Стихотворения

В больнице № 3, что около тюрьмы.

Больные всех сортов – нас было девяносто, —

Канканом вещих снов изрядно смущены,

Бродили парами в пижамах не по росту

Овальным двориком Матросской Тишины.

И день-деньской этаж толкался, точно рынок.

Подъем, прогулка, сон, мытье полов, отбой.

Я помню тихий холл, аквариум без рыбок —

Сор памяти моей не вымести метлой.

Больничный ветеран учил меня, невежду,

Железкой отворять запоры изнутри.

С тех пор я уходил в бега, добыв одежду,

Но возвращался спать в больницу № 3.

Вот повод для стихов с туманной подоплекой.

О жизни взаперти, шлифующей ключи

От собственной тюрьмы. О жизни, одинокой

Вне собственной тюрьмы… Учитель, не учи.

Бог с этой мудростью, мой призрачный читатель!

Скорбь тайную мою вовеки не сведу

За здорово живешь под общий знаменатель

Игривый общих мест. Я прыгал на ходу

В трамвай. Шел мокрый снег. Сограждане качали

Трамвайные права. Вверху на все лады

Невидимый тапер на дедовском рояле

Озвучивал кино надежды и нужды.

Так что же: звукоряд, который еле слышу,

Традиционный бред поэтов и калек

Или аттракцион – бегут ручные мыши

В игрушечный вагон – и валит серый снег?

Печальный был декабрь. Куда я ни стучался

С предчувствием моим, мне верили с трудом.

Да будет ли конец? – роптала кровь. Кончался

Мой бедный карнавал. Пора и в желтый дом.

Когда я засыпал, больничная палата

Впускала снегопад, оцепенелый лес,

Вокзал в провинции, окружность циферблата —

Смеркается. Мне ждать, а времени в обрез.

1982

* * *

Еще далеко мне до патриарха,

Еще не время, заявляясь в гости,

Пугать подростков выморочным басом:

“Давно ль я на руках тебя носил?!”

Но в целом траектория движенья,

Берущего начало у дверей

Роддома имени Грауэрмана,

Сквозь анфиладу прочих помещений,

Которые впотьмах я проходил,

Нашаривая тайный выключатель,

Чтоб светом озарить свое хозяйство,

Становится ясна.

Вот мое детство

Размахивает музыкальной папкой,

В пинг-понг играет отрочество, юность

Витийствует, а молодость моя,

Любимая, как детство, потеряла

Счет легким километрам дивных странствий.

Вот годы, прожитые в четырех

Стенах московского алкоголизма.

Сидели, пили, пели хоровую —

Река, разлука, мать сыра земля.

Но ты зеваешь: “Мол, у этой песни

Припев какой-то скучный…” – Почему?

Совсем не скучный, он традиционный.

Вдоль вереницы зданий станционных

С дурашливым щенком на поводке

Под зонтиком в пальто демисезонных

Мы вышли наконец к Москва-реке.

Вот здесь и поживем. Совсем пустая

Профессорская дача в шесть окон.

Крапивница, капризно приседая,

Пропархивает наискось балкон.

А завтра из ведра возле колодца

Уже оцепенелая вода

Обрушится к ногам и обернется

Цилиндром изумительного льда.

А послезавтра изгородь, дрова,

Террасу заштрихует дождик частый.

Под старым рукомойником трава

Заляпана зубною пастой.

Нет-нет да и проглянет синева,

И песня не кончается.

В припеве

Мы движемся к суровой переправе.

Смеркается. Сквозит, как на плацу.

Взмывают чайки с оголенной суши.

Живая речь уходит в хрипотцу

Грамзаписи. Щенок развесил уши —

His master ’ s voice .

Беда не велика.

Поговорим, покурим, выпьем чаю.

Пора ложиться. Мне наверняка

Опять приснится хмурая, большая,