Стихотворения

1912 г.

РОЗЫ

Как пахнут печально и сладко Увянувших роз лепестки! От них продушилась тетрадка, От них на бумаге кружки. «С тридцатого счёт водовоза, Купить на базаре яиц…» И снова прилипшая роза Меж летних забытых страниц. И дальше «За лодку матросу…» И кажется — ночь на реке, И лодка всплывает к утёсу, И алая роза в руке… Струятся, стекая алмазы, Весло задержало свой плёс… Бледны и невнятны рассказы Увянувших выцветших роз.

1912 г.

КЕНАР

Мирно трещит у окошка Кенар, не чуя весны, В садике сохнет дорожка, Млеют кусты бузины. Там, по дорожке, когда-то В креслах возили его… Звякнула чёрство лопата — Крест, под крестом никого. Продано кресло татарам, Вышла за друга жена… Мы только с кенаром старым, Да вот, пожалуй, весна, Помним о том, что забыто… Точно подкова конём Сброшена в беге с копыта И зарастает быльём.

1912 г.

ОСЕННЕЕ

Все больше звёзд, и млечный путь так чёток И крепок воздух кованых ночей. Как тяжелобольной, день напряжённо кроток Сиянием остуженных лучей. Как будто опускается незримо, Что день, то глубже строгий светлый лес И всё в воде: стволы, дома и струйки дыма… А свод ветвей — подводных трав навес. И птицы осени — удод, и дятел, И поползень — ритмично, как в воде, Летят-плывут, кружась, и я для них утратил Людское зло, забыто о вражде. Мы все в глубоком озере. Над нами Высоко тянут баржи-облака, И солнце нам сквозит далёкими лучами, И холоден и крепок наст песка. Чу! Пароход кричит! Там пристань где-то, Там где-то шум надводной жизни… Пусть! Под ровный гул воды мы грезим, и согрета Остуженным теплом покоя наша грусть.

1912 г.

ЧЕРНИЛЬНЫЕ ОРЕШКИ

В дуплах дубов заботливая глина И — старцам вновь возвращена листва — Пусть ствол во мху, и в ветках паутина, И там, вверху, в расщелинах, трава. Здесь много милого: лишайник ставит вешки, Усач и златки петли заплели, И вялые чернильные орешки, И гулкие заржавленные пни. Дорожка вспухла от кротовых кочек, Скамья давно без спинки и доски, В её столбах так много нор и точек Точильщиков, а в трещинах трухи. Сюда ведёт меня воспоминанье И к старости направленные дни На странное безмолвное свиданье: Меня встречает мама у скамьи. Здесь наше прошлое, мы в нем двояшки, Взволнованно идем по парку — я Ищу в корнях чернильные орешки, Она — любовь, и юность, и меня.

1913 г.

ДИАКОН

Памяти диакона А.Г.Левшина церкви

Тарасовской богадельни на Шаболовке,

скончавшегося в заутреню 14-IV-1913 г. [2]

Золото свечей в иконостасе И хоругвей радостный доспех… «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех…» Поп в червонной ризе — вождь дружины С поднятым, как ясный меч, крестом… Над паникадилом паутины Вспыхнули малиновым огнём. Со свечёй, струящимся кадилом Старый диакон, ветхий друг вождя, [3] Шествует, покорен Вышним силам, Благолепье строгое блюдя. Памятуя о последнем часе, Дух готов уйти земных помех… «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех…» Сердце бедное неизъяснимо сжалось… Трепетно кадило переняв, Он склонился тихо… и сломалась Верная свеча, кропя рукав… Крестный ход прервался, в мирном гласе Замер клир в тревожном слухе всех… «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех…»

2

На Светлое Христово Воскресение

3

В рукописи такое написание (не «дьякон»)

17-IV-1913 г.

ЛУНКА КОСТРА

Костёр, потухший в серой лунке, В песке на матовой косе, — И бляха от пастушьей сумки, И след в полыни по росе. А там, на наволоке потном, Забег разгонистый челна И на песке сыром и плотном, Лениво-мутная волна. Уходит солнце глубже в горы И дальше, плоские лучи Желтят песка холмы и норы, Озёра, лужи и ручьи. Полынью пахнет и песками, И стылым ворохом костра, И даже теми рыбаками, Которых грел он до утра. Так наша жизнь — коса речная, И след челна, и след ступней… Лишь слух и зренье б, доживая, Не притупить в мельканье дней!

