Стихотворения. Книга стихов

«Что календарь? Формальность бытия!..»

Что календарь? Формальность бытия! Любой февраль уже сиренью дует. И прежнюю печаль на молодую Под буйную крамолу воронья Сменяет. Но приросшая — болит! Скребут асфальту шкуру. Соль земли Разметена по влажным тротуарам. Цветные сны слоятся тонким паром, А мы отвыкли радости делить. Как женщина неловкая — пакеты, Мы их роняем всей охапкой в снег! Но всё равно хватает всем, на всех! О перемен прозрачная примета! О времени весёлое весло! Промокших варежек наивное тепло Впечатается в корочку сугроба, Зашмыгают иззябшие микробы, Весенние созвездья из берлог Подымут лёгкий запах нафталина, И Бог, слепив дитя из мокрой глины, Остатками запрудит ручеёк. 1983 тюрьма КГБ, Киев

«О нём толковали по всем лагерям...»

О нём толковали по всем лагерям, Галдели в столыпинских потных вагонах, И письма писали о нём матерям, И бредили в карцере хрипнувшим горлом. Давно ли сидит он — не помнил никто, Но знали: делился пайком и заваркой, И отдал мальцу на этапе пальто, А в зоне голодных кормил с отоварки. И спутав со слухом невнятную быль, Гадали: за что он влетел в арестанты? Одни говорили: за то, что любил. Другие шептали, что за пропаганду. А он им паёк в колбасу превращал, Лечить их не брезгал — чесотка ли, вши ли. А женщин жалел, понимал и прощал. И даже не требовал, чтоб не грешили. Он боль унимал возложеньем руки, Учил: вы не звери, пора бы из клеток... И самые верные ученики Его продавали за пачку таблеток. А он говорил: ваши души во тьме, И что, мол, с вас спросишь, И гневался редко. А впрочем, болтали в Бутырской тюрьме, Что он за донос изувечил «наседку». Одни уходили, отмаявши срок, Другие амнистии ждали напрасно, А он под неё и попасть бы не мог, Поскольку считался особо опасным. Но четверо зэков, уйдя по домам, О нём записали, что знали, в тетрадку. Их тут же забрали, и к новым делам Подшили их записи — всё по порядку. И взяли его — неизвестно куда. И где он теперь — в рудниках или ссылке, А может, под коркой сибирского льда — Спросите попутчиков на пересылке. 1983 тюрьма КГБ, Киев

«И оказалось: это просто скучно...»

И оказалось: это просто скучно — Не более того. А теснота Клетушки, загородки в зале душном — Уютная, дубовая черта Меж судьями и мною — чтоб не спутать. Глаза в глаза! Ребячье торжество: Воротятся! Боятся в зале смуты? А может, мой весёлый глаз жесток По-зэковски? Чтоб и во сне — за горло? Но мой разбой уже превозмогла Чеканенная прадедами гордость: Что мне за дело до холопских глаз! 1983 гор. суд, Киев

«Сегодня утро пепельноволосо...»

Сегодня утро пепельноволосо. И, обнимая тонкие колени, Лениво наблюдает птичью россыпь Во влажном небе. Бремя обновлений Сегодня невесомо: ни печалей, Ни берега в бездонной передышке! И ремешки отброшенных сандалий Впечатаны в скрещённые лодыжки. И безмятежный взор влекут осколки Витых ракушек, сохнущие сети, Песчинки да сосновые иголки, Да звон и лёгкость бытия на свете. 1983 тюрьма КГБ, Киев

«Наспех прячу за сарай портфель...»

Наспех прячу За сарай портфель, Конь мой пряничный — Айда в апрель! Жестяной трамвайчик, Башенка-часы, Запертые дачи, Брошенные псы. Волчьи мои морды! Переглажу всех! На боках потёртых — Прошлогодний мех. Сказочная свита, До-го-няй! В зубы ненасытные — Бросаю коня! По дохлой полыни, Оползнями — вниз: В такое синее — Хоть захлебнись! В облако ли, в воду — С самой крутизны! Звонкая свобода Десятой весны! Водоросли, звери, Свет морской! Ветер с берега Хохочет: стой! Но лечу с разгона — Не остановлюсь! Волны, как драконы. Ботинки — вхлюст! Кубарем по кромке, По ничьей земле! Послушным и робким — За партой млеть! Примерным-прилежным — Позвонки кривить, А мне — волчья нежность Да гул в крови! А мне — находки — Счастливей нет: Выброшенной лодки Крутой скелет, Странные стекляшки, Бронзовый крючок... От солёной ласки — Горлу горячо! По древнему праву — Всех князей верней, По дерзкому нраву — Всех земель родней, Буйное самое — Моё! Присягай! Пенными усами Вались к ногам! Голубой кровью Греми в щиты! Никого — кроме! Я и ты. 1983 тюрьма Лефортово, Москва

«У изменницы и отступницы...»

