Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

ТАТАРНИК

Два странника босых шли по дороге В заоблачный какой­то монастырь, Вполголоса беседуя о Боге. Вокруг чернел истоптанный пустырь. Поля сражений. Трупы. Пушки. Дроги. Вороний грай. Хохочущий упырь. Подкашивались старческие ноги. Сочилась кровь. На пятке ныл волдырь. – А что, товарищ, если Бога нет, И наши все паломничества всуе? – Сказал один. Другой – ему в ответ – Ткнул посохом дорожным, указуя Татарника колючий стойкий цвет: «Смотри, какое пламенное аллилуйя!»

НОЯБРЬСКИЙ ПРЕЛЮД

Как хорошо на солнце в ноябре, Когда все липы в ярком багреце! Их сон, подобный красочной игре, Не шелестит мне песен о конце. Они проснутся снова в феврале С улыбкой изумрудной на лице, И зацветут на радужном ковре, Задумавшись о трелящем скворце. Проснусь и я под ними на скамье, Застывший от мучительного сна: Ведь я и липы – из одной семьи, Мы все – лучи, и звезды и луна – Пылинки только в грустном бытии, Печаль Создателя на нас видна.

ГАДАНИЕ

Слова мои стекают, как свинец Расплавленный в остуженную воду. Я им даю, как радостный певец, Полнейшую, предельную свободу. Что отольется, будет мне венец, Заслуженный в такую непогоду, И я прочту впервые, наконец, Слова необходимые к исходу. Случайно наше в мире появленье, Как волн зыбящийся иероглиф: Один назначен только на служенье, Другой изобретает новый миф, Но большинство уходит от рожденья В небытия лазоревый лекиф.

ЛИШЬ ТЫ

Лишь ты одна была незаменима Мне в грустном мире, тихий ангел мой, Лишь ты, кого со мной связала схима Пустыни безоглядной городской. От Петербурга мы с тобой до Рима Искали Бога жизненной весной, Но отвернулся Он от серафима С его – испытанной судьбой – женой. Мы все пути изведали вселенной, На мертвых звездах побывали вместе, Тоскуя, плакали над плотью бренной, Молились красоте богов в Сегесте, И ждем теперь с тревогой затаенной Судьбы, карающей на Лобном Месте.

ВСЕЛЕННАЯ

Вселенная – непостижимый Дух, Вращающий алмазный хоровод, – Лишь подними над чашею воздух И облачись в лазоревый эфод. Прислушайся, усовершенствуй слух: Есть ритм во всем, – в струеньи тихом вод, И в свисте ветра, в парусах фелюг, И в тучах, бороздящих небосвод. Помимо Духа нету ничего: Окаменевший вздох вершины гор, И всякое в природе естество, И сам ты, скорбно опустивший взор, В безумии забыв про божество, – Лишь дух, стремящийся в небес простор!

ПИРШЕСТВО

Без музыки стиха нет в мире смысла, Нет ничего, что стоило б любить. Познанье наше – мертвые лишь числа. Не выводящая из лабиринта нить. Бессильно мысль над бездною повисла, Через которую никак не переплыть. Уравновесить жизни коромысло Способна только музыка харит. Струись же, отливайся в формы, Слово, Хотя бы древние как самый мир: Ведь звезды те же, ведь ничто не ново… Душа должна преодолеть аир, И вовремя войти совсем готовой На вечности великолепный пир.

ТЕБЕ

В моем мозгу и в сердце только ты, Как остия священная над чашей. Все поэтические у меня мечты – Лишь сочный плод совместной жизни нашей. Не всё меж нами райские цветы, И ты себе колола руки в чаще, Но в жизни все мы волочим кресты, И плачем над своей судьбой всё чаще. Но верь мне, ангел мой, лишь для тебя Плету венок я из душистых слов, Лишь для тебя переношу себя, Лишь для тебя любить весь мир готов, Готов простить Творцу, тебя любя, Что с тайны не могу сорвать покров.

ЗАМЕРЗШЕЕ ОКНО

На стