Стиляги

Мы продержались с конца сорок шестого, весь сорок седьмой, сорок восьмой, сорок девятый и немножко в пятидесятом. И уже тогда нас изловили. Успели, так сказать, снабдить в большом количестве [пластинками]. И эти пластинки прозвучали на всю Россию. Очень многие их имели, знали, что есть такая возможность, и как-то доставали. Наша «студия звукозаписи» без простоя работала.

В конце пятидесятого прошли по городу повальные аресты. И потом от трех до пяти люди отдыхали в кавычках, занимались другой работой – лесоповалом там под винтовками. А когда освобождались, кто-то возвращался к своей деятельности, восстанавливал, а кто-то занимался чем-то другим уже. Я аппарат уже не приобретал, а только помогал [человеку], который восстановил все, что было, и даже усовершенствовал. Был такой Руслан Богословский.

[Тиражировали] джазовые вещи, поскольку джаз был запрещен тщательно и полностью. Или играл оркестр в подвале ночью для записи, или с пластинок иностранных джазовые мелодии – джазовую классику привозили. Это во-первых. А во-вторых – танцевальные вещи были – танго, фокстроты. Именно то, чего не было в нормальных советских магазинах. Ведь в советских магазинах в те времена были либо эти пошлые дурные комсомольские гадости, которые внедрялись, внедрялись – но бесполезно. Либо частушки деревенские, либо бальные танцы, которые тоже абсолютно никому не нужны были. Магазины пустовали, скучали продавцы, все шло именно таким подпольным путем.

[Стиляги] очень широко пользовались нашей продукцией. Она им помогала не только вечерами танцевать у себя в квартирах. Эти пластинки только им и были по вкусу – джаз. Занимались они даже перекупкой на Невском, обменом и так далее. Студенты и «бездельники», как их раньше называло правительство – которые не работали, не учились, а занимались перекупкой, в иностранцами имели контакты. В то время это было очень важно для них – они приобретали и одежду, занимались покупкой валюты. Кто чем занимался – стиляги очень разносторонние были люди. Я [со стилягами] общался очень тесно, потому что пластинки шли от нас к ним в большом количестве, знал их, но «бездельником» не было, потому что изготовление пластинок занимало очень большое количество времени. Взаимным уважением мы пользовались.

Борис Алексеев:

Записи «на костях» – замечательное советское изобретение. У меня был приятель – его окна выходили прямо на двор американского посольства. Смотрел себе и делал записи «на костях». По-моему, пять рублей каждая запись. Но если ты приносил пленку (а пленку надо было где-то достать, обычно где была ненужная пленка? в поликлиниках), то тебе он бесплатно одну делал. Она довольно хорошо играла, качество хорошее. Где-то они у меня до сих пор хранятся, но уже не на чем играть – нет у меня на семьдесят восемь оборотов проигрывателя. Хранятся на память. Продавались они также в ГУМе – там был отдел музыкальный, и какие-то люди там стояли, продавали по пять рублей. А также был тогда Коптевский замечательный рынок, там по воскресеньям можно было купить абсолютно все, что угодно. И все это было сделано на «ребрах». А можно было и [настоящую пластинку] купить, но это стоило больших денег. Потому что запрещено было ввозить любые западные пластинки. Сейчас говорят, что запрещали только [Петра] Лещенко и Вертинского, но и любую западную пластинку отбирали. Но наш народ может провезти все, что угодно. Так что, провозили несмотря ни на что. В основном, это были дипломаты, а также спортсмены. Я помню, у [футболиста] Всеволода Боброва мы брали переписать пластинки.

Виктор Лебедев:

Доставали записи «на ребрах» – на рентгеновских снимках, ездили на Обводный канал на барахолку, покупали там все эти записи, они выдерживали три-четыре исполнения на жутких этих патефонах. Но парадоксальным образом, несмотря на железный занавес, мы ведь знали практически всю американскую классику джаза. Мы знали и Бенни Гудмана, и оркестр Гленна Миллера, и Чарли Паркера, и Оскара Питерсона, и Диззи Гилеспи, и бибоп, и диксиленды, и все американские мелодии популярные. Мы знали все ньюпортские фестивали джаза, все новинки, все течения. При отсутствии информации мы обладали фундаментальными знаниями. Когда я приехал в первый раз в Америку, выяснилось, что мы ничего не пропустили. Вот этот пласт культуры знали досконально. Как грибы сквозь асфальт прорастают, так все это доходило до нас. Обменивались какими-то пластинками, записями. Те редкие люди, кто бывал на Западе, что-то привозили.

