Стихотворения (Золотая серия поэзии)

Кабинеты моих друзей

Что-то дождичек удач падает не часто. Впрочем, жизнью и такой стоит дорожить. Скоро все мои друзья выбьются в начальство, и, наверно, мне тогда станет легче жить. Робость давнюю свою я тогда осилю. Как пойдут мои дела — можно не гадать: зайду к Юре в кабинет, загляну к Фазилю, и на сердце у меня будет благодать. Зайду к Белле в кабинет, скажу: «Здравствуй, Белла!» Скажу: «Дело у меня, помоги решить…» Она скажет: «Ерунда, разве это дело?..» И, конечно, сразу мне станет легче жить. Часто снятся по ночам кабинеты эти, не сегодняшние, нет; завтрашние, да: самовары на столе, дама на портрете… В общем, стыдно по пути не зайти туда. Города моей страны все в леса одеты, звук пилы и топора трудно заглушить: может, это для друзей строят кабинеты — вот построят, и тогда станет легче жить.

Я пишу исторический роман

В. Аксенову

В склянке темного стекла из-под импортного пива роза красная цвела гордо и неторопливо. Исторический роман сочинял я понемногу, пробиваясь как в туман от пролога к эпилогу. Были дали голубы, было вымысла в избытке, и из собственной судьбы я выдергивал по нитке. В путь героев снаряжал, наводил о прошлом справки и поручиком в отставке сам себя воображал. Вымысел — не есть обман. Замысел — еще не точка. Дайте дописать роман до последнего листочка. И пока еще жива роза красная в бутылке, дайте выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке. Каждый пишет, как он слышит. Каждый слышит, как он дышит. Как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить… Так природа захотела. Почему? Не наше дело. Для чего? Не нам судить.

Пожелание друзьям

Ю. Трифонову

Давайте восклицать, друг другом восхищаться. Высокопарных слов не стоит опасаться. Давайте говорить друг другу комплименты — ведь это всё любви счастливые моменты. Давайте горевать и плакать откровенно то вместе, то поврозь, а то попеременно. Не нужно придавать значения злословью — поскольку грусть всегда соседствует с любовью. Давайте понимать друг друга с полуслова, чтоб, ошибившись раз, не ошибиться снова. Давайте жить, во всем друг другу потакая, — тем более что жизнь короткая такая.

Божественная суббота, или стихи о том, как нам с Зиновием Гердтом в одну из суббот не было куда торопиться

Божественной субботы хлебнули мы глоток. От празднеств и работы закрылись на замок. Ни суетная дама, ни улиц мельтешня нас не коснутся, Зяма, до середины дня. Как сладко мы курили! Как будто в первый раз на этом свете жили и он сиял для нас. Еще придут заботы, но главное в другом: божественной субботы нам терпкий вкус знаком! Уже готовит старость свой непременный суд. А много ль нам досталось за жизнь таких минут? На пышном карнавале торжественных невзгод мы что-то не встречали божественных суббот. Ликуй, мой друг сердечный, сдаваться не спеши, пока течет он, грешный, неспешный пир души. Дыши, мой друг, свободой… Кто знает, сколько раз еще такой субботой наш век одарит нас.

«Я вновь повстречался с надеждой — приятная встреча…»

О. Чухонцеву

Я вновь повстречался с надеждой — приятная встреча. Она проживает всё там же — то я был далече. Всё то же на ней из поплина счастливое платье, всё так же горящ ее взор, устремленный в века… Ты наша сестра, мы твои молчаливые братья, и трудно поверить, что жизнь коротка. А разве ты нам обещала чертоги златые? Мы сами себе их рисуем, пока молодые, мы сами себе сочиняем и песни и судьбы, и горе тому, кто одернет не вовремя нас… Ты наша сестра, мы твои торопливые судьи, нам выпало счастье, да скрылось из глаз. Когда бы любовь и надежду связать воедино, какая бы (трудно поверить) возникла картина! Какие бы нас миновали напрасные муки, и только прекрасные муки глядели б с чела… Ты наша сестра. Что ж так долго мы были в разлуке? Нас юность сводила, да старость свела.

«Чувствую: пора прощаться…»

Чувствую: пора прощаться. Всё решительно к тому. Не угодно ль вам собраться у меня, в моем дому? Будут ужин, и гитара, и слова под старину. Я вам буду за швейцара — ваши шубы отряхну. И, за ваш уют радея, как у нас теперь в ходу, я вам буду за лакея и за повара сойду. Приходите, что вам стоит! Путь к дверям не занесен. Оля в холле стол накроет на четырнадцать персон. Ни о чем не пожалеем, и, с бокалом на весу, я в последний раз хореем тост за вас произнесу. Нет, не то чтоб перед светом буйну голову сложу… Просто, может, и поэтом вам при этом послужу. Был наш путь не слишком гладок. Будет горек черный час… Дух прозренья и загадок пусть сопровождает нас.