У изменницы и отступницы, У сучка в державном глазу, У особо опасной преступницы — Ну и смеху! — режется зуб. По-цыплячьи стучится, лезет, Ничего не желая знать. Что с того, что окно в железе? Всё растёт — но на то и весна! Приговор мой ждёт утвержденья, Заседает Верховный суд... Тут бы хныкать о снисхожденьи — Но мешает крамольный зуб! Прёт наружу целое утро, И скворцом трещит голова... Непутёвая моя мудрость! Ты нашла, где качать права! Что поделать? А завтра обыск! Обнаружат, подымут вой, И за то, что не смотрят в оба, Нагоняй получит конвой... По инструкции — не положен Острый, режущий сей предмет! Как так вырос? Да быть не может! Да такого в правилах нет! Ишь, нахалка, что вытворяет! Это слыханные ль дела? Где другие — зубы теряют, Эта — новенький завела! Может, сунули в передачу? Может, это хитрый протез C телекамерой? Не иначе, Как на денежки НТС! И пойдут по столам бумаги, И начальник тюрьмы вздохнёт: — Поскорее бы сплавить в лагерь! Потерпите ещё денёк! Есть у нас на шальных поэтов Наш гуманный Верховный суд: Утвердят приговор, и поеду. Может, крылышки отрастут! 1983 тюрьма КГБ, Киев

«Мне сегодня плохо. Милый, не семь же лет...»

Мне сегодня плохо. Милый, не семь же лет — Полувальсом — по бедам, как по воде! Да, не нашей породе — знаю — себя жалеть, Но сегодня никто не увидит, Не вспомнит — где Улыбаюсь, держусь и в письмах шутки шучу. Мне сегодня плохо: отпустите меня Из бессмертия! Пятый угол ищу! У Владимира колокола звонят — Не по мне, и не разобрать, по ком! Я не слышу, я уже далеко. И по ком в телефон кричат и не спят ночей, И по ком окаянный взгляд — знаю, знаю чей — Плавит хор свечей и олифы лоск, Богородицу доводя до слёз: — Заступись! А куда ей, бедной, с дитём — За других? Своего не сберечь: растёт! И, беспомощная, плачет — а что ещё? — Опусти глаза, не мучь! Горячо! Ну не плачь, голубка, всё, он сейчас уйдёт, И твои ожоги сбрызнут святой водой, И твои печали залечат колокола... Ну, уж ведь легче? Это он не со зла. Он не будет больше, я напишу: не смей! Мне совсем не плохо! И — рожицу на письме. 1983 ЖХ-385/3-4, Мордовия

«По хлебам России бродил довоенный ветер...»

По хлебам России бродил довоенный ветер, А смешной гимназист, влюблённый во всё на свете, Изводивший свечи над картами Магеллана, Подрастал тем временем. Всё по плану Шло, не так ли, Господи? Под холодным небом Бредил всеми землями, путая быль и небыль. — Апельсинные рощи Сорренто, — шептал и слушал, Как чужие слова застилают печалью душу. — Варвары спустились в долину, — Он твердил по латыни, И рвалось, как из плена, сердце к этой долине. А когда уездный город Изюм занесло снегами, Он читал, как рабыни, давя виноград ногами, Танцевали над чаном под хохот медных браслетов, И от этого сохло горло, как прошлым летом. Со стены улыбался прадед в литых лосинах, Бесконечно юный, но потускневший сильно. Застеклённый декабрь стоял, как часы в столовой, И смотрел, и ждал, не говоря ни слова. А потом весна-замарашка в мокрых чулках — Тормошила, смеясь, и впадинку у виска Целовала — и мальчик немел от её насмешек. Все уроки — кубарем! Все законы — смешаны! Он сбегал посмотреть ледоход, и ветер апреля Выдувал облака соломинкой. Марк Аврелий Ждал с античным терпеньем, открыт на той же странице. Продавали мочёные яблоки. Стыли птицы В синеглазой бездне, выше колоколов! И для этой печали уже не хватало слов. И рука отчизны касалась его волос... Он как раз дорос до присяги, когда началось. Он погиб, как мечтал, в бою, защищая знамя. Нам бы знать — за что нас так, Боже? А мы не знаем. 1983 ЖХ-385/3-4, Мордовия

Вне лимита

«Есть у нашей совести два оттенка...»

Есть у нашей совести два оттенка, Два молчания, две стороны застенка. Сколько лет старались забыть! Однако В алфавите два молчаливых знака: Мягкий — круглый, родственный и лояльный, И старинный твёрдый, ныне опальный. Сколько раз его, гордого, запрещали, Из машинок выламывали клещами, Заменяли апострофом, и у слов Обрубали концы, чтоб ни-ни! Крылом, Лебедь стриженный, не зачерпнёшь утра, Не почувствуешь осенью, что пора, В холода высот не рванёшь из жил — Захлебнёшься сном, не узнав, что жил. И споют тебе колыбельный гимн Медным горлышком, чтоб на страх другим! Самиздатский томик — в архивный тлен — Крысьей лапкой на склизком листать столе, Мягкой пылью — тише! — стелить шажок, И — шнурок на вдох: помолчи, дружок! Помолчи — проси Не губить — простить, Помолчи — скажи Слово — и спаси Сам себя! Во лжи — Хочешь? — Воскреси Униженьем — жизнь! Ну?! И — хруст в кости. Но старинной твёрдости взгляд — ответ, Голубых кровей отражённый свет, Гул молчания — княжьего — палачу — Ни полслова! С телеги — толпе — молчу! Как суду — ни бровью, так им — ни стон, Ни холопский — в четыре конца — поклон! Привыкать ли: с закинутой головой К эшафоту — под радостный зверий вой, Чёткой поступью — медленно — по плевкам, Да по грязной соломе, да по векам; Не оправдываясь — не пристанет ложь! Той же смертной дорогой и ты пройдёшь. И российской совестью — в прорву лет — Двухголосье молчания грянет вслед. 1983 ЖХ-385/3-4, Мордовия

«А я не знаю, как меня убьют...»

А я не знаю, как меня убьют: Пристрелят ли в начале заварухи — И я прижму растерянные руки К дыре, где было сердце. И сошьют Мне белую легенду, и примерят, И нарядят — потом уже, потом, Когда окончится! Когда сочтут потери, Протопят каждый уцелевший дом, И вдруг смутятся, затворяя двери, И загрустят неведомо о ком. А может даже раньше — хоть сейчас: Разденут — и в бетон, в окочененье Законное! За подписью врача — В калеки, в смертники — на обученье! Чтобы не дрогнув — медленно — до дна! Согласно предписаниям режима! О, белая легенда! Холодна! И — с головы до пят — неотторжима! А может, проще — новостью в письме: — Ты знаешь... Оказалось... Что ж, мужайся! Ты сильная... И удержу ли смех Над смятыми листками? Как прижаться Дырой, где было сердце — только что — К рукам — уже ненужным и неважным? И дальше — как? За гранью? За чертой Непреступаемой? Отмеренной? Бумажной? Ох, только бы не так! Не через вас, Мои! Пускай не вы, пускай другие! Ведь не пощады! Но другую гибель — Цемент ли, пуля — только не слова! А впрочем, что я горожу? Не мне — В друзьях сомненье допустить, в любимом — Смятенье допустить! Единым «нет» — Я отметаю допущенье грима На самых верных душах всей земли, На самых яростных и самых гордых! Что, волчий век? Воротишь зверью морду? Кому кого бояться — знаешь? Пли! 1983 ЖХ-385/3-4, Мордовия

ЗЕМЛЯНИЧНЫЙ ГОРОД

В Земляничном городе — Звонкие окошки, В Земляничном городе — Молоко для кошки, В Земляничном городе — Пряники с картинками, Башенки с часами, Цыганки с корзинками, Лужи да кораблики, Финики-бананы, Гордые вороны, Мудрые бараны. Целый вечер — мультики, Целый день — мороженое, А по воскресеньям — И добавки можно! И уже видали В Земляничном городе Выраженье счастья У лошади на морде! А ещё там ёжики, Тигры и медведи! Купим кучу сахару — И скорей поедем В Земляничный город! 1983 ЖХ-385/3-4, Мордовия