Стихотворения. Зори. Пьесы

Перевод Г. Шенгели

Невозможное

Пусть невозможного в стремительной погоне Достичь ты хочешь, человек,— Не бойся, что замедлят бег Дерзанья золотые кони! Твой ум уклончивый ведет тебя в обход, Ища проторенных тропинок, Но ты вступи с ним в поединок: Дать радость может только взлет! Кто вздумал отдохнуть, пройдя лишь полдороги, — Ему ли одолеть подъем? Жить — значит жечь себя огнем Борьбы, исканий и тревоги. Что виделось вчера как цель глазам твоим, — Для завтрашнего дня — оковы; Мысль — только пища мыслей новых, Но голод их неутолим. Так поднимайся вверх! Ищи! Сражайся! Веруй! Отринь все то, чего достиг: Ведь никогда застывший миг Не станет будущего мерой. Что мудрость прошлая, что опыт и расчет С их трезвой, взвешенной победой? Нет! Счастье жгучее изведай Мечты, несущейся вперед! Ты должен превзойти себя в своих порывах, Быть удивлением своим; Ты должен быть неутомим В своих желаньях прозорливых. Пускай же каменист и неприступно крут Твой путь за истиной в погоне: Дерзанья золотые кони В грядущее тебя взнесут!

Перевод Мих. Донского

Утро

С утра привычными дорогами-путями, Через сады, леса, поля, Иду беспечен, весел я, Овеян ветрами, одет в рассвета пламя. Иду бог весть куда. Иду — и жизни рад. Как в праздник, грудь полна отрады… Что мне законы и преграды, Когда под каблуком булыжники звенят? Иду — и горд: люблю и воздух я и землю! Безумный, безграничный, я Всю необъятность бытия, Весь первобытный хмель всем существом приемлю. Как были в древности шаги богов легки! Я жадно зарываюсь в травы И там, где гуще тень дубравы, Цветов горящие целую лепестки. Меня манит река рукой своей студеной. Даю я телу отдохнуть, Потом опять пускаюсь в путь Тропинками лесов, жуя листок зеленый. Все то, чем в жизни я до этих пор дышал, Все не живым, а мертвым было. Нам книги вырыли могилы, И не один мудрец был увлечен в провал. Не может быть, чтоб все вчера существовало И чтобы в ярком свете дня Уж кто-то видел до меня Багряный блеск плодов и роз румянец алый! Сквозь океан ветвей как будто в первый раз Прорвался ветер, багровея… Я, смертный, времени сильнее: Все ново вкруг меня, все юно в этот час. Люблю свои глаза, кровь, мышцы, руки, тело И гриву светлую свою, И жадной грудью воздух пью, И становлюсь сильней, впивая космос целый. Вперед! Поляна, лес, крутой оврага склон… И я, смеясь, крича и плача, Себя в восторге щедром трачу, Иду и сам собой, безумец, опьянен.

Перевод В. Давиденковой

Вперед

Раскрыв окно свое ночное, Не в силах дрожи нервов превозмочь, Впиваю я горячечной душою Гул поездов, врывающихся в ночь. Мелькают, как пожар, их огненные пасти, Скрежещет по мостам железо их колес… Так кратер истекает лавой страсти, Так в бездну рушится утес. Я весь еще дрожу от грохота и света, А поезда, летя в провалы тайн ночных, Грозой своих колес уж пробуждают где-то Молчанье, спящее в вокзалах золотых. Но в мускулах моих чудесным отраженьем Все отзывается, все вновь живет, И нервы шлют в мой мозг, мгновенье за мгновеньем, Бегущих поездов грохочущий полет, Несут с собою хмель, несут с собой тревогу И страсть во всей ее бунтарской широте, И эта быстрота — лишь новая дорога Все к той же издавна знакомой красоте. О, трепет всех существ! О, голоса земные! Их воспринять в себя и воплотить их зов, Быть отголоском вод, и вихрей, и лесов, Материков и грозовой стихии! Стремиться, чтоб в мозгу затрепетал весь мир, Сгустить трепещущий эфир В ряд огневых изображений! Любить ту молнию, и тот огонь, и гром, Который поезда бросают нам в своем Все пожирающем движенье.

Перевод В. Давиденковой

Отплывающим

В то время как вдали, сверкая парусами, Проходят стаи кораблей И волны, пеною своей Подобные орлам с блестящими крылами, Встают, грозны и высоки,— Счастливый путь вам, моряки! Гордясь, горит заря, прекрасен день, как слава, А этот берег — как порог, Откуда Гордость бег начнет От мыса к мысу вдаль, легко и величаво. Валы грозны и высоки. Счастливый путь вам, моряки! Вам надо выбрать порт, куда летят мечтанья. Без колебания вперед, К народу, что давно вас ждет, Чья воля, как мечи, исполнена сверканья! Валы грозны и высоки. Счастливый путь вам, моряки! Простор чудесных волн пред вами лег сейчас, И вал, катясь за валом следом, Уже возносит вас к победам По лестнице, где все — и пена и топаз. Валы грозны и высоки. Счастливый путь вам, моряки! Среди вспененных волн — плывущие короны. Но где властитель, где чело, Куда бы золото легло Венком сияющим, победой озаренным? Валы грозны и высоки, Счастливый путь вам, моряки!

Вечер

Тот, кто меня прочтет в грядущих временах И воскресит мой стих из пепла иль забвенья, Стараясь разгадать его предназначенье И вспомнить тех, кто жил с надеждою в сердцах, Пусть знает, что душа в своем порыве страстном Сквозь крики, мятежи и слезы в гордый бой Рвалась, закалена жестокою судьбой, Чтоб ей была любовь добычею прекрасной! Люблю свой острый взор, свой мозг и мысль свою. Кровь мой питает дух, а дух живит мне тело. Мир и людей люблю и силу без предела, Которую беру и щедро отдаю. Жить — это значит брать и отдавать всечасно. Близки мне только те, что горячо, как я, Полны тревогою и жаждой бытия Пред жизнью мудрою с ее волненьем страстным. Взлет и падение — смешалось все, горя В костре, который мы зовем существованьем. Все прах — и важно лишь влечение к скитаньям До самого конца, когда вдали — заря. Кто ищет, тот себя найдет среди стремлений, Что человечество сливают в общий хор. Блуждая, ум всегда стремится на простор, И надобно любить, чтоб шел к открытьям гений. Великой нежностью пусть дышит знанье в нас, В нем красота миров и силы смысл единый, Обожествляющий все связи, все причины. Читатели мои, — в веках, в вечерний час, Услышите ли вы вопрос мой вдохновенный? Настанет день, и в мир могучий ум придет. В необходимости он истину найдет И водрузит на ней согласье всей вселенной! *** Необходимость — ты царица мира! Реальностью явилась ты сейчас. пусть в тайне, но уже слила ты в единенье Всех дел ритмичное и вечное движенье. Найдите ж силы в этот час, Чтоб стала красота и жизнь одно для вас! Пусть порт еще далек, но он уж виден нам. И согнутых дерев не пропадут труды. Боритесь в буре битв, под ветром славы, Своей победы величавой Неся в грядущее плоды!

Перевод Вс. Рождественского

Из книги «Многоцветное сияние» (1906)

Хвала человеческому телу

В сиянье царственном, что в заросли густой Вонзает в сердце тьмы своих лучей иголки, О девы, чьи тела сверкают наготой, Вы — мира светлого прекрасные осколки. Когда идете вы вдоль буксов золотых, Согласно, весело переплетясь телами, Ваш хоровод похож на ряд шпалер живых, Чьи ветви гибкие отягчены плодами. Когда в величии полуденных зыбей Вдруг остановится одна из вас, то мнится: Взнесен блестящий тирс [15] из плоти и лучей, Где пламенная гроздь ее волос клубится. Когда, усталые, вы дремлете в тепле, Во всем похожи вы на стаю барок, полных Богатой жатвою, которую во мгле Незримо пруд собрал на берегах безмолвных. И каждый ваш порыв и жест в тени дерев И пляски легкие, взметая роз потоки, В себе несут миров ритмический напев И всех вещей и дней живительные соки. Ваш беломраморный, тончайший ваш костяк — Как благородный взлет архитектуры стройной; Душа из пламени и золота — маяк Природы девственной, и сложной и спокойной. Вы, с вашей нежностью и тишью без конца, — Прекрасный сад, куда не досягают грозы; Рассадник летних роз — горящие сердца, И рдяные уста — бесчисленные розы. Поймите же себя, величьте власть чудес! Коль вы хотите знать, где пребывает ясность, Уверуйте, что блеск и золото небес Под вашим светлым лбом хранит тепло и страстность. Весь мир сиянием и пламенем покрыт; Как искры диадем, играющих камнями, Все излучает свет, сверкает и горит, И кажется, что мир наполнен только вами.

15

Тирс — Так назывались украшенные зеленью, сосновыми шишками и гроздьями винограда жезлы участников празднеств в честь Диониса — вакханок и вакхантов.

Перевод Г. Шенгели

Вокруг моего дома

Чтоб жить достойно, мудро, ясно, Готов любить я всей душой Волненье, трепет, свет и зной В сердцах людей и на земле прекрасной. Прошла зима, вот март, затем апрель И лета раннего блаженный, легкий хмель. Глициния цветет, и в солнечном пожаре Сиянья радуги алей, желтей, синей; Рои мельчайших тварей Кишат и трудятся на ней. О, этот блеск мелькнувшего крыла, И тела тонкая игла, Их лапки, щупальца и спинки, Когда, усевшись на травинке, Они почиститься спешат! Проворные движенья точны, И переливен панцирь их непрочный, Как струи, что уносит водопад. В мои глаза, как отраженье, Они вошли, и вот — они во мне Живут. О, игры их и в гущине Лиловых гроздей там и тут Их битв и их любви звенящее движенье! За ними к свету тянется мечта. Пылинки жизни, брызги золотые, — Я отвожу от них напасти злые: И клей на палочках и алчность воробьев Я нынче бдительный защитник их трудов; Я мастер и люблю хорошую работу: Гляжу — из ничего у них возникло что-то — Постройка хрупкая. Гляжу, как их полет Уверен, как умно рассчитаны усилья. Исчезли, — кажется, под самый небосвод, До самых звезд домчать их могут крылья. В саду — и пир лучей, и пляска звонких ос, И свежесть мягкая в тенистом полумраке, Дорожки длинные и ясные, и роз Кусты кудрявятся, и тяжко никнут маки. Теперь, когда июнь на дерне молодом По склонам солнечным себе устроил ложе, — На веки тонкие здесь лепестки похожи, Насквозь пронизанные светом, и теплом. И самый скромный лист и пестик в чаще сада Так строго вырезаны, с четкостью такой, Что весь немой Восторг ума и жадность взгляда Я отдал им влюбленною душой. Потом июльских дней отполыхает пламя, Устанет солнце. Впереди Маячит осень. Робкими шагами Подходят первые дожди, Цветов сияющих касаясь осторожно. Нам тоже, наклонясь, уста приблизить можно К их венчикам, и мы, целуя прелесть их, Где столько радости и тайны сокровенной, Целуем пламенно в избытке сил живых Уста самой земли священной. Букашки, лепестки, побеги вольных трав Плетут своей густой, кишащей жизни сети В моем селении, в саду, среди дубрав, Мой домик пеленой прозрачной обмотав; В полудни жаркие и в предвечернем свете Но окнам у меня и над моим крыльцом Они волнуются, жужжат и входят в дом; И даже вечером все трепетанья эти Так внятно слышу я, что сердцем и умом Жить начинаю в самой гуще их Влечений страстных и слепых. Меня окутали мильоном крыл блестящих, Из ветра, дождика и света состоящих, Букашки хрупкие и нежные цветы. Мой дом — гнездо: в него как будто рвешься ты, О все живущее короткой жизнью лета! В природе я ищу созвучного ответа У солнца гордого и слабого стебля. Тычинку и зерно, что нам родит земля, Благоговейными движеньями беру я. Я растворен во всем. Я — плещущие струи, Я — темная листва, я — сонных веток дрожь, Я — почва влажная, еще в росе прохладной, Я — травы тех канав, куда кидаюсь, жадный И пьяный радостью, пронзающей, как нож.

Перевод Н. Рыковой

Труд

Толпою яростной проходят сквозь века Работники земли. Дорога нелегка, Но впереди зато великие свершенья. Могучи их тела, рассчитаны движенья: Задержка, твердый шаг, усилие, разбег… Какими знаками, о гордый человек, Изобразить твое победное горенье? О, как я вижу вас, плечистых молодцов, Над спинами коней, тяжелый воз влачащих, Вас, бородатые хозяева лесов, Чьи топоры с утра поют в душистых чащах, Тебя, старик седой, — когда в полях весна, Разбрасываешь ты на пашне семена Так, чтоб они сперва летели вверх и в этом Полете солнечном хоть миг дышали светом. Я вижу моряков — они готовы в путь Под разметавшими созвездья небесами, А ветер западный хлопочет с парусами, И мачта чуть дрожит, и жадно дышит грудь. Я вижу грузчиков — они, натужив спины, Проносят тяжести с судов и на суда, Которым плыть и плыть, которым навсегда Покорны водные просторы и пучины. И вас, искатели завороженных руд В безмолвье белых стран, где снежные равнины И мертвых берегов сияющие льдины В морозные тиски бесстрашного берут; И вас, в развилинах глубокого колодца Шахтеры с лампочкой, — она ваш верный глаз, — Ползущие туда, где угля черный пласт Усилью вашему угрюмо поддается. И вас, литейщики и кузнецы в цехах, Где так чудовищны негаснущие горны; Багровы отсветы на лицах и в зрачках, Движенья плеч и спин разумны и упорны. Века кипит ваш труд; для будущих побед Овладевает он зловещим этим миром, Где тесно в городах лохмотьям и порфирам. Я с вами навсегда. Примите мой привет! И мышц, и разума, и воли напряженье, Труд, бесконечный труд — в долинах, в сердце гор, Среди морей седых. И весь земной простор Согласно обоймут единой цепи звенья. Дерзанье пламенно, и пыл неутомим Могучих этих рук, что по земному кругу Во весь охват его протянуты друг другу, Чтоб сделать целый мир воистину своим, Печатью наших воль и наших сил отметить И вновь создать моря, равнины, горы эти, Как мы отныне захотим.

Перевод Н. Рыковой

Из книги «Державные ритмы» (1910)