1913 г.

ТАРАНТАС

Белым храмом помощницы скорой Принаряжен унылый погост. Палисадник у батюшки споро Принялся и ударился в рост. В палисаднике ходит поповна И раскрыто окно с кисеёй, И на скрипке играет любовно Старый поп, ударяя ногой. К колокольчику, к клячам приучен, Сотни верст перемерив не раз, По гатям, по ухабам замучен, Дребезжит сквозь туман тарантас. Мимо, мимо к часовне, за сосну!… В тарантасе заезжем не он! Отдадут, отдадут в эту вёсну И приход, и поповну в закон. Отдадут с ней и домик, и липки, С залитою слезами скамьёй… Новый поп заиграет на скрипке, Хитрый такт выбивая ногой.

1914 г.

ИМЯ ГОСПОДНЕ

Жидкие брошены сходни, Поет монастырская пристань: «Хвалите имя Господне И ныне, и присно!» — В иконостасе дубовом Спокойные лики прекрасны… И ладан шелком лиловым Тянется ясный. Умной молитвы обрывки, Наперсники дум о бывалом, — На стойке бисер прошивки С игольником алым. Брякают в горсточке чашек Затёртые денежки звонко… Желтеют свечи монашек За ширмою тонкой. Стал пароход молчаливым, А Волга — былинною Волгой. Туда бы, к тихим заливам, Плыть долго бы, долго. Весла поднять над водою, Жемчужные зёрна роняя, Пусть лодку несёт, седою Волной нагоняя. Слушать, как в плёс многоводный Далёкая пела бы пристань: «Хвалите имя Господне И ныне, и присно!»

1914 г.

ЖАЛЕЙКА

Где сладил ты свою жалейку, Дождём пронизанный пастух? Какой корой душисто-клейкой Обвил старательно вокруг? Кто научил лады для песен Прорезать сметливым ножом? Зачем раструб у дудки тесен И плачет, жалуясь, о чём? «Где по канаве незабудка Встаёт с болотистого дна, Была она, пастушья дудка, Неторопливо сплетена. Растёт над кочкою берёзка, На ней ободрана кора, По ней бежит и стынет слёзка, И вянуть листикам пора. Под той берёзкой загубили Меня завистницы мои, Под тою кочкой схоронили И нож оставили в груди. Меня, пастух, ты пожалей-ка, Пригубь ты дудочку свою!» «Взыграй, взыграй, моя жалейка, Потешь отца и мать мою!» Пастух ремень затянет туго, Судьба закинет в дальний край, А дудка, верная подруга, Твердит за пазухой: «Играй!» И где-нибудь остатний колос Сбирая осенью с полей, Отец и мать признают голос Пропавшей дочери своей.

1914 г.

"Сегодня в городе, перед закатом,"

Сегодня в городе, перед закатом, Весеннее, на мокрый тротуар, Блеснуло солнце золотом крылатым, Под ним всплеснулся вывесок пожар. И весело, с письмом в руке, в помятом Пальто, в весенний солнечный угар Метнулся реалистом бледноватым Сам бог весны, бог солнцезарных чар. На миг остановился предо мною, Раскинув руки, обратив лицо В высь голубую, полную весною… Был вдавлен он в блестящее кольцо И заслонен сквозной голубизною… И думал я: о, молодость моя, Мне не видать, не чувствовать тебя!

1914 г.

ЗАЛОМ

По-над бездною ржаною Бархатисты и лиловы Низко плавают, луною Одурманенные, совы. И настоенный на ржи, Перепутанной и тучной, Тянет брагой из межи Воздух сытный и докучный. Из ночного воют псы, Ворожит луны истома… У последней полосы Узел вещего залома. Наспех рваные чекой, Перемаранные осью, Чьей-то мстительной рукой Туго связаны колосья… Наплывёт на рожь волна, Чуя утро, псы залают, Тускло снизится луна, И туманы заиграют. Встанут жницы над бугром И, кладя поклоны полю, Засудачат про залом И загубленную долю.