Стихотворения

296. РАЗМЕРЫ {*}

Глебу Струве

Что хочешь ты? Чтоб стих твой говорил, повествовал? Вот мерный амфибрахий… А хочешь петь — в эоловом размахе анапеста — звон лютен и ветрил. Люби тройные отсветы лазури эгейской — в гулком дактиле; отметь гекзаметра медлительного медь и мрамор — и виденье на цезуре. Затем: двусложных волн не презирай; есть бубенцы и ласточки в хорее: он искрится, всё звонче, всё острее, торопится… А вот — созвучий рай — резная чаша: ярче в ней, и слаще, и крепче мысль; играет по краям блеск, блеск живой! Испей же: это ямб, ликующий, поющий, говорящий… <Январь 1923>

297–300. ГЕКСАМЕТРЫ {*}

1. ЧУДО

В жизни чудес не ищи; есть мелочи — родинки жизни; мелочь такую заметь — чудо возникнет само. Так мореход, при луне увидавший моржа на утесе, внуков своих опьянит сказкой о деве морской. <6 мая 1923>

2. ОЧКИ ИОСИФА

Слезы отри и послушай: в солнечный полдень старый плотник очки позабыл на своем верстаке. Со смехом мальчик вбежал в мастерскую; замер; заметил; подкрался; тронул легкие стекла, и только он тронул — мгновенно по миру солнечный зайчик стрельнул, заиграл по далеким пасмурным странам, слепых согревая и радуя зрячих. <6 мая 1923>

3

Бережно нес я к тебе это сердце прозрачное. Кто-то в локоть толкнул, проходя. Сердце, на камни упав, скорбно разбилось на песни. Прими же осколки. Не знаю, кто проходил, подтолкнул: сердце я бережно нес. 7 марта 1923

4. ПАМЯТИ ГУМИЛЕВА ^{*}

Гордо и ясно ты умер, умер, как Муза учила. Ныне, в тиши Елисейской, с тобой говорит о летящем медном Петре и о диких ветрах африканских — Пушкин 19 марта 1923

301. ГЕКЗАМЕТРЫ {*}

Памяти В. Д. Набокова

Смерть — это утренний луч, пробужденье весеннее. Верю, ты, погруженный в могилу, ты, пробужденный, свободный, ходишь, сияя незримо, здесь, между нами — до срока спящими… О, наклонись надо мной, сон мой подслушай — снятся мне слезы, снятся напевы, снятся молитвы… Сплю я, раскинув руки, лицом обращенный к звездам: в сон мой втекает мерцающий свет, оттого-то прозрачны даже и скорби мои… Я чую: ты ходишь так близко, смотришь на спящих: ветер твой нежный целует мне веки, что-то во сне я шепчу: наклонись надо мной и услышишь смутное имя одно — что звучнее рыданий, и слаще песен земных, и глубже молитвы, — имя отчизны. <30 марта> 1923

302. БАРС {*}

Пожаром яростного крапа маячу в травяной глуши, где дышит след и росный запах твоей промчавшейся души. И в нестерпимые пределы, то близко, то вдали звеня, летит твой смех обезумелый и мучит и пьянит меня. Луна пылает молодая, мед каплет на мой жаркий мех; бьет, скатывается, рыдая, твой задыхающийся смех. И в липком сумраке зеленом, пожаром гибким и слепым, кружусь я, опьяненный звоном, полетом, запахом твоим… Но не уйдешь ты! В полнолунье в тиши настигну у ручья, сомну тебя, мое безумье серебряное, лань моя. 13 апреля 1923

303. НА ОЗЕРЕ {*}

В глазах рябило от резьбы оранжевой и черной зыби, и плыл к огню — к библейской глыбе заката — сумрак из трубы. И, черный жар и дым мохнатый следя торжественно с кормы, следя прибрежный бор зубчатый, — в очарованье плыли мы. И Сердце было так прозрачно, так пел прожженный Богом свод, что бор, и озеро, и дачный, дымящий глухо пароход, — приобретали незаметно значенье чуда в этот час, — и в темной зыби женских глаз плыл и дышал огонь стоцветный. <22 апреля 1923>

304. «Живи, звучи, не поминай о чуде…» {*}

Живи, звучи, не поминай о чуде, — но будет день, войду в твой скромный дом, твой смех замрет, ты встанешь: стены, люди — всё поплывет, — и будем мы вдвоем… Прозреешь ты в тот миг невыразимый, спадут с тебя, рассыплются, звеня, стеклом поблескивая дутым, зимы и весны, прожитые без меня… Я пламенем моих бессонниц, хладом моих смятений творческих прильну, взгляну в тебя — и ты ответишь взглядом покорным и крылатым в вышину. Твои плеча закутав в плащ шумящий, я по небу, сквозь звездную росу, как через луг некошеный, дымящий, тебя в свое бессмертье унесу… <Июнь 1923>

305. РОДИНА {*}

Когда из родины звенит нам сладчайший, но лукавый слух, — не празднословью, не молитвам мой предается скорбный дух. Нет, — не из сердца, вот отсюда, где боль неукротима, вот — крылом, окровавленной грудой, обрубком костяным — встает мой клекот, клокотанье: Боже, Ты, отдыхающий в раю, — на смертном, на проклятом ложе тронь, воскреси — ее… мою!.. <23 сентября 1923>

306. «И в Божий рай пришедшие с земли…» {*}

И в Божий рай пришедшие с земли устали, в тихом доме прилегли… Летают на качелях серафимы под яблонями белыми. Скрипят веревки золотые, Серафимы кричат взволнованно… А в доме спят, — в большом, совсем обыкновенном доме, где Бог живет, где солнечная лень лежит на всем; и пахнет в этом доме, как, знаешь ли, на даче — в первый день… Потом проснутся; в радостной истоме посмотрят друг на друга; в сад пройдут — давным-давно знакомый и любимый… О, как воздушно яблони цветут!.. О, как кричат, качаясь, серафимы! <Ноябрь 1923>

307. ЖЕМЧУГ {*}

Посланный мудрейшим властелином страстных мук изведать глубину, тот блажен, кто руки сложит клином и скользнет, как бронзовый, ко дну. Там, исполнен сумрачного гула, средь морских свивающихся звезд, зачерпнет он раковину: чудо будет в ней, лоснящийся нарост. И тогда он вынырнет, раздвинув яркими кругами водный лоск, и спокойно улыбнется, вынув из ноздрей побагровевший воск. Я сошел в свою глухую муку, я на дне. Но снизу, сквозь струи, всё же внемлю шелковому звуку уносящейся твоей ладьи. 14 января 1923

308. СОН {*}

Знаешь, знаешь, обморочно-пьяно снилось мне, что в пропасти окна высилась, как череп великана, костяная, круглая луна. Снилось мне, что на кровати, криво выгнувшись под вздутой простыней, всю подушку заливая гривой, конь лежал атласно-вороной. А вверху — часы стенные, с бледным, бледным человеческим лицом, поводили маятником медным, полосуя сердце мне концом. Сонник мой не знает сна такого, промолчал, притих перед бедой сонник мой с закладкой васильковой на странице, читанной с тобой… 15 января 1923