Стихотворения. Зори. Пьесы

Перевод Г. Шенгели

Города и поле К будущему

О странник вечности! О человек! Почувствовал ли ты, откуда Так неожиданно, в единый миг, Твоих великих сил возникло чудо? От глубины морей до яркого убранства Светил, блуждающих, но собранных в узор, Из ночи в ночь, в пространство из пространства Стремится к высоте пытливый взор. А здесь, внизу, весь темный сонм столетий, Почивший в устланных забвением гробах, Вновь вызван к бытию, встает, истлевший прах, Былыми красками сверкает в новом свете. В неистовстве все знать, все взвесить, все измерить Проходит человек по лесу естества, Сквозь тернии кустов, все дальше… Время верит, Что он найдет свои всемирные права! Он в пыли, в атомах, в химических началах Ликующую жизнь стремится подсмотреть. Все, все захвачено в раскинутую сеть: Миры вскрываются в песчинках малых! Герои, мудрецы, художники, пророки — Все стену тайн долбят, кто ломом, кто рукой; Одни сошлись в толпу, другие — одиноки, Но чувствует земля себя уже иной! И это вы, о города, Как стражи ставшие по странам, на полянах, Вместили в свой затвор достаточно труда, И света нового, и сил багряных, Чтоб опьянить безумием святым Умы, живущие тревогой неизменной, Разжечь их жар и дать упорство им: В рядах недвижных числ, В законах — воплотить весь смысл Вселенной! Но дух полей был мирным духом бога, Он не хотел борьбы, исканий, мятежа; Он пал. И вот шумит враждебная тревога На четырех концах родного рубежа. Поля кончают жизнь под страшной колесницей, Которую на них дух века ополчил, И тянут щупальца столица за столицей, Чтоб высосать из них остаток прежних сил. Фабричные гудки запели над простором, Церковные кресты марает черный дым, Диск солнца золотой, садясь за косогором, Уже не кажется причастием святым. Воскреснут ли, поля, живые дали ваши, Заклятые от всех безумств и лживых снов: Сады, открытые для радостных трудов, Сияньем девственным наполненные чаши? Вас обретем ли вновь, и с вами лучрассветный, И ветер, и дожди, и кроткие стада — Весь этот старый мир, знакомый и заветный, Который взяли в плен и скрыли города? Иль вы останетесь земли последним раем, Уже докинутым навеки божеством, Где будет сладостно, лучом зари ласкаем, Мечтать в вечерний час мудрец пред тихим сном? Кто знает! Жизнь кипит, исполнена сознанья, Что радость в буйстве сил, в их полноте. Так что ж! Права и долг людей — лишь беглые мечтанья, Что на пути надежд пленяют молодежь!

Перевод В. Брюсова

Из книги «Календарь» (1894)

Декабрь

— Откройте, люди, откройте дверь мне! Стучусь в окно я, стучусь в косяк. Откройте, люди! Я — зимний ветер, Из мертвых листьев на мне наряд. — Входи свободно, холодный ветер, Живи всю зиму в печной трубе; Тебя мы знаем, тебе мы верим, Холодный ветер, привет тебе! — Откройте, люди! Я— неустанный, В неверно-серой одежде дождь. Я чуть заметен в дали туманной, На фоне неба и голых рощ. — Входи свободно, дождь неустанный, Входи, холодный, входи, глухой! Входите вольно, дождь и туманы, Есть много трещин в стене сырой. — Откройте, люди, дверные болты, Откройте, люди! Я — белый снег. Все листья, ветер, в полях размел ты, Плащом я скрою их всех, их всех. — Входи свободно под крики вьюги И лилий белых живой посев Разбрось щедрее по всей лачуге До самой печи, о белый снег! Входите смело, снег, дождь и ветер, Входите, дети седой зимы! Мы, люди, любим и вас и север За скорбь, что с вами познали мы!

Перевод В. Брюсова

Из книги «Лики жизни» (1899)

На набережной

Там, в ландах, к жизни мирной и оседлой Привыкли люди. В крепких и простых Суконных платьях и сабо своих Они шагают медленно. Средь них — О, жить бы мне в Зеландии той светлой! Туда, где, отразив закат, Заливы золото дробят, Я плыл немало лет подряд. О, жить бы там,— У пристани, где спят суда, Свой бросить якорь навсегда Тому, кто долгие года Плыл по волнам! К надежным зыбким в те края, Смирив гордыню, путь направил я. Вот славный город с тихими домами, Где кровля каждая над узкими дверями На солнышке блестит, просмолена. Вверху колокола, с рассвета до темна Так монотонно Плетут все ту же сеть из тех же бедных звонов. Я плыл по дальним рекам, что суровы И горестно-медлительны, как вдовы. Свеж будет уголок чудесный, Что станет в чистоте воскресной Служанка старая держать, Где стену будет украшать В тяжелой золоченой раме С причудливой резьбой, с церковными гербами Ландкарта Балеарских островов. А на шкафу, — о, моря зов! В бутылку спрятана умело, Расправив крылья парусов Из лоскутков, по ветру смело Плывет малютка каравелла! Я миновал в ночном звенящем гуле Теченья мощные, что землю обогнули. Вблизи канала, в кабачке, Я, как обычно, в час вечерний Усядусь и увижу вдалеке На мачте корабля свет фонаря неверный: Горит, как изумруд, его зеленый глаз… Я из окна увижу в этот час Шаланд коричневых и барок очертанья В огромной ванне лунного сиянья. Листва над синей пристанью темна И в дремлющей воде отражена… Недвижен этот час, как слиток золотой. Ничто не дрогнет в гавани. Порой Лишь парус там, над сонною волной, Чуть заполощет, но повиснет вскоре В ночном безветрии… О, море, море! Неверное и мрачное, оно Моею скорбью до краев полно. Уж десять лет, как сердце стало эхом Бегущих волн. Живу и грежу ими. Они меня обворожили смехом, И гневом, и рыданьями своими. О, будет ли под силу мне Прожить от моря в стороне? Смогу ли в доброй, светлой тишине Забыть о злом и ласковом просторе, Жить без него? О, море, море! Оно живительной мечтой Согрело ум холодный мой. Оно той гордой силой стало, Что голову мою пред бурей поднимала. Им пахнут руки, волосы и кожа. Оно в глазах моих, С волною цветом схожих. Его прилив, отлив его — В биенье сердца моего. Когда на небе золотом и рдяно серном Раскинула эбеновый шатер Царица-ночь, возвел я страстный взор За край земли, В такой простор безмерный, Что до сих пор Он бродит в той дали. Мне часа каждого стремительный удар, И каждая весна, и лета жар Напоминают страны Прекрасней тех, что вижу пред собой Заливы, берега и купол голубой В душе кружатся. И сама душа С людьми, вкруг бога, вечностью дыша, Кружится неустанно, А в старом сердце скорбь С гордыней наравне — Два полюса земных, живущие во мне. Не все ль равно, откуда те, кто вновь уйдет, И вечно ль их сомнение грызет, В душе рождая лед и пламя! Мне тяжело, я изнемог, Я здесь остался б, если б мог. Вселенная — как сеть дорог, Омытых светом и ветрами. И лучше в путь, в бесцельный путь, но только в путь, Чем возвращаться в тот же дом и, за трудом Одним и тем же сидя вечерами, В угрюмом сердце ощутить Жизнь, переставшую стремленьем вечным быть! О, море, нескончаемое море! О, путь последний по иным волнам В страну чудесную, неведомую нам! Сигналы тайные ко мне взывают, Опять, опять уходит вдаль земля, И вижу я, как солнце разрывает Свой золотой покров пред взлетом корабля!

Перевод Ю. Александрова

Опьянение

Здесь бочки в сумраке подвальной тишины Вдоль каждой выстроились низенькой стены. Умельцы, что суда резьбою украшали, Имперские гербы на них повырезали. В их сонных животах бродила мысль о тех, Кто пьет, уверенный, что крепко пить — не грех. Орлы, когтящие священный шар державы, По ним раскинули большие крылья славы. Отверстья окружал затейливый венец. В их твердом дереве, тяжелом как свинец Примешивался дуб к старинной сикоморе. С огнем столетних вин таилось в каждой поре Все, прежде бывшее и солнцем, и цветком, И сладкой ягодой, и теплым ветерком, И воскресавшее среди веселий рдяных В разгуле вечеров неистовых и пьяных. Чтоб, доброго вина вдохнув густой букет, Узнать блаженства вкус и цвет, Бездумно я зашел под низкий свод подвала. А там, по затененным уголкам, На полках скопище стеклянное стояло — Стаканы дедовские и бокалы; Ухмылкам рож лепных под потолком Поклоном отвечал горбатый гном В своем остроконечном колпачке; Дубовый фавн плясал на рундуке… Сквозь дверь открытую увидел я вдали Постройки порта, доки, корабли И гору, где страда кипела, Где новый урожай созрел для винодела. Работа летняя, горячая, в поту Веселья страдного, в лиловом тяжком зное, Объединила тех, кто трудится в порту, И тех, кто нам вино готовит молодое, Перебираясь от куста к кусту, Где между листьев пурпурные кисти, — В шуршащую и золотую густоту Пышнейших лоз они по плечи погружались. Пучками света гроздья мне казались. Всему, чем этот рейнский край богат, Дает и жизнь и счастье виноград. Ему во славу зелена гора, И парни веселы, и радует жара, И по реке суда плывут в ночные дали, Чтоб гроздья звездные над ними полыхали. У двери погреба, где свет мешался с тенью, впивал мой ненасытный рот Всю мощь и торжество, что обретает тот, Кто благодатному поддастся опьяненью. Расширилась душа— легко, свободно, пьяно! Я пил из небывалого стакана, А он был выточен, огромный, — из огня. Какой-то чудный хмель насквозь пронзил меня, И вот — ушла из мышц последняя усталость, Когда по лиловеющим холмам, По тянущимся вдаль густым лесам Все существо мое волною растекалось, Чтоб этот мир — реки могучее движенье И замки над рекой в рубцах от войн и гроз — Обрел во мне свое преображенье И в мысль и в плоть мою необратимо врос. Так я любил его — прекрасный, зримый, вещный, Со мною слившийся, и был так жадно рад, Что вдруг почувствовал, как сердце бьется в лад Приливам и отливам жизни вечной; Вот мышцы рук своих, суставы пальцев сжатых Узнал я в лозах узловатых, А глыба воли твердой и крутой Взнеслась — и сделалась горой. И в этом бытии, что все объединило, Мои пять чувств зажглись такою силой, Так много стали знать и мочь, Как будто кровь моя его впитала мощь. Я попросту зашел под низкий свод подвала, Чтоб из веселого граненого бокала Хмельного пламени испить, Что в старых винах чутко спит. Но опьянение в меня вселило бога: Расплавив мир в огне души моей, Оно открыло мне, как плоско и убого О счастье мыслил я в обычной смене дней.

Перевод Н. Рыковой

Из книги «Буйные силы» (1902)

Полководец

В нем воля с гордостью слились, а лик надменный В спокойствии таил пыл страсти дерзновенной, И нация за ним едва поспеть могла, Следя, как закусил конь славы удила. И кровь и золото его завоеваний Всем ослепляли взор, мутили ум заране. С ним каждый мнил себя участником побед, И матери в слезах, как бы свершив обет, К нему вели детей безмолвно и сурово Под пули и картечь в дни ада боевого. Ров, ощетиненный штыками, грозный строй, В потоптанных полях остатки жалкой жатвы, Подвижные каре, пружины взлет стальной Для страшного толчка, гнев, бешенство и клятвы, И там, на высоте им занятых холмов, Разверстых пушек пасть и канонады рев. Приказ! И с этих пор — один — он стал толпою. Он движет, он ее бросает к бою; Душой огромною, жестокой он сдержать Ее готов или отбросить вспять, — И жест его в закон себе вменяет всякий. Вот слышится галоп отчаянной атаки: Пронзительный рожок, коней тяжелый скок, На древке стиснутом трепещущий флажок, Проклятья, возгласы и залпы в беспорядке. Сшибаются полки, удара длится гул, И вдруг — спокойствие, как будто бой уснул И захлебнулся вой ожесточенной схватки. Он смотрит. Взор горит, и выпрямился стан. В разгаре боя им уже составлен план, Продуманный и утонченный, В мечтах победой завершенный. Противник вовлечен в водоворот, В его стремительный и дерзостный расчет. Гремят орудия, дым бродит на плацдарме. Он видит там, внизу, двух столкновенье армий И выжидает миг, когда внести в пожар Удар. О, торжествующий молотобоец славы, Кузнец истории надменно-величавый! Он жизнь, он смерть, он горе всем несет, Кровавою рукой судьбы он выю гнет, И если яды тирании Должны при нем созреть, как гроздья золотые, — Пусть! Он сияет весь. Его душа Родилась, гордостью трагической дыша. Все верят в мощь его, и славят все с любовью Того, кто ширь полей чужой забрызгал кровью. Пустынные поля, где столько душ во тьму Ушло, где столько тел, раскинув ноги, руки, Смертельно раненных, теряют силы в муке, — Богатой жатвою вы кажетесь ему! Он бросит слово лишь — короткое, простое,— И вот решается судьба любого боя. Тот, кто сошелся с ним, — заране побежден И растворился в том, что замышляет он. Лишь он появится — и, ужаса полны, Враги, ломая строй, бежать обречены. Их стойкость гибнет вмиг, лишь загрохочут пушки, Везде мерещатся им страхи и ловушки, И вопли трусости уже звучат кругом. На поле битв слышны в безумии ночном Лишь стоны, жалобы с проклятьями, слезами И топот бегства под клинками. Он обожанием и страхом окружен. Прославить, и столкнуть, и возвести на трон — Вот роль его, а власть — предел его желаний. Всем миром признан он и без коронований, Епископских тиар и пышных алтарей; И тайной своего существованья Он облекает мирозданье Как бы огнем лучей. На всех его путях — и смерть и возрожденье; Как Шива, рушит он и возрождает вновь, И эта тень в веках нисходит по ступеням, Поправ пятой цветы и льющуюся кровь.

Перевод Вс. Рождественского

Трибун

Как мощных вязов грубые стволы, Что деды берегли на площади соборной, Стоит он между нас, надменный и упорный, В себе связав безвестных сил узлы. Ребенком вырос он на темных тротуарах Предместья темного, изъеденного злом, Где каждый, затаив проклятья, был рабом И жил, как под замком, в тюрьме укладов старых, В тяжелом воздухе мертвящего труда, Меж лбов нахмуренных и спин, согбенных долей, Где каждый день за стол садилась и нужда… Все это — с коих пор! и это все — доколе! И вдруг — его прыжок в шумящий мир борьбы, Когда народ, сломав преграды вековые И кулаки подняв на темный лик судьбы, Брал приступом фасады золотые, И, с гневом смешанный, шел дождь камней, Гася по окнам отблески огней И словно золотом усыпав мостовые! И речь его, похожая на кровь, На связку стрел, разрозненных нещадно, И гнев его, и ярость, и любовь, То вместе слитые, то вьющиеся жадно Вокруг его идей! И мысль его, неистово живая, Вся огневая, Вся слитая из воли и страстей! И жест его, подобный вихрю бури, В сердца бросающий мечты, Как сев кровавый с высоты, Как благодатный дождь с лазури! И стал он королем торжественных безумий, Всходил и всходит он все выше, все вперед, И мощь его растет среди восторгов, в шуме, И сам забыл он, где ее исход! Весь мир как будто ждал, что встанет он; согласно Трепещут все сердца с его улыбкой властной; Он — ужас, гибель, злоба, смерть и кровь; Он — мир, порядок, сила и любовь! В нем тайна воли одинокой, Кующей молоты великих дел, — И, полон гордости, что знают дети рока, Он кровью вечности ее запечатлел. И вот он у столба распутья мирового, Где старые пути иным рассечены, Которым ринутся искатели иного К блистательной заре неведомой весны! Он тем уже велик, что отдается страсти, Не думая, всей девственной душой, Что сам не знает он своей последней власти И молний, вверенных ему судьбой! Да, он — загадка весь, с не найденным решеньем, И с головы до ног он погружен в народ, Что, целен и упрям, живет его движеньем И с ним умрет. И пусть, свершив свой путь, пройдя подобно грому, Исчезнет он с земли в день празднеств иль стыда, И пусть шумит за ним иль слава, иль вражда, Пусть новый час принадлежит другому! Не до конца его друзья пошли На пламенный призыв пророческого слова. И если он исчез, то чтоб вернуться снова! Его душа была в грядущем, там, вдали, В просторах моря золотого. Отлив, пришедший в свой черед, Ее на дне не погребет! Его былая мощь сверкает в океане, Как искр бессчетность на волнах, И в плоть и кровь вошел огонь его мечтаний, И истины его — теперь во всех сердцах!

Перевод В. Брюсова

Банкир

Он — в кресле выцветшем, угрюмый, неизменный, Немного сгорбленный; порывистым пером Он пишет за своим заваленным столом, Но мыслью он не здесь — там, на краю вселенной! Пред ним Батавия [14] , Коломбо и Капштадт, Индийский океан и гавани Китая, Где корабли его, моря пересекая, То с бурей борются, то к пристани спешат. Пред ним те станции, что строил он в пустынях, Те иглы рельс стальных, что он в песках провел По странам золота и драгоценных смол, Где солнце властвует в просторах слишком синих; Пред ним покорный круг фонтанов нефтяных, И шахты темные его богатых копей, И звон его контор, знакомых всей Европе, Звон, что пьянит, зовет, живет в умах людских; Пред ним властители народов, побежденных Его влиянием: он может их рубеж Расширить, иль стеснить, иль бросить их в мятеж По прихоти своих расчетов потаенных; Пред ним и та война, что в городах земных Он, как король, ведет без выстрелов и дыма, Зубами мертвых цифр грызя неутомимо Кровавые узлы загадок роковых. И, в кресле выцветшем, угрюмый, неизменный, Порывисто чертя узоры беглых строк, Своим хотением он подчиняет рок, — И белый ужас в рог трубит по всей вселенной! О, золото, что он сбирает в разных странах, — И в городах, безумствующих, пьяных, И в селах, изнывающих в труде, И в свете солнечном, и в воздухе — везде! О, золото. крылатое, о, золото парящее! О, золото несытое, жестокое и мстящее! О, золото лучистое, сквозь темный вихрь горящее! О, золото живое, Лукавое, глухое! О, золото, что порами нужды Бессонно пьет земля с Востока до Заката! О, злато древнее, краса земной руды, О вы, куски надежд и солнца! Злато! Злато! Чем он владеет, он не знает. Быть может, башни превышает Гора накопленных монет! Но все холодный, одинокий, Он, как добычу долгих лет, С какой бы радостью глубокой Небес охране вековой Доверил самый шар земной! Толпа его клянет, и все ему покорны, Ему завидуя. Стоит он, как мечта. Всемирная алчба, сердец пожар упорный Сжигает души всех, его ж душа — пуста. И если он кого обманет, что за дело! Назавтра тот к нему стучится вновь несмело. Его могущество, как ток нагорных вод, С собой влечет в водоворот (Как камни, листья и растенья) Имущества, богатства, сбереженья И малые гроши, Которые в тиши Копили бедняки в поту изнеможенья. Так, подавляя все Ньягарами своей Растущей силы, он, сутулый и угрюмый, Над грудами счетов весь погружаясь в думы, Решает судьбы царств и участь королей.

14

Батавия —европейское название Джакарты, столицы Индонезии.

Перевод В. Брюсова

Тиран

Блистательный тиран, чьей власти нет границ, В чертоге, где, даря двусмысленный совет, На пурпурную тень ложится солнца свет, Как золото корон на пурпур багряниц, Пирует, слушая восторженные клики, И видит, как толпа ликует в исступленье Лишь при одном его безмолвном появленье. Им царства сметены, им свергнуты владыки, Он когти обрубил народу, и когда Пред ним, единственным, поверглись все во прах, В пресыщенной душе он ощущает страх: Увы, он одинок, отныне — навсегда. Невольно он в раба преображает друга, Любовь сжигает он своею жаркой славой, Как бешеный вулкан, неукротимой лавой Испепеляющий живую зелень луга. Достигнутая им безлюдна высота, И тщетно хочет он найти там божество. Молчит усталое желание его, И гордость алчная давно уже сыта. Он отрицает сам себя. Злорадно плавит Он слиток золотой своей огромной власти На сумрачном огне жестокой, жгучей страсти К ниспровержению того, что люди славят. Однако ото всех он ужас прячет свой; Он нем, как цитадель, где ночи напролет Лишь эху собственных шагов внимает тот, Чей плещется штандарт на башне угловой. Священен он для всех. И кажется порою Что лучезарная божественная сила Его наполнила собой и окружила Непостижимостью, как дерево — корою. Но знает лишь небес всевидящая твердь, Что часто по лесам блуждает он один, По топким берегам обманчивых трясин, Где плесень царствует и где таится смерть. В болотах, где живут гонимые растенья, В зловонных логовах, в местах, где боязливо Цветут чертополох, терновник и крапива, Он жизнь опальную ласкает в упоенье. Он полон нежности и состраданья к ним, Колючим, замкнутым, озлобленным цветам; Они — принадлежат ему, и только там Он познает любовь и верит, что любим. С пылающей душой спешит он к ним склониться, К их сумеречным снам, к печали их вечерней; Он обнимает их, не убоясь их терний, И жжет его шипов живая власяница. И только потому за праздничным столом В сверкающем дворце, где пурпурная тень И золото лучей скрестились в этот день, Сидит он с поднятым, сияющим челом, Что отдает себя он поцелуям алым, Что тайно ото всех, в него вперивших взгляды, Он может мучиться, любить, просить пощады, Подставив грудь свою вонзающимся жалам.

Перевод Мих. Донского

Заблуждение

Вдоль берегов морских в безвестность дюны шли. Припадочные зимы Сжимали, мяли, рвали небосвод, И, словно волки, выли толщи вод, Клыками бурь гонимы, — И дюны шли Огромными шагами великанов Вкруг океанов, И дюны шли, Глухие к стонам непогоды, Сквозь дни и годы К прозреньям жалости, к любви живой, И дюны шли, Как вечные скиталицы природы, На запад, вдоль морей, сквозь ветер грозовой. На берегах, сквозь ветер грозовой, На берегах, в морском огромном гуле, Века мелькнули, И вот однажды маяки, Ступив на мертвые, зыбучие пески, Победный гимн своих огней послали В морские дали. И стала ночь прозрачна и светла. Подводных рифов грозные наросты И мысы, где всегда ревут норд-осты, Развенчанная обнажила мгла. И свет, мигая, разгонял туманы, И мраку жизнь лучи его несли, И опьяненные простором корабли Бестрепетно неслись в неведомые страны. Пред человеком враг его предстал: Пространство, сплющенное между скал, Смотрело на него горящими глазами. Пусть волны заливали бриг, Но по снастям и мачтам, точно знамя, Сверкающий метался блик. Свет стройных маяков, а не светил опальных, Отважных вел теперь дорогой странствий дальних. Пространству гневному наперекор, Их провожал земли любимый взор, В борьбе с грозой и бурей помогая. С неведомого сорван был покров; Опасность откровенная, нагая, Предстала взорам смельчаков. Слепая, необузданная сила, Прозрев, стихии победила, И властелином человек взошел На свой престол. Вдоль берегов морских в безвестность дюны шли И сквозь туманы, бури, ураганы Несли в руках большие фонари, И, словно в свете утренней зари, Бледнели на небе светила, И дюны шли И день и ночь дорогой вдоль морей, Которая, как змей, Империи и царства охватила; А если обрывался путь, они Спешили водрузить, как знамя, На грудь утесов мирные огни. Спокойно протекли года, Но день настал, когда Искусно и бесстрастно люди сами Спасительное осквернили пламя. И ненависть, как нож остра, В любовь исподтишка вонзилась, — Вкруг маяков засуетилась Людских раздоров мошкара. Затмилось гордое свеченье, И, словно щупальца, лучи Уж не искали на море в ночи Ладоней буйных приключенья. Спокойные горячие огни, Свидетели неистовых сражений, На одинокой страже погребений Стояли мрачно в эти дни. О современники, безрадостно вы жили, Когда в опасности вас вновь одела мгла И лишь убитых маяков тела Единственной опорой вашей были! Одни из вас глядели молча в дали, Угрюмо растянувшись на песке, Потом, в тревоге и тоске, По лабиринту снов блуждали; Другие — те, кто был сильней душой, — Старались терпеливыми руками Разжечь сверкающее пламя И мрак прогнать ночной; А третьи, чьи сердца не знали утоленья, Твердили: «Все равно мы в путь пойдем, Затем что жизнь в могуществе своем Превыше истины и заблужденья».

Перевод Э. Линецкой

Часы творчества

Глаза мне закрывает мрак Рукою смуглой сновиденья, — И вот покой, и вот свершенья, И вот веселый, мягкий шаг Подкравшегося к памяти забвенья. Вчера опять весь день мой дух владел надменно Всем существом моим — неведомой вселенной, — И чувствами схватить я мог Желаний огненный пучок, Поднять его и в ярком свете Поставить над собою, как угрозу. На берегах — весна в расцвете, И, яркая, похожа мысль на розу. Она растет, и разум ширью пьян, Как океан. С высоких, неприступных гор В сверкающий долин простор Загадки мироздания спустились И человеческой пытливости открылись. Как молнией, все озарилось вдруг, И только страшно, что из рук Добыча разума уйдет пугливо. Жизнь простирается широко, горделиво. По ней надежда мчит во весь опор, И воля человека в общий хор Сливается с желаньями вселенной. Могущества источник сокровенный Рождается в душе. Спешишь вперед идти, И кажется преграда на пути Лишь камнем, чтоб на нем точить и править силы. И юной гордости тугие жилы Вздувает плодоносный сок, И жизнь, взойдя спокойно на порог, К уверенности спящей входит в гости. Кровь, мышцы, нервы, кости Тем тайным трепетом напоены, Которым ветер и лучи полны. Себя в пространстве легким ощущаешь И счастья в сердце больше не вмещаешь. Все постижимо — принцип, связь, закон; В душе любовь, и разум опьянен Идей всесильным хмелем. Часы, овеянные маем и апрелем! Вы сердцу смелому, вы зрелому уму Восторги каждый год дарите, — Часы завоеваний и открытий, Часы, свергающие тьму! Вас память благодарно прославляет Сейчас, когда мне мрак смежает Рукою смуглой сновиденья Глаза, зажженные огнем свершенья.

