Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

ВО ДНИ ТВОРЕНИЯ

Когда Господь творил в пространстве звезды И оживлял потухшие погосты, Из пальцев у Него струились искры И в глину мокрую впивались быстро, Иные превращаясь в змей зеленых, Другие – в ящеричек изумленных У ног Создателя меж острых скал, – И Он их оком отческим ласкал. И, помнится, одной из стрел зеленых Я сам глядел из глазок изумленных На новосозданный волшебный мир И ликовал, как призванный на пир. Потом я множество метаморфоз Перетерпел – и много пролил слез. Но дни творенья в памяти моей, Хоть много роковых промчалось дней, И, созерцая ящериц в траве, Иеговы вижу образ в голове Моей и взгляд Его печальных глаз, Когда на мой дивился он экстаз.

РАЙСКИЙ СПУТНИК

С тобой я плыл, как лебедь, против волн, Очарованья жизненного полн. С тобой, затравленный, бездомный зверь, Нашел раскрытую к спасенью дверь. Гонимый Немезидами Орест Честной обнял над черной бездной крест. Ты Ангел, мне ниспосланный Хранитель, Хоть и забыла, что ты небожитель. И из души моей, как водопад, Стихи свергаются в исподний ад. Душа, моя теперь Эола арфа, И ради твоего пошел я шарфа Сражаться на мистическом турнире, Пошел бряцать на семиструнной лире, Чтоб Божий мир еще раз воплотить, Чтоб, как Пречистую, тебя любить. И небо стало для меня синее, И звезды ярче, и слова живее, И каждую я полюбил былинку, И каждую в очах твоих слезинку. Как чайки белые, всю жизнь с тобой Парили мы над пенистой волной. И ты в небесный Иерусалим Введешь меня, как чистый серафим, И там на изумрудовой лужайке Плясать мы будем меж блаженных стайки, И цветики сиять там будут ярко, Как у Беато милого в Сан Марко.

СТЕПНОЙ ПЕЙЗАЖ

Сверху облачный брокат. Снизу черный, мокрый плат. Пахнет сыростью могилы, Пахнет молоком кобылы. На распаханном обмежке Пахнет шапкой сыроежки. Нет охоты плесться с плугом За конем печальным цугом. Веры нет ни в плуг, ни в семя, Язвы лечит только время: Погребет под черной глыбой Всё измученное дыбой. Сам я – старый автомат Меж шагающих шахмат. Но мне дороги фигуры, Как бы ни были понуры Все они от страшных бед, Как бы ни был сам я сед. Я люблю твой мир, о Боже, Как бы ни было похоже Всё в нем на кромешный ад. Может быть, и райский сад – Лишь иллюзия поэта, В сущности ж пустыня эта Так пустынна с первых дней. Поле. Лес горящих пней. Стадо тощее овец. Звезды. Кладбище. Конец.

ПЕСЧАНЫЙ ПЕЙЗАЖ

Ветер воет. Шелюг гнется. Золотой песок несется, Засекая наши лозы, Словно градовые грозы. Морем стали кучегуры. Тигровые всюду шкуры. На мохнатом я киргизе Через золотые ризы, Завернувшись в плащ, плетусь, Адским божествам молюсь. Вдруг в развеянной лощине, Как на Гольбейна картине, Сгнившие совсем гроба: Кости, ребра, черепа, Как гигантские орехи, Круглые глаза­прорехи, Сатанинский вечный смех, Что ни челюсть – смертный грех. Подле медные кресты Да Фелицы пятаки. Всё Микулы­селянины, Бурлаки или Каины, Всё оратаи да воры, Населявшие просторы Эти двести лет назад, До того, как ветер в ад Превратил простор песчаный, В край забытый, окаянный. Всё, как крот, он перерыл… Я плетусь среди могил. Из гробов подъяли гады Головы, как будто рады Видеть мой усталый бег. Но не вещий я Олег, Жалить нет меня охоты. Конь храпит, но без заботы Золотой месит песок, И на нем застыл седок. Он меж этих черепов Собственный свой ищет череп, Словно он во тьме веков Был растерзан лютым зверем И зарыт здесь в ковыле, В дикой девственной земле. Прошлый день и настоящий, Ничего не говорящий, Это для него одно – Только преисподней дно.

МОРСКОЙ ПЕЙЗАЖ

Бушевал угрюмый Понт. В дымке вечной горизонт. Колыхалась степь без меры, Породившая Химеры. В море паруса и чайки, Над полями тучек стайки, Море золотой пшеницы, Жаворонки и Жар­Птицы. На макушке мы кургана Меж пахучего бурьяна Смотрим на морские рифы, Как сторожевые скифы. Мы из неба синей чаши, Мы из моря малахита, Где забвение сокрыто, Пьем безбрежности нектар. Мир еще исполнен чар В черноморской был пустыне. И Отец о Блудном Сыне Не забыл еще своем: Он ему прислал подругу, Чтоб украсить жизни фугу, Милую, как летний день, Верную, как ночи тень, Мудрую, как райский Змий, Гордую, как ритм стихий, Нежную, как лепестки Роз осенних у реки. И она явилась в степи Снять у Прометея цепи, Коршуна согнать с души. Посмотри, как хороши Линии ее лица! Эллинского нет резца, Что стильнее бы камей Врезал в розовый агат. Здесь в кургане лишь лежат Ей подобные дидрахмы, Но тревожить царский прах мы Станем ли, раз наяву Я с камеею живу, Раз и я могу порой, Словно степь в объятьи неба, Жить в лучах священных Феба. Всё приемлет скорбный гений Мой во имя сновидений, Братьев Ангелов и бесов. Освятила ты Одессы Безоглядные поля, Белый призрак корабля Провела чрез яви ад В край лазурных Симплегад!

МЕЛОДИЯ ИЗ ХАОСА

Когда я думаю о звездах, Незримые из глаз лучи, Как вороненые мечи, Чего­то ищут в мировых погостах И связывают жалкий атом Серебряною паутиной С Создателя закатом И с изумрудной тиной Глубоких недр морских. И беспокойный стих Мой за великую считает честь Тогда знакомство с Богом, Чье мерное дыханье Я чувствую в себе убогом. И всё, всё мирозданье Тогда во мне, И в вещем сне Тогда бушую Я аллилуйю, И Млечные Пути По красному пути Текут моих холодных вен, И я не чувствую уж стен, И я не чувствую корней: Я – с кистью черной Средь облачных теней В пустыне горной Угрюмый кипарис, Я – снеговой нарцисс, Глядящий в синий пруд. И я совсем, совсем беспечно Живу и слушаю леса Шумящих черных хвой, И в небеса Гляжу, как черный обелиск, И солнечный лучами диск Меня живит. И голоса, Как звездный эремит, Я слышу звонких сфер И облачных химер. И, как через кристалл галены, Проходят чрез меня из пены Рожденные мелодии, И голоса я слышу отошедших, Потусторонние, таинственные речи. То грохот глетчера, То волны полюса ледяного, То волны тропика стеклянного, И в пене я, И в брызгах я, И чайки крыльями Меня касаются, И тучи сегидильями Меня стараются Развеселить... Порвалась нить С реальностью, И я своей зеркальностью Весь отражаю Хаос, Не пряча головы, как страус. Я зыбкая трава, Я атом божества. Я цветик синенький во сне, Я паутина на окне Забытого за облаками храма, Я золотая рама, В которую природу­мать Ты можешь навсегда вписать, Седьмую лишь сорви печать...

СМЕРТЬ СОЛНЦА

Мне снился ужас: солнце умирало! Весь день оно кровавое шаталось И по краям, как уголь, угасало, И серым пеплом море покрывалось. И сумрачная тишина настала, И в норы тварь земная поскрывалась, А люди завернулись в покрывала, Как в саваны, когда оно скончалось. И мы с тобой, обнявшись, на колени С молитвой опустились и застыли. И всё вокруг исчезло: свет и тени. Нет более ни парусов, ни крылий, И даже звезд алмазных поколений Никто не видит отраженной пыли!

МОРСКАЯ СИМФОНИЯ

Пахнет солью, пахнет йодом, Пахнет воровским народом, Крабом черным и муреной, Пахнет жемчужною пеной, Пахнет смоляным канатом, Пахнет пламенным закатом И серебряным восходом, Пахнет засмоленным ботом. Пахнет полною свободой, Пахнет храмом и пагодой, Пахнет крыльями и Богом, Пахнет Пиндаровым слогом, Пахнет скалами и тиной, Пахнет райскою картиной, Пахнет мною, чайкой белой Над волною поседелой. Вот я рею над волнами, Над лазоревыми снами С пенистыми кружевами, – С зыбким Божьим иероглифом, Ниспадающим по рифам, – Что бушующий пеан Нам поют про океан. И подружка безразлучно Реет рядом, мерно, звучно, И очей ее магнит К Вечности святой манит. На гнезде в холодной щели Мы недолго лишь сидели, Звезд холодное мерцанье Вызывало в нас желанье Только новых пируэтов. Нет отчизны у поэтов, Каждый сам себе хозяин, Каждый созидатель таин. Волны – синяя обитель, Море – голубой Спаситель! Нас на землю не заманишь: Всё на свете только танец, Всё движенье, всё полет, Каждый сам себя живет!

ДУХОВНОСТЬ БЫТИЯ

Я шел по узенькой тропинке, Пробитой старым пастухом. Вокруг лишь жесткие травинки И камни с бархатистым мхом. Лишь кое­где цветочек желтый, Как солнце, улыбался мне, И ржавые свалились болты С меня на горной вышине. Вдали, как на учебной карте, Лазурные вершины гор, Со дня творения в азарте Чарующие Божий взор. Над ними облаков гирлянды, Манящий душу Бенарес, Сикстинские везде гиганты И много парусных чудес. И ни одной вокруг лачуги, Как будто вымер человек, Исчезли недруги и други, Погиб наш атомичный век. Как хорошо глядеть на тучи, – Духовности они полны, И снятся мне на мшистой круче Очаровательные сны. Мне снится, что душа поэта С душою облаков одно, Что от словесного привета Они склоняются на дно... Вот, вот они послушно к цепи Склонились потемневших гор, Вот заглянули в наши склепы, И укоризненен их взор. Вот чрез соседнюю долину Края поплыли их одежд, И Блудному на щеки Сыну Слезинки капнули из вежд, Из вежд родных как будто глазок, С глубокой, тихою тоской, Как из волшебных старых сказок, Но с нежной матери рукой. И стало мне тепло и грустно, И голову я вверх поднял: Из пепельной фаты искусно Опорожнили свой фиал Из алавастра чьи­то руки, Как Магдалина, что, Христа На крестные готовя муки, Слезами залила уста. И были облачные слезы Духовности такой полны, Что в сердце расцветали розы, Как от лобзания весны. И капли с каплями на теле Моем сливались в ручейки, И капли с каплями запели Меж скал от сладостной тоски. Всё больше их в одно сливалось, Всё громче пели свой пеан, – И всё от слезок возрождалось, Весь жизненный внизу обман. Нет ничего помимо духа, Нет ничего помимо слез, Для чуткого поэта слуха Всё лабиринт словесных грез.

АКВИЛОН

В пустыне меж поверженных колонн Уныло воет мощный аквилон. Закутавшись в поблекшую шинель, В руке застывшей я держу свирель, Но не пою: душа моя пуста, Как будто сняли и меня с креста. Но умер я не за друзей своих, Не от идей умолк в пустыне стих. О нет, я миру был совсем чужой И шел забытой по степи тропой. И жутко мне с самим собой везде, И вилами пишу я по воде. Лишь этот нравится мне древний храм, И с ящерицами я по утрам Хожу сюда, но больше не молюсь: Я собственных молитв своих страшусь. Но за меня суровый аквилон Поет среди поверженных колонн. 1949

ВЛЕЧЕНИЕ В БЕЗДНУ

Меня влечет морская бездна, Как будто я гусляр Садко, И хочется мне бесполезно Спрыгнуть туда, где так легко Становится душе и телу, Как будто я угрюмый краб, Сидящий на уступах смело, А не действительности раб. Там всё чешуйчато­алмазно, Там всё беззвучно, как в гробу, Прожорливо и несуразно, Там жемчуг радужный в зобу. Чем глубже, тем всё необычней Глаза и очертанья скул, И кажется мне всё привычней Пила зубчатая акул. И кажется мне, что однажды Я жабрами и сам дышал, Не чувствуя духовной жажды, И инфузорий пожирал, Иль холодцом зыбился странным, Прозрачным, как живой хрусталь, И волны с грохотаньем бранным Меня несли куда­то вдаль. Я это помню, и что Ангел Я был в сияющем раю, Пока еще в высоком ранге Стоял за божеством в строю. Потом, как лучик межпланетный, Я в моря чешую попал. Да, я совсем, совсем безлетный, Я вечность целую страдал.