Геракл

Что совершить еще для умноженья славы? Увы! Уж сколько лет Он утомлял закат и утомлял рассвет. Увы! Уж сколько лет Он утомлял моря, болота и дубравы И хмурые хребты в морщинах лавы! Как долго он терзал и ужасал весь свет Громами подвигов, грозою величавой Своих побед! Хотя былой огонь пылал в груди Геракла, — Порою думал он, что мощь его иссякла; Герои юные, покамест он старел, Успели совершить так много славных дел. И пусть он по земле еще шагал широко, — Шаги его уже звучали одиноко. Шар солнца поднялся к зениту над горой И опустился вновь, и дали потускнели, — И Эта [16] целый день смотрела, как герой Блуждал без цели. Средь множества дорог свой путь определив, Он колебался; Он шел вперед и снова возвращался, Настороженностью сменяя свой порыв; В смятенье Он видел пред собой путей переплетенье. Вдруг охватил его слепой и ярый гнев, И в пальцы рук его вселилось нетерпенье. Того, что делает, осмыслить не успев, Он к лесу бросился, расталкивая скалы; Рыча, как дикий зверь, в неистовстве борьбы, Он начал вырывать с корнями, как бывало, Дубы. Когда же гнев остыл и прояснился разум, Как в блеске молнии ему предстала разом Вся жизнь прошедшая, весь путь его судьбы, И детства грозного могучие забавы, Когда в пылу игры он истреблял дубравы. И мышцы мощные отяжелели вдруг, Меж тем как все вокруг, Казалось, с явною насмешкою кричало, Что возвратился он, замкнув огромный круг, В свое начало. Горячий пот стыда покрыл его чело; Но все же дикое и глупое упорство Превозмогло: Он тяжело, Себе назло, С природой продолжать решил единоборство. И в сумерках, когда последний солнца луч, Прощаясь, покидал последнюю вершину, Геракл безумствовал, неистов и могуч, И грузные стволы, покорны исполину, Катились, грохоча, подпрыгивая, с круч В долину. Громадой страшною кровоточащих тел Деревья мертвые заполнили равнину. Геракл растерянно и сумрачно смотрел На мечущихся птиц, что оглашали воздух Своими воплями о разоренных гнездах. И наступил тот час, когда ночная мгла Величие своих глубин в луне и звездах Зажгла. Увы, Гераклу ночь с собой не принесла Успокоенья; Был смутным взор его, бесцельными — движенья. Вдруг зависть к небесам в безумный мозг вошла И породила в нем безумную причуду: Поджечь всю эту груду Стволов, корней, ветвей, листвы, коры, Чтоб зарево костра оповестило Далекие миры, Что сотворил Геракл здесь, на земле, светило. И вот, Стремительно взмывая в небосвод, Как стая птиц морских над пенными валами, Затрепетало пламя. Густеет, ширится тяжелый черный дым, Стволов окутывая груду; И ветки тонкие, кора со мхом сухим Трещат и здесь, и там, и дальше, и повсюду. Огонь ползет я обход и рвется напрямик, Он пряди рыжие взметает, грозно воя; Внезапно, словно бы шутя, лизнул героя Огня язык. Геракл почувствовал ожоги, Но, побеждая боль, не хочет отступать; Как в юности, когда он призван был карать, Он должен задушить врага в его берлоге. И вот, одним прыжком, сомнения гоня, Он — в логове огня. Шаги его легки, во взгляде снова ясность, Вновь крепок дух его, вновь мысль его остра; Уже на гребне он гигантского костра, И не страшит его смертельная опасность Когда огонь простер вокруг него крыла, Он понял наконец, к чему судьба звала: Он понял, что в дыму багровом Еще раз удивит он всю земную твердь Последним подвигом, завоеваньем новым, — Осилив смерть. И пел он с вдохновенной силой: «О ты, ночь звездная, ты, ветер быстрокрылый. Мгновенье прошлого и будущего час, Прислушайтесь, остановитесь! Геракл встречает смерть и воспевает вас. Всю жизнь я окружен был пламенною славой: Я гибкость получил от Гидры [17] многоглавой; В моей крови живет неукротимый гнев, Которым одарил меня Немейский лев [18] ; Шаги мои звучат в лесах олив и лавров, Как звонкие прыжки стремительных кентавров; Пред силою моей, оторопев, поник Тяжелой головой свирепый критский бык; Из глубины лесов привел я за собою Лань златорогую, настигнутую мною; Я, сдвинув горы с мест и повернув поток, Конюшни Авгия [19] один очистить смог; Подобно молнии, стрела моя блистала, Разя ужасных птиц на берегах Стимфала [20] ; Я долго странствовал, чтобы прийти туда, Где страшный Герион [21] растил свои стада; Была моей рукой одержана победа Над кровожадными конями Диомеда [22] ; Пока Атлант [23] в саду срывал чудесный плод, На собственных плечах держал я небосвод; Мечи воительниц стучали в щит мой звонкий. Но захватил в бою я пояс Амазонки; Смирил я Цербера, чудовищного пса, Заставив стража тьмы взглянуть на небеса». Внезапно из-под ног Геракла клубы дыма Взметнулись, и огонь вокруг него взревел, Но непоколебимо Стоял герой и пел: «Прекрасно то, чем я владею: Сплетенье мускулов моих — Мышц рук и ног, спины и шеи; Ритм подвигов бушует в них. Так много долгих лет с неутолимой жаждой Трепещущую жизнь впивал я порой каждой, Что в этот час, когда сгораю я в огне, Я чувствую, что вся вселенная — во мне: Я — буря, и покой, и ясность, и ненастье; Я знал добро и зло, изведал скорбь и счастье; Я все впитал в себя, я, как водоворот, Упорно всасывал поток текущих вод. Иола кроткая, Мегара, Деянира [24] , Для вас, трудясь, борясь, я обошел полмира. И пусть безрадостен и долог был мой путь — Я все же не давал судьбе меня согнуть. И вот теперь, в огне, в час муки и страданья, Встречаю смерть свою я песнью ликованья. Я светел, радостен, свободен и велик, И в этот миг, Когда на золотом костре я умираю, Я благодарно возвращаю Вам, горы и леса, вам, реки и поля, Крупицу вечности, что мне дала земля». И вот уже заря над Этой заалела, Рождался новый день, ночную тьму гоня, Но гордо реяли полотнища огня, И песнь торжественно, как гимн сиянью дня. Гремела.

16

Эта— гора в Греции.

17

Гидра— чудовище, убитое героем греческой мифологии Гераклом.

18

Немейский лев — огромный лев, наводивший ужас на Немею — область Греции — и убитый Гераклом.

19

Авгий— мифический царь Элиды, одной из областей древней Греции. Очищение от навоза его огромных конюшен — один из двенадцати подвигов Геракла.

20

Стимфал— озеро, где Геракл перебил чудовищных хищных птиц с медными крыльями.

21

Герион— царь мифического острова Эритеи. Один из двенадцати подвигов, которые, согласно легенде, совершил Геракл, заключался в сопряженном с большими трудностями и опасностями похищении принадлежавшего Гериону стада быков.

22

Диомед— мифический царь фракийский, владелец диких коней, которых он кормил человеческим мясом.

23

Атлант— великан, подпиравший своими плечами небесный свод. Геракл заменил Атланта, когда тот отправился нарвать для Геракла золотых яблок в волшебном саду своих дочерей — Гесперид.

24

Иола, Мегара, Деянира— жены и возлюбленные Геракла.

Перевод Мих. Донского

Варвары

Среди степей, Где почву каменит железный суховей, В краю равнин и рек великих, орошенном Днепром, и Волгою, и Доном; И там, Где в стужу зимнюю могучим льдам Дано твердыней встать торжественно и гордо По берегам Заливов Балтики и скандинавских фьордов; И дальше, где среди суровой наготы Азийских плоскогорий В каком-то судорожном вздыблены напоре Утесы и хребты, — Веками варвары одной томились властной, Неутолимою мечтой: На запад, запад золотой Рвались неистово и страстно. Дерзать готовые всегда, Бросали клич они, чтоб всем идти туда Вот первые, забрав телеги, и овчины, И шерсть у родичей, сквозь горы и долины Шли в неизвестное, о страхе позабыв. За ними тьмы других, и ветром заносило Косматых всадников неистовый призыв. Вожди их славились огромным ростом, силой: Спускалась ниже плеч косиц густая медь, Тому был предком зубр, а этому — медведь. Как неожиданно срывались толпы эти, Чтоб покорить, забрать с налета все на свете! О, массы тяжкие кочующих племен, И вой, и в зареве пожаров небосклон, Резни и грабежей полночные забавы, И ржанье конское, и в поле след кровавый! О, роковые дни, Когда лавину тел и голосов они Сумели, бурные, домчать необоримо К воротам Рима! Дремал, раскинувшись по древним берегам Реки, великий град — и дряхлый и усталый. Но солнце низкое струилось славой алой На крыши, золотым подобные щитам, Как будто поднятым сейчас для обороны. Капитолийский холм, блистателен, высок, Надменно утверждал, что он, как прежде, строг, Наперекор всему прямой и непреклонный. И взгляды варваров искали меж домов Дворец Августула [25] , дивились, как победны На небе Лация в торжественный и медный Закат вознесшиеся статуи богов. Но медлили они, страшась последней схватки: Был темным ужасом смятенный дух объят, Им чудилось — бедой незнаемой грозят Седые каменные стены древней кладки. Зловещие для них творились чудеса Над этим городом: похожи на огромных Орлов, обрывки туч стремительных и темных То наплывут, а то очистят небеса. Когда же ночь сошла и полог затянула, Повсюду, у домов, у башен, у террас, Открылись тысячи горящих ярко глаз, — И страх заворожил и одолел герула [26] , А в мышцах не было той силы, что несла, Что окрыляла их, когда для дали новой Отторглись варвары от родины суровой, И леностью теперь сковало их тела. Они пошли блуждать в горах и мирных чащах, Чтоб чуять над собой ветвей привычный свод, А ветер приносил от городских ворот Им волны запахов — чужих, густых, дразнящих. В конце концов От голода пришлось им выйти из лесов И стать владыками вселенной. Победа полная была почти мгновенной. Когда На город ринулись они в слепом разгуле, — Сжималось сердце их от страха, что дерзнули Прийти сюда. Но мясо, и вино, и золото, что взято Из каждого дворца, пиры в домах разврата, Субуррских [27] чаровниц пылающая плоть, — Внезапно дали им отвагу побороть, О Рим, упорное твое высокомерье. В те дни пришел конец одной великой эре. О, час, которому и слушать и внимать Крушенье мощных царств, когда стальная рать Деяний вековых ложится горьким прахом! О, толпы, яростью взметенные и страхом! Железо лязгает, и золото звенит, Удары молота о мрамор стен и плит, Фронтоны гордые, что славою повиты, На землю рушатся, и головы отбиты У статуй, и в домах ломают сундуки, Насилуют и жгут, и сжаты кулаки, И зубы стиснуты; рыданья, вопли, стоны И груды мертвых тел — здесь девушки и жены: В зрачках — отчаянье, в зубах — волос клочки Из бороды, плеча мохнатого, руки… И пламя надо всем, играющее яро И вскинутое ввысь безумием пожара!

25

Августул— последний император Западной Римской империи (Ромул Августул), вступивший на престол в 475 г. и потерявший его в 476 г.

26

Герулы— германское племя, завладевшее в 476 г. Италией и Римом.

27

…субуррских чаровниц. — Субурра — в древнем Риме часть города, где сосредоточены были публичные дома и таверны.

Перевод Н. Рыковой

Мартин Лютер

Монастыри, — Всю землю озарял когда-то строй их черный; В глуби лесной, в выси нагорной, Горя в лучах зари, Над ними башни их, как факелы, сверкали; Созвездия с небес печатями свисали, И над равнинами, над пеленой озер, Над деревушками, потупившими взор. Они стояли в латах Уставов каменных и догм своих зубчатых. И думал Рим за всех; Они же думали для Рима. Вся жизнь подвластна им — струи потоков тех, Что пенились в веках, кипя неудержимо. Везде, из града в град и из села в село, Простерлось власти их железное крыло. Народы светлых стран, народы стран туманных — Размноженная лишь душа монастырей, Что вкруг Христа плели сеть силлогизмов льдяных, Что страх несли в сердца бесстрашных королей. И ни одна душа в себе раздуть не смела Жар, где бы пламя их святое не горело. Тысячелетие они, Как меч в тугих ножнах, рукою, полной силы, Хранили бдительно в своих стенах, в тени Людские пылы. Текли столетия, — и больше не был ум Бродилом духа; Исканья умерли, и страстных споров шум Был чужд для слуха; Сомненье точно зверь затравленный, едва, Едва металось, И жалко погибал смельчак, чья голова Высокой гордостью венчалась. О, христианский мир, железный как закон, Чьи догмы западный согнули небосклон, — Восстав, кто на него направит гнев свой пьяный? Но был один монах, и страстный и крутой, Он воли кулаки сжимал в мечте ночной, — Его послали в мир германские туманы. Нагие тексты он святыней не считал. То были жерди лишь, а не вершина древа: Под мертвой буквою бессильно дух лежал, И папа во дворце направо и налево Благословением и небом торговал. Повсюду вялые опутали покровы Собора гордого властительный портал, И золотом попы, как бы пшеницей новой, Все христианские засеяли поля. Бесчисленных святых раскинулась опека Над мукою людской, ее безмерно для; Но все не слышал бог стенаний человека. Хоть видел Лютер над собой Лишь руки сжатые, грозящие бедой, Хоть посохов взлетала злоба Над ним, грозя его преследовать до гроба, Хоть подымались алтари Грозою догматов и древних отлучений, — Ничто не сокрушило гений, Охваченный волной свободных размышлений В святом предчувствии зари. Собою будучи, он мир освободил. Как цитадель, он совесть возносил Надменно над своей душою, И библия была не гробом мертвых слов, Не беспросветною тюрьмою, Но садом, зыблемым в сиянии плодов, Где обретал свободно каждый Цветок излюбленный и вожделенный плод И избирал себе однажды Дорогу верную, что к господу ведет. Вот наконец та жизнь, открытая широко, Где вера здравая и жаркая любовь, Вот христианская грядет идея вновь, И проводник ее — сверкающее око, Надменность юная, нескованная кровь. Пускай еще гремит над миром голос Рима, — Он, Лютер, под грозой собрал свой урожай; Германская его душа неукротима, И дрожь природы в ней струится через край. Он — человек страстей, лишь правду говорящий; Как виноград, свою он хочет выжать плоть; Он никогда не сыт; его души гремящей И радости его ничем не побороть. Он яростен и добр, порывист, к вере рьяный, Он противоречив, он ранит как копье, И реки благости и гнева ураганы В его душе кипят, не сокрушив ее. И посреди побед не знает он покоя… Когда же смерть легла на властное чело, Казалось, будто ночь простерла над горою Неодолимое и черное крыло.