Перевод Э. Линецкой

Утопия

Массивы черные, затопленные мглой! Нефть красным золотом пылает в нишах черных, И торсы голые и рук унылый строй Клубятся между смол, свинцов и лав проворных, Чьи токи рдяные жгут землю до кости. Тут силы светлые совращены с пути; Добро и зло слиты насильем столь ужасным, Что жизнь вся напряглась рыданием безгласным; И утро, полдень, ночь неразличимы тут; И солнца тяжкого разъеденная рана, Гноясь и пачкая, кровоточит в сосуд, Наполненный огнем и чернотой тумана. О, место пагубы! И все, чему здесь тлеть, В порядок правильный облечено, как в сеть. Злодейство взвешено, алгебраично, чинно; Закон создал его; софистикой старинной Оно возбранено — и возникает вновь. Вся обагрившая когда-то плахи кровь Теперь в чернильницах у судей засыхает! И правосудия сверкающий наряд Чернила эти тлят и прожигают; Здесь право жертвы продано; как яд, Сам воздух здешний совесть разъедает. Здесь тексты как ножи; Здесь тексты сжаты, Как зубы; тексты лжи; Презренья тексты и отплаты; Здесь смерть сокрытая живое костенит; Все неиссохшее заключено в гранит И называется проступком, преступленьем Или злодейством. Дьявольским уменьем Толковников отравлен каждый миг, Влачащийся по буквам старых книг; Слова здесь властвуют, слова здесь убивают! И в трепете надежд, в дрожанье тайной боли Мы ждем подвижника, кто смелою рукой В грядущие огни метнет крутой стрелой Златые пламена своей железной воли — И башню зла, что небо бороздит, Крылом восстанья осенит Безумный миг борьбы! — Затем — освобожденье! С растущей силою взмывает напряженье, Зловещим маяком на высотах горит, Точнее звезд искателю чертит Путь, что из тьмы ведет в страну сияний дневных! О, ураган идей, о, гром свершений гневных, Тюрьма, чулан, алтарь, престол и эшафот, Добро, зло, правда, ложь, и кровь, и пот, — Лицом к лицу стоят все Силы, За медной, за глухой стеной. И вдруг вдали растущий вой: Восстание толпы, мятеж ширококрылый, Союзник вечный вечных сил, Берущий штурмом жизнь за черным рвом могил. Потом С каким чутьем, С каким согласьем равновесным, С широкой смелостью и гением чудесным Исследовать придется нам Связующие жизнь законы — Мосты, ведущие к иным мирам, Под золотые небосклоны, — Чтобы народ, кого мечты ведут, Единый на путях гармонии и мира, Увидел сквозь себя, как бурю света льют Согласья светлые бескрайнего эфира. И циркуль победит церковные кресты. Силен и ясен, полон правоты, В кольце гигантском мощностей привычных Направит человек бег жизней необычных; И лучшие, смиряясь и любя, Покорствуя, поднимут на себя Ярмо труда и стиснут ствол кормила, И землю осенит, Благословит Их мудрость сильная и мудрая их сила. В единстве общем человечий рой Сплотится возле них, как в тверди голубой Светил сбираются златые эскадрильи У кораблей господствующих звезд; Пред явным благом все преклонятся. В бессилье Поникнет зло, и прочен будет мост, Ведущий к счастию и убранный цветами; Меж человеком и вещами Протянутся, препятствия дробя, Живые узы. В их сплетеньях Окрепнет правда. Мир, меняясь в превращеньях, В богах изверившись, уверует в себя!