Стихотворения

1908 г.

ЧАЩА

Чаща, днём прогретая, От смолы душна; Знойными просветами Глушь обнажена. Рыщет остроухая Меж кустами рысь. Вопли выпи, ухая, С топи донеслись. Торф блестящий в ельнике Вяжет рыжий мох; В смутном можжевельнике Скрыт звериный лог. Чёрными провалами, Промышляя снедь, Тяжко ветровалами Лазает медведь.

1908 г.

В СТАРОМ ДОМЕ

Засветили лампу в зале, Накрывают стол в столовой, Что-то в кухне жарить стали, Дверь закрыли — скрали слово. Сели шумно у рояля, Заплелись в узоры звуки, Чуть скрипит нажим педаля, Ищут слепо клавиш звуки. В-вах! Зевота из гостиной, Там пасьянс, чулков вязанье, Чей-то шёпот длинный-длинный И, сквозь шёпот, восклицанья. Чу! — кричат часы-кукушка, Мопс ползёт, скрипя когтями… Вдруг залаял. «Мушка! Мушка!» — Барин, как битки? С груздями? —

1908 г.

РОЯЛЬ

Рояль старомодный, в опале, Расстроенный, пылью забитый, С обломанной ножкой педали И с крышкой разбитой. Как странно сквозь смеха раскаты И речи горячего спора, Вздохнули аккорды сонаты, Как слово укора. И струны тоскливо и больно, Вдруг вздрогнув, скорей замолчали. Как будто сказали невольно О чьей-то печали.

1908 г.

В КОРЕШЕВЕ

В полумгле, таясь, белеют сторы, Шелестят страницы старых нот, Звоны струн заводят разговоры И «мур-мур» поёт на кресле кот. Погоди, накроют стол в столовой, И, вздохнув, закроется рояль; Подплывёт к столу халат лиловый, Самовар закружит пар в спираль. За стеклом фарфор — знакомые модели, У камина вышитый экран, В хрустале застыли мирабели, Сдобный хлеб заботливо румян. Бой часов — далёкий звон удара, Ветер бьёт в оконный переплёт… Тёмный зал ждёт Грига и Годара, И «мур-мур» поёт на кресле кот.

ПУШКА

Он хотел дойти до тёти, Ей похвастаться игрушкой, Видит — правдашный солдатик С настоящей чёрной пушкой. Подбежал он, крикнул: «дядя! Как её ты зажигаешь? Ты привёз её нарочно, Или маленьких пугаешь?…» ……………………… Не видали вы ребёнка В белой шапке, с погремушкой? Он хотел дойти до тёти, Ей похвастаться игрушкой!?

1905 г.

ХОХОЧЕТ МУЗЫКА

Идут ряды солдат. Тяжёлым, частым эхом Удары слитых ног по площади звучат. Хохочет музыка, хохочет медным смехом — Исчадье ярких труб, она ведёт солдат! Размерно дышет грудь, размерно ходят губы, Застыло, помертвев, холодное лицо. И только бьют ступни и резко воют трубы, И солнце вьёт, дымясь, морозное кольцо. Под лоскутом сукна, сжимаясь, сердце бьётся. Оно болит, болит… Тоской напоено! Исходит муками! А музыка смеётся, И скоро брызнет вновь кровавое вино. Коснулось солнце труб багровыми лучами, И трубы вспыхнули; и, уходя назад, Колеблятся штыки железыми свечами… Хохочет музыка. Идут ряды солдат.

Не позднее 1908 г.

ЧЁРНОЕ ОЗЕРО

Над Чёрным озером летят нетопыри И рыбы плещутся и падают в осоке… Толпа косматых туч на полосе зари Крадётся с запада, чтоб вспыхнуть на востоке. Стальных ударов хор — бьют в косы молотки, Однообразный стук похож на предсказанье: Не упадёт трава в росистые круги, А вспыхнут лезвия предтечами восстанья! Зальётся барский дом пожарною волной. Сверкая, топоры вонзят свое проклятье. И узкие серпы блестящей кривизной Над жертвой очертят последнее объятье.

1908 г.

НА ПАРОХОДЕ

Проходят в памяти: стучащий пароход, И яркий коридор, и рубка, и каюты, А там, на палубе, и столиков уюты, И ветер на носу, и всплески тёмных вод. Ослабевает мысль — дремотно и легко… На плечи — мягкий плед, в лицо — дыханье влаги, На волнах от луны — блестящие зигзаги, На небе от луны — бездонно-глубоко. Щекочет мне лицо знакомое пальто, Клонится голова в любимые колени. И грёзы заплелись в ласкающие тени, И у рассудка нет злорадного: «Не то!» Остановилась жизнь, красива и проста, И смотрит мне в глаза, шутливо улыбаясь, И мысли полусна рифмует, обрываясь, Баюкающий стук глубокого винта.

1908 г.

МОРОЗ

Дрожит за пашнями опаловая даль, В извилинах борозд червонных луж осколки, Берёзки по межам, как в нежную вуаль, Одела изморозь в пушистые иголки. Сверкают гладкие, сухие колеи И гребни острые, как камень твердый, грязи. По розовой слюде морозные штрихи Белеют, как следы старинной книжной вязи. На бледном небе нет ни облака. Висит Мерцающая высь прозрачным льдом сурово… Седой туманный лес чего-то ждёт, молчит, И солнце малое болезненно-багрово.

1908 г.

РЕЗЕДА

Пряно дышит резеда, Огибая клумбы круг. Набежал на гладь пруда Чей-то радостный испуг. Набежал и — присмирел… И по стеблям тростника Слабый отзвук долетел, Испугавши мотылька. Пахнет лип пьянящий цвет В хороводах жадных пчёл. Передвинул ветер свет, Как страницу перечёл. Ходят тени по песку От кивающих ветвей. Чью-то тихую тоску Утешает соловей. Солнце сходит на покой, Зажигая тополя… Кто-то истовой рукой Крестит мглистые поля.

1908 г.

В ГОРАХ

Невидный спуск в овраг в колёса бьёт камнями, Кольцом холодных струй охватывает дно. Урчит глубокий ключ, встревоженный конями, И бьётся слитных вод разбитое звено. Ударило в лицо вишнёвыми кистями, В листве мелькнул узор слепого фонаря; Затренькал колокол, запахло тополями, И встала, накренясь, стена монастыря. В часовенке горят в оправах риз святые, В лампадке наверху янтарный язычёк; Чугунные врата, видавшие Батыя, И в нише, на скамье, в скуфейке старичёк: Как венчик — бороды и кудрей позолота! И так он в думах тих и безмятежно рад, Что кажется святым из тёмного киота, Пришедшим посидеть у незабытых врат.