«Шарманка старая крутилась…»

Шарманка старая крутилась, катилось жизни колесо. Я пил вино за вашу милость и за минувшее за всё. За то, что в прошлом не случилось на бранном поле помереть, а что разбилось — то разбилось, зачем осколками звенеть? Шарманщик был в пальто потертом, он где-то в музыке витал. Моим ладоням, к вам простертым, значенья он не придавал. Я вас любил, но клялся прошлым, а он шарманку обнимал, моим словам, земным и пошлым, с тоской рассеянной внимал. Текла та песня, как дорога, последних лет не торопя. Все звуки были в ней от Бога — ни жалкой нотки от себя. Но падали слова убого, живую музыку губя: там было лишь одно от Бога, всё остальное — от себя.

Римская империя

Римская империя времени упадка сохраняла видимость твердого порядка: Цезарь был на месте, соратники рядом, жизнь была прекрасна, судя по докладам. А критики скажут, что слово «соратник» — не римская деталь, что эта ошибка всю песенку смысла лишает… Может быть, может быть, может, и не римская — не жаль. Мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает. Римляне империи времени упадка ели что придется, напивались гадко, а с похмелья каждый на рассол был падок — видимо, не знали, что у них упадок. А критики скажут, что слово «рассол», мол, не римская деталь, что эта ошибка всю песенку смысла лишает… Может быть, может быть, может, и не римская — не жаль. Мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает. Юношам империи времени упадка снились постоянно то скатка, то схватка, то они в атаке, то они в окопе, то вдруг — на Памире, а то вдруг — в Европе. А критики скажут, что «скатка», представьте, не римская деталь, что эта ошибка, представьте, всю песенку смысла лишает… Может быть, может быть, может, и не римская — не жаль. Мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает. Римлянкам империи времени упадка, только им, красавицам, доставалось сладко — все пути открыты перед ихним взором: хочешь — на работу, а хочешь — на форум. А критики хором: «Ах, форум! Ах, форум! — вот римская деталь! Одно лишь словечко — а песенку как украшает!..» Может быть, может быть, может, и римская — а жаль… Мне это немного мешает и замысел мой разрушает.

«Антон Палыч Чехов однажды заметил…»

Антон Палыч Чехов однажды заметил, что умный любит учиться, а дурак учить. Скольких дураков в этой жизни я встретил! Мне давно пора уже орден получить. Дураки обожают собираться в стаю. Впереди — главный во всей красе. В детстве я верил, что однажды встану, а дураков нету: улетели все. Ах, детские сны мои — какая ошибка, в каких облаках я по глупости витал! У природы на устах коварная улыбка… Может быть, чего-то я не рассчитал. А умный в одиночестве гуляет кругами, он ценит одиночество превыше всего. И его так просто взять голыми руками… Скоро их повыловят всех до одного. Когда ж их всех повыловят, наступит эпоха, которую не выдумать и не описать. С умным хлопотно, с дураком плохо. Нужно что-то среднее, да где ж его взять? Дураком быть выгодно, да очень не хочется. Умным очень хочется, да кончится битьем… У природы на устах коварные пророчества. Но, может быть, когда-нибудь к среднему придем.

Пиратская лирическая

В ночь перед бурею на мачте горят святого Эльма свечки, отогревают наши души за все минувшие года. Когда воротимся мы в Портленд, мы будем кротки как овечки, да только в Портленд воротиться нам не придется никогда. Что ж, если в Портленд нет возврата, пускай несет нас черный парус, пусть будет крепок ром ямайский, всё остальное ерунда. Когда воротимся мы в Портленд, ей-богу, я во всем покаюсь. Да только в Портленд воротиться нам не придется никогда. Что ж, если в Портленд нет возврата, пускай купец помрет со страху, Ни Бог, ни дьявол не помогут ему спасти свои суда. Когда воротимся мы в Портленд, клянусь — я сам взбегу на плаху. Да только в Портленд воротиться нам не придется никогда. Что ж, если в Портленд нет возврата, поделим золото как братья, поскольку денежки чужие не достаются без труда. Когда воротимся мы в Портленд, нас примет родина в объятья. Да только в Портленд воротиться не дай нам, Боже, никогда.

Еще один романс

В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы. Ее глаза в иные дни обращены. Там хорошо, там лишних нет, и страх не властен над годами, и все давно уже друг другом прощены. Еще покуда в честь нее высокий хор звучит хвалебно, и музыканты все в парадных пиджаках. Но с каждой нотой, Боже мой, иная музыка целебна… И дирижер ломает палочку в руках. Не оскорблю своей судьбы слезой поспешной и напрасной, но вот о чем я сокрушаюсь иногда: ведь что мы сами, господа, в сравненье с дамой той прекрасной, и наша жизнь, и наши дамы, господа? Она и нынче, может быть, ко мне, как прежде, благосклонна, и к ней за это благосклонны небеса. Она, конечно, пишет мне, но… постарели почтальоны, и все давно переменились адреса.