенант, славы торжество…— Господин генерал, слава для убитых,а живому нужней женщина его.— Черт возьми, лейтенант, да что это с вами!Где же воинский долг, ненависть к врагу?!— Господин генерал, посудите сами:я и рад бы приврать, да вот не могу…— Ну гляди, лейтенант, каяться придется!Пускай счеты с тобой трибунал сведет…— Видно, так, генерал: чужой промахнется,а уж свой в своего всегда попадет.
Примета
А. Жигулину
Если ворон в вышине —дело, стало быть, к войне,если дать ему кружить,если дать ему кружить —значит, всем на фронт иттить.Чтобы не было войны —надо ворона убить,надо ворона убить,чтобы ворона убить —надо ружья зарядить.А как станем заряжать, —всем захочется стрелять,а уж как стрельба пойдет,а уж как стрельба пойдет —пуля дырочку найдет.Ей не жалко никого,ей попасть бы хоть в кого —хоть в чужого, хоть в свово —лишь бы всех до одного.Во — и боле ничего.Во — и боле ничего,во — и боле никого,во — и боле никого,кроме ворона того, —стрельнуть некому в него.