Олег Яцкевич:

Мой приятель – пианист доморощенный, играл с музыкантами. И он где-то достал пластинку, и мы пошли к девушкам с этой пластинкой. Чтобы там ее проиграть, потанцевать. Пластинка – натуральная американская. С одной стороны – Билли Мэй, трубач, он исполнял «My Darling Suzette» – «Моя дорогая Сюзетт», а что с другой уже не помню. И вот в разгар нашей вечеринки – там какое-то винцо, музыка играет – входит папа девушки. Такой богатый еврей, артельщик. Он послушал и говорит: «Сколько стоит эта пластинка?» – «Это очень дорогая пластинка. Мне ее дали просто на вечер». – «Ну, сколько она стоит?» – «Двести пятьдесят рублей». – «О чем вы говорите?» – Вынимает деньги, и дочке: «Это тебе, козочка». Мы обалдели: чтобы за пластинку – двести пятьдесят рублей? Причем, если бы там было что-то действительно такое. А тут – Билли Мэй, хороший музыкант, но не более того: мы уже могли отделить Эллу Фитцджеральд от Билли Мэя. Или даже не двести пятьдесят, а четыреста. Нам это казалось заоблачно. Мы выходим, и я говорю: вот это – жизнь. Взять и купить пластинку за четыреста рублей.

Не было еще магнитофонов. А эти записи на костях были ужасающего качества. Это – не музыка, это – пародия на музыку. Сейчас, если я что-то включаю, мне сын по слуху говорит: убери низкие [частоты], пожалуйста. А там – ни низких, ни высоких, идет такая мешанина, с трудом отличаешь.

Борис Дышленко:

Первое время были пластинки на рентгеновских снимках, а потом все обзавелись магнитофонами. Это были огромные тяжелые штуки – «Днепр-11». Они были не очень удобными, потому что в них был такой пассик – резиновая штучка от одного колесика к другому, – он быстро растягивался, и начинал плыть музыка. Записывали музыку и с «глушилок», но старались, конечно, записать с пластинок, привезенных. У всех по-разному происходило. Кто-то развивался и начинал собирать настоящий хороший джаз, серьезный. А кто-то ограничивался довольно примитивной музыкой.

Борис Павлинов:

Пока не придумали магнитофоны, эти пластинки были единственным [средством распространения] музыкальной культуры. А магнитофоны практические убили «ребра» тем, что они удобнее были, переписывали друг у друга. Магнитофоны очень быстро заполонили молодежную среду, и поскольку они были долговечнее – пока пленка не порвется, играй сколько угодно, взад – вперед перематывай. И потом еще записать на ленту можно было на получасовую кассету, на сорокапятиминутную кассету. Включил, нажал на кнопочку – и уже сорок пять минут не подходи к магнитофону, песни друг за другом идут. А пластинку ведь каждый раз надо ставить (речь идет о старых пластинках, где на одной стороне была записана одна композиция – В. К.). Удобнее магнитофоны были, и они постепенно вытеснили из обращения эту вот рентгеновскую запись. И она на корню уступила место следующей технике.

«Радио-диверсия»

В ситуации, когда джаз был практически запрещен, еще одной – кроме пластинок «на костях» – возможностью его услышать были «вражеские голоса» – иностранные радиостанции, передававшие в эфир джазовые программы. Естественно, советские власти пытались с этим бороться: передачи Би-Би-Си и «Голоса Америки» глушились. В начале пятидесятых в СССР было прекращено производство радиоприемников с диапазоном коротких волн меньше 25 метров, и в результате станции, вещающие на волнах 19, 16 и 13 метров, практически не глушили. Благодаря этому счастливые обладатели выпущенных раньше приемников имели возможность, например, слушать передачи Би-Би-Си – «Rhythm is our Business», «Like Music of Forces Favorites»,”Listeners’ Choice».

В несколько привилегированном положении находились и те, кто хоть в какой-то степени понимал английский язык: например, музыкальную передачу «Голоса Америки» «Music USA» на английском языке, как вспоминает Алексей Козлов, «по-настоящему не глушили, только иногда «подглушивали»».

«Голос Америки» (Voice of America) – радиостанция, организованная правительством в США в рамках Агентства военной информации в 1942–м году, – с началом «холодной войны» превратилась в пропагандистский инструмент в войне двух миров: коммунистического и капиталистического. С 1947–го года «Голос Америки» стал вещать не русском, а через два года советские власти начали применять «глушилки».

Для стиляг и всех, кто интересовался джазом, самыми ценными на «Голосе Америки» были именно музыкальные программы. В 1955–м году начинает выходить в эфир программа «Music USA» (другое название – «Час джаза (Jazz Hour)»). Несколько десятилетий бессменным ведущим программы были Уиллис Коновер (Willis Conover). Несмотря на возражения Конгресса, который поначалу возражал против того, чтобы на государственной радиостанции выходила передача о «фривольной» музыке, «Час джаза» все-таки вышел в эфир. В начале каждого выпуска звучала мелодия Дюка Эллингтона «Take A Train». Когда программа была на пике своей популярности, ее аудитория доходила до 30 миллионов человек, большинство из которых находились за пределами США, так как по закону «Голос Америки» мог вещать только на другие страны. И какая-то – пусть и небольшая – часть этой аудитории приходилась на Советский Союз.