В этом доме опустеломЛишь подобье тишины.Тень, оставленная телом,Бродит зыбко вдоль стены.Чуть струится в длинных шторахДух тепла — бродячий дух.Переходит в скрип и шорохНедосказанное вслух.И спохватишься порою,И найдешь в своей судьбе:Будто все твое с тобою,Да не весь ты при себе.Время сердца не обманет:Где ни странствуй, отлучась,Лишь сильней к себе потянетТа, оставленная, часть.
«К
чему б теперь о днях недобрых…»
К чему б теперь о днях недобрых,О выжженныхВагонных ребрах,О бомбах,Плавящих песок?Скользит по проводуПантограф,Гудит торжественноГудок.Ни станций,От мазута грязных,Ни лиц,Что угольно-черны.Несется поезд,Словно праздник,Где окна все освещены.А там,Холодный и могучий,Стоит в запасе паровоз.В его груди гудок ревучий,Тревожно рвавшийся под тучи,Все жив.О, только б не вознесОн голос свой,Сирене сродный,Туда, где мечутся лучиПрожекторов……Так стой, холодный,И отдохни. И помолчи.
«О первая библиотека…»
О первая библиотека,Весомость тома на руке!России два различных векаЛежат в домашнем сундуке.И прошлый век в сознанье раннемЗвенел мне бронзою литой:Там Пушкин встал у основанья,У изголовья — Лев Толстой.А этот век… За взрывом — взрыв!В крови страница за страницей.И от огня не отстранишься,Одних бессмертно озарив.Других под бурею отвеялНе без мучительных потерь.Но стало тише… И теперьЗвук словно сам в себя поверилИ, донося значенье слов,Восходит чище и свободней,Как выражение природнойЕстественности голосов.
«И луна влепилась в лоб кабины…»
И луна влепилась в лоб кабины,И легла за плугом борозда.Взрезывай тяжелые глубины,Думай, что там было и когда?Не враждует прах с безгласным прахом,Где прошли и воды и лучи,И не глянет в небо черным страхомБорозда, рожденная в ночи.И вдали от суетного станаВдруг возникнет, как из-под земли,Скорбная торжественность туманаВ память тех, что раньше здесь прошли.Пусть они живому не ответят,Пусть туман, как привиденье, — прочь,Ты вернешься к людям на рассвете,Но не тем, каким ушел ты в ночь.
«Заняться как будто и нечем…»
Заняться как будто и нечем,Вот лестницу он смастерил.Ведь жизнь оставляет под вечерНемного желаний и сил.И тихо — ступень за ступенью —Он стал подниматься туда,Где пенье, морозное пеньеНад крышей несли провода.А все, что отринуто, глухоЗамкнули четыре стены.Там, как изваянья недуга, —Подушка и ком простыни.И встал он — высоко, высоко —Не краткий закат подстеречь,А холод незримого токаУ самых почувствовать плеч.Увидеть в каком-то наитье(Как будто провел их не сам)Вот эти смертельные нити,Ведущие к первым огням.Ну что же, теперь не в обиде:В порыве желаний простыхОгни на поверке увиделИ что осветил он — постиг.Но старое сердце дивилось:И в счастье есть горький удел —И выше бывать приходилось,А что-то навек проглядел.
Во имя твое
1968—1972
«Опять мучительно возник…»
Но лишь божественный глагол…
А. Пушкин
Опять
мучительно возникПередо мною мой двойник.Сперва живет, как люди:Окончив день, в преддверье снаЛистает книгу, но онаВ нем прежнего не будит.Уж все разбужено давноИ, суетою стеснено,Уснуло вновь — как насмерть.Чего хотелось? Что сбылось?Лежит двойник мой — руки врозь,Бессильем как бы распят.Но вот он медленно встает —И тот как будто и не тот:Во взгляде — чувство дали,Когда сегодня одного,Как обреченного, егоНа исповедь позвали.И сделав шаг в своем углуК исповедальному столу,Прикрыл он дверь покрепче,И сам он думает едва ль,Что вдруг услышат близь и дальТо, что сейчас он шепчет.
«Нет, лучше б ни теперь, ни впредь…»
Нет, лучше б ни теперь, ни впредьВ безрадостную поруТак близко, близко не смотретьВ твой зрак, ночная прорубь.Холодный, черный, неживой…Я знал глаза такие:Они глядят, но ни однойЗвезды в них ночь не кинет.Но вот губами я приникИз проруби напиться —И чую, чую, как родникКо мне со дна стремится.И задышало в глубине,И влажно губ коснулось,И ты, уснувшая во мне,От холода проснулась.
«Померк закат, угасла нежность…»
Померк закат, угасла нежность,И в холодеющем покое,Чужим участием утешась,Ты отошла — нас стало двое.Ах, как ты верила участью!Тебе вины любая малостьНеразделимой на две частиИ не всегда твоей казалась.Я оглянулся и увидел,Как бы внесенные с мороза,Твоей неправедной обидыТакие праведные слезы.И вызрел приступ жажды грубой —На все обрушить радость злую,Таили дрожь презренья губы,Как смертный трепет поцелуя.Но отрезвляющая воляВзметнула душу круче, выше, —Там нет сочувствия для боли,Там только правда тяжко дышит.Уже — заря. В заботе раннейВнизу уверенно стучатся.Я не открою. Спи, страданье.Не разбуди его, участье.
«Мать наклонилась, но век не коснулась…»
Мать наклонилась, но век не коснулась,Этому, видно, еще не пора.Сердце, ты в час мой воскресный проснулось —Нет нам сегодня, нет нам вчера.Есть только свет — упоительно-щедрый,Есть глубиной источаемый свет,Незащищенно колеблясь без ветра,Он говорит нам: безветрия нет.Мать, это сходятся в сердце и в домеНеразделимые прежде и вновь,Видишь на свет — в темножилой ладониЧутко и розово движется кровь.Видишь ли даль, где играют, стремятся,Бьются о стены и бьют через край,Реют, в извилинах темных змеятсяМысли людские… Дай руку. Прощай.
«Нет, не соленый привкус нищеты…»
Нет, не соленый привкус нищеты —Нам сводит губы жажда этой жизни,Боясь того, что, до конца не вызнавЕе щедрот, исчезнем — я и ты.Болезней много мы превозмогли,Так дай нам бог не увидать земли,Где изобилье, ставши безобразьем,Уже томит создателей своих,И властно подчиняет чувства их,И соблазняет прихотями разум.
«Теперь не для того тебя зову…»
Теперь не для того тебя зову,Чтоб возвратить души моей невинность,Чтоб вновь увидеть, как подснежник вынесВнезапную — над тленьем — синеву.Да, искушенный, все я сохранил —И чистоту, и сердце непустое,И в зрелой нерастраченности силМне жить сегодня тяжелее вдвое.Не принимал я чувство никогдаКак дань весны всесильной и летучей,В ней сквозь безгрешность — жжение стыда,Которое нас запоздало мучит…