В окне под потолком желтеет липаИ виден золотой отрезок неба.Так тихо, будто вы давно забыты,Иль выздоравливаете в больнице,Иль умерли, и все давно в порядке.Здесь каждая минута протекаетТяжелых, полных шестьдесят секунд.И сердце словно перестало биться,И стены белы, как в монастыре.Когда раздался хриплый скрип ключа,Сидевший у стола не обернулся,А продолжал неистово смотретьНа золотую липу в небе желтом.Вот перед ним какой-то человек.Он в волчьей шапке, с черной бородою,В руках он держит круглый белый хлебИ узкогорлую бутылку с рейнским.— Я навестить пришел вас. Может быть,Не только навестить… — Молчит, ни слова.— Мне все известно. Вы ведь Вильгельм Штуде.У вас есть сестры, Марта и Мария,И друг у вас Эрнест фон Гогендакель…А Джойс Эдит вам не была невестой.— Вот чудеса! Газетные известья!Кто
ж этого не знает? Имена!— Ну хорошо. Тогда напомню то,Что не было помещено в газетах:Что вы Эдит совсем не убивали,А взяли на себя вину затем,Чтоб не коснулось подозренье друга.— Зачем нам заново вести все дело?В суде сказалося не мненье судей,А чья-то правда правду оттолкнулаИ мне не позволяла говорить.Теперь мне все равно, как будто чувстваМои исчезли, связки и суставыРаспалися. Одна осталась жаждаДа голод маленький. Вот, я читал,Что дикари живьем съедают бога.Того, кто дорог, тоже можно съесть.Вы понимаете? я будто умер,И приговор есть только подтвержденьеТого, что уж случилось. Право, так.— Я вам принес хорошего вина.Попробуйте и закусите хлебом.— О, словно золото! А хлеб какой!Я никогда такой не видел корки!Вливается божественная кровь!Крылатыми становятся все мысли!Да это — не вино, не хлеб, а чудо!И вас я вспоминаю. Вас видал,Еще когда я назывался Вилли.Теперь я, может быть, уж Фридрих, Карл,Вольфганг иль как-нибудь еще чуднее.— Идемте. Дверь открыта. Все готово.Вас ждут. Вы сами знаете — вас любят.И заново начать возможно жизнь.— А Джойс Эдит, бедняжка, не воскреснет.— Воскреснет, как и все. Вам неизвестно,Что у меня предсмертное письмоЕе находится? Улики сняты.— Ах так!.. Я разучился уж ходить…Я не дойду. Какое солнце! Липы!
13. Дом
Благословен, благословенИ сад, и дом, и жизнь, и тлен.Крыльцо, где милый друг явился,Балкон, где я любви учился,Где поцелуй запечатлен!Вот две сестры, учитель, друг.Какой восторженный испуг!Ведь я опять на свет родился,Опять я к жизни возвратился,Преодолев глухой недуг!Зачем же Мицци так бледна?О чем задумалась она,Как будто брату и не рада, —Стоит там, у калитки сада,В свои мечты погружена?— О, тише, тише, — говорит, —Сейчас придет сюда Эдит.Она уснула — не шумите.К окну тихонько подойдитеИ посмотрите — тихо спит…Нет, Вилли, нет. Ты был не прав.У ней простой и нежный нрав.Она мышонка не обидит…Теперь она тебя не видит,Но выйдет, досыта поспав.Смешной нам выдался удел.Ты, братец, весь позолотел:Учитель, верно, дал покушать?..Его по-детски надо слушать:Он сделал все, что он умел.Взгляни с балкона прямо вниз:Растет малютка-кипарис,Все выше траурная крошка!Но погоди еще немножко —И станет сад как парадиз!..Как золотится небосклон!Какой далекий, тихий звон!Ты, Вилли, заиграл на скрипке?Кругом светло, кругом улыбки…Что это? сон? знакомый сон?.. —А брат стоит, преображен,Как будто выше ростом он…Не видит он, как друг хлопочет —Вернуть сознанье Мицци хочет —И как желтеет небосклон…
1928
Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники*
Лодка тихо скользила по глади зеркальной,В волнах тумана сребристых задумчиво тая.Бледное солнце смотрело на берег печальный,Сосны и ели дремотно стояли, мечтая.Белые гряды песку лежат молчаливо,Белые воды сливаются с белым туманом,Лодка тонет в тумане, качаясь сонливо, —Кажется лодка, и воды, и небо — обманом.Солнца сиянье окутано нежностью пара,Сосны и ели обвеяны бледностью света,Солнце далеко от пышного летнего жара,Сосны и ели далеки от жаркого лета.
Бледное солнце осеннего вечера;Грядки левкоев в саду затворенном;Слышатся флейты в дому, озаренномСолнцем осенним бледного вечера;Первые звезды мерцают над городом;Песни матросов на улицах темных,Двери гостиниц полуотворенных;Звезды горят над темнеющим городом.Тихо проходят в толпе незаметныеБожьи пророки высот потаенных;Юноши ждут у дверей отворенных,Чтобы пришли толпе не заметные.Пестрый рассказ глубины опьяняющей,Нежная смерть среди роз отцветающих,Ты — мистагог всех богов единящий,Смерть Антиноя
от грусти томящей,Ты и познание, ты и сомнение,Вечно враждующих ты примирение,Нежность улыбки и плач погребальный,Свежее утро и вечер печальный.
Меня влекут чудесные сказанья,Народный шум на старых площадях,Ряд кораблей на дремлющих моряхИ блеск парчи в изгибах одеянья.Неясные и странные желанья…Учитель сгорбленный, весь в сединах,И рядом — отрок с тайною в глазах…В тени соборов дремлют изваянья…В каналах узких отблески огней,Звук лютни, пенье, смех под черной маской,Стук шпаг, повсюду кровь… свет фонарей…Ряд дам, мечтающих над старой сказкой…Глаза глядят внимательно и нежно,А сердце бьется смутно и мятежно.
«Открыто царское письмо нельзя прочесть…»
Открыто царское письмо нельзя прочесть,Но лишь поднесть его к свече горящей —Увидишь ясно из бумаги спящейРяд слов, несущих царственную весть.Бывает нужно правду с ложью сплесть,Пустые речи с истиной гласящей,Чтобы не мог слуга неподходящийТе думы царские врагу донесть.Моя душа есть царское письмо,Закрыто всем, незначаще иль лживо.Лишь тот прочтет, кому прочесть дано,Кому гонец приносит бережливо.От пламени любви печати таютИ знаки роковые выступают.
«В густом лесу мы дождь пережидали…»
В густом лесу мы дождь пережидали,По колеям бежали ручейки,Был слышен шум вздымавшейся реки,Но солнце виделось уж в ясной дали.Под толстым дубом мы вдвоем стояли,Широким рукавом твоей рукиЯ чуть касался — большей нет тоскиДля сердца, чуткого к такой печали.К одной коре щекой мы прижимались,Но ствол меж нами был (ревнивый страж).Минуты те не долго продолжались,Но сердце потерял я вмиг тогда жИ понял, что с тобой я неразделен,А солнце так блестит, а лес так зелен!
«Запел петух, таинственный предвестник…»
Запел петух, таинственный предвестник,Сторожкий пес залаял на луну —Я все читал, не отходя ко сну,Но все не приходил желанный вестник…Лишь ты, печаль, испытанный наперсник,Тихонько подошла к тому окну,Где я сидел. Тебя ль я ждал одну,Пустынной ночи сумрачный наместник?Но ты, печаль, мне радость принесла,Знакомый образ вдруг очам явилаИ бледным светом сердце мне зажгла,И одиночество мне стало мило —Зеленоватые глаза с открытым взглядомМозжечек каждый мне налили ядом…
«В романе старом мы с тобой читали…»
В романе старом мы с тобой читали(Зовется он «Озерный Ланселот»),Что есть страна под ровной гладью вод,Которой люди даже не видали.Лишь старики от прадедов слыхали,Что там живет особый, свой народ,Что там есть стены, башни, ряд ворот,Крутые горы, гаснущие дали…Печали сердца, тающая сладостьТак крепко скрыты от людских очей,Что им не видны ни печаль, ни радость,Ни пламень трепетной души моей —И кажется спокойной моря гладьТам, где пучин должно бы избегать.
«Есть зверь норок, живет он в глуби моря…»
Есть зверь норок, живет он в глуби моря,Он мал, невидим, но когда плыветКорабль по морю — зверь ко дну прильнетИ не пускает дальше, с ветром споря.Для мореходцев большего нет горя,Как потерять богатство и почет,А сердце мне любовь теперь гнететИ крепко держит, старой басне вторя.Свободный дух полет свой задержал,Упали смирно сложенные крылья,Лишь только взор твой на меня упалБез всякого страданья и усилья.Твой светлый взгляд, волнующий и ясный,Есть тот норок незримый, но всевластный.
«В Кремоне скрипку некогда разбили…»
В Кремоне скрипку некогда разбилиИ склеили; бездушный, тусклый звукПреобразился в нежный, полный вдруг,И струны, как уста, заговорили.Любовь и скорбь в тех звуках слышны были,Рожденных опытностью властных рук,Мечты, и страсть, и трепетный испугВ сердцах завороженных пробудили.Моя душа была тиха, спокойна,Счастлива счастьем мертвым и глухим.Теперь она мятется, беспокойна,И стынет ум, огнем любви палим.Воскресшая, она звенит, трепещет,И скорбь безумная в ней дико блещет.