«Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет…»
Ф. Искандеру
Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет.Что назначено судьбою — обязательно случится:то ли самое прекрасное, ну, самое прекрасное, в окошко постучится,то ли самое напрасное, ну, самое напрасное, в объятья упадет. Две жизни прожить не дано, два счастья — затея пустая. Из двух выпадает одно — такая уж правда простая. Кому проиграет труба прощальные в небо мотивы, кому улыбнется судьба, и он улыбнется счастливый.Так не делайте запасов из любви и добротыи про черный день грядущий не копите милосердье:пропадет ни за понюшку, ну, совсем ни за понюшку, ваше горькое усердье,лягут ранние морщины, лягут свежие морщины от напрасной суеты. Две жизни прожить не дано, два счастья — затея пустая. Из двух выпадает одно — такая
уж правда простая. Кому проиграет труба прощальные в небо мотивы, кому улыбнется судьба, и он улыбнется счастливый.Жаль, что юность пролетела, жаль, что старость коротка.Всё теперь как на ладони: лоб в поту, душа в ушибах…Но зато уже не будет, никогда уже не будет ни загадок, ни ошибок —только ровная дорога, только ровная дорога, до последнего звонка. Две жизни прожить не дано, два счастья — затея пустая. Из двух выпадает одно — такая уж правда простая. Кому проиграет труба прощальные в небо мотивы, кому улыбнется судьба, и он улыбнется счастливый.
«У Спаса на Кружке забыто наше детство…»
У Спаса на Кружке забыто наше детство.Что видится теперь в раскрытое окно?Всё меньше мест в Москве, где можно нам согреться,всё больше мест в Москве, где пусто и темно.Мечтали зло унять и новый мир построить,построить новый мир, иную жизнь начать.Всё меньше мест в Москве, где есть о чем поспорить,всё больше мест в Москве, где есть о чем молчать.Куда-то всё спешит надменная столица,с которою давно мы перешли на «вы»…Всё меньше мест в Москве, где помнят наши лица,всё больше мест в Москве, где и без нас правы.
«Убили моего отца…»
Убили моего отцани за понюшку табака.Всего лишь капелька свинца —зато как рана глубока!Он не успел, не закричал,лишь выстрел треснул в тишине.Давно тот выстрел отзвучал,но рана та еще во мне.Как эстафету прежних днейсквозь эти дни ее несу.Наверно, и подохну с ней,как с трехлинейкой на весу.А тот, что выстрелил в него,готовый заново пальнуть,он из подвала своегодомой поехал отдохнуть.И он вошел к себе домойпить водку и ласкать детей,он — соотечественник мойи брат по племени людей.И уж который год подряд,презревши боль былых утрат,друг друга братьями зовеми с ним в обнимку мы живем.
«Солнышко сияет, музыка играет…»
Солнышко сияет, музыка играет.Отчего ж так сердце замирает?Там, за поворотом, недурен собою,полк гусар стоит перед толпою.Барышни краснеют, танцы предвкушают,кто кому достанется, решают.Но полковник главный на гнедой кобылеговорит: «Да что ж вы всё забыли!Танцы были в среду; нынче воскресенье,с четверга — война, и нет спасенья.А на поле брани смерть гуляет всюду.Может, не вернемся, врать не буду!..»Барышни не верят, в кулачки смеются,невдомек, что вправду расстаются.Вы, мол, повоюйте, если вам охота,да не опоздайте из похода…Солнышко сияет, музыка играет,отчего ж так сердце замирает?
«Мы стоим с тобой в обнимку возле Сены…»
В. Некрасову
Мы стоим с тобой в обнимку возле Сены,как статисты в глубине парижской сцены,очень скромно, натурально, без прикрас…Что-то вечное проходит мимо нас.Расставались мы где надо и не надо —на вокзалах и в окопах Сталинградана минутку и навеки, и не раз…Что-то вечное проходит мимо нас.
«Не слишком-то изыскан вид за окнами…»
Не слишком-то изыскан вид за окнами,пропитан гарью и гнилой водой.Вот город, где отца моего кокнули.Стрелок тогда был слишком молодой.Он был обучен и собой доволен.Над жертвою в сомненьях не кружил.И если не убит был алкоголем,то, стало быть, до старости дожил.И вот теперь на отдыхе почетномвнучат лелеет и с женой в ладу.Прогулки совершает шагом четкими вывески читает на ходу.То в парке, то на рынке, то в трамваекак равноправный дышит за спиной.И зла ему никто не поминает,и даже не обходят стороной.Иные времена, иные лица.И он со всеми как навеки слит.И у него в бумажнике — убийцапригрелся и усами шевелит.И, на тесемках пестрых повисая,гитары чьи-то в полночи бренчат,а он всё смотрит, смотрит не мигаяна круглые затылочки внучат.
«Летняя бабочка вдруг закружилась над лампой полночной…»
Летняя бабочка вдруг закружилась над лампой полночной:каждому хочется ввысь вознестись над фортуной непрочной.Летняя бабочка вдруг пожелала ожить в декабре,не разглагольствуя, не помышляя о Зле и Добре.Может
быть, это не бабочка вовсе, а ангел небесныйкружит и кружит по комнате тесной с надеждой чудесной:разве случайно его пребывание в нашей глуши,если мне видятся в нем очертания вашей души?Этой порою в Салослове — стужа, и снег, и метели.Я к вам в письме пошутил, что, быть может, мы зря не взлетели:нам, одуревшим от всяких утрат и от всяких торжеств,самое время использовать опыт крылатых существ.Нас, тонконогих, и нас, длинношеих, нелепых, очкастых,терпят еще и возносят еще при свиданьях нечастых.Не потому ли, что нам удалось заработать горбомточные знания о расстоянье меж Злом и Добром?И оттого нам теперь ни к чему вычисления эти.Будем надеяться снова увидеться в будущем лете:будто лишь там наша жизнь так загадочно не убывает…Впрочем, вот ангел над лампой летает… Чего не бывает?
О Володе Высоцком
Марине Владимировне Поляковой
О Володе Высоцком я песню придумать решил:вот еще одному не вернуться домой из похода.Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потомотправляться и нам по следам по его по горячим.Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.О Володе Высоцком я песню придумать хотел,но дрожала рука и мотив со стихом не сходился…Белый аист московский на белое небо взлетел,черный аист московский на черную землю спустился.
Арбатское вдохновение, или воспоминания о детстве
Посвящаю Антону
Упрямо я твержу с давнишних пор:меня воспитывал арбатский двор,всё в нем, от подлого до золотого.А если иногда я кружеванакручиваю на свои слова,так это от любви. Что в том дурного?На фоне непросохшего бельяруины человечьего жилья,крутые плечи дворника Алима…В Дорогомилово из тьмы Кремля,усы прокуренные шевеля,мой соплеменник пролетает мимо.Он маленький, немытый и рябойи выглядит растерянным и пьющим,но суть его — пространство и разбойв кровавой драке прошлого с грядущим.Его клевреты топчутся в крови…Так где же почва для твоей любви? —вы спросите с сомненьем, вам присущим.Что мне сказать? Я только лишь пророс.Еще далече до военных гроз.Еще загадкой манит подворотня.Еще я жизнь сверяю по дворуи не подозреваю, что умру,как в том не сомневаюсь я сегодня.Что мне сказать? Еще люблю свой двор,его убогость и его простор,и аромат грошового обеда.И льну душой к заветному Кремлю,и усача кремлевского люблю,и самого себя люблю за это.Он там сидит, изогнутый в дугу,и глину разминает на кругу,и проволочку тянет для основы.Он лепит, обстоятелен и тих,меня, надежды, сверстников моих,отечество… И мы на всё готовы.Что мне сказать? На всё готов я был.Мой страшный век меня почти добил,но речь не обо мне — она о сыне.И этот век не менее жесток,а между тем насмешлив мой сынок:его не облапошить на мякине.Еще он, правда, тоже хил и слаб,но он страдалец, а не гордый раб,небезопасен и небезоружен…А глина ведь не вечный матерьял,и то, что я когда-то потерял,он в воздухе арбатском обнаружил.
«Ну что, генералиссимус прекрасный…»
Ю. Корякину
Ну что, генералиссимус прекрасный,потомки, говоришь, к тебе пристрастны?Их не угомонить, не упросить…Одни тебя мордуют и поносят,другие всё малюют, и возносят,и молятся, и жаждут воскресить.Ну что, генералиссимус прекрасный?Лежишь в земле на площади на Красной…Уж не от крови ль красная она,которую ты пригоршнями пролил,пока свои усы блаженно холил,Москву обозревая из окна?Ну что, генералиссимус прекрасный?Твои клешни сегодня безопасны —опасен силуэт твой с низким лбом.Я счета не веду былым потерям,но, пусть в своем возмездье и умерен,я не прощаю, помня о былом.
«Как наш двор ни обижали — он в классической поре…»
Как наш двор ни обижали — он в классической поре.С ним теперь уже не справиться, хоть он и безоружен,А там Володя во дворе,его струны в серебре,его пальцы золотые, голос его нужен.Как с гитарой ни боролись — распалялся струнный звон.Как вино стихов ни портили — всё крепче становилось.А кто сначала вышел вон,а кто потом украл вагон —всё теперь перемешалось, всё объединилось.Может, кто и нынче снова хрипоте его не рад,может, кто намеревается подлить в стихи елея…А ведь и песни не горят,они в воздухе парят,чем им делают больнее — тем они сильнее.Что ж печалиться напрасно: нынче слезы лей — не лей,но запомним хорошенечко и повод, и причину.Ведь мы воспели королейот Таганки до Филей,пусть они теперь поэту воздают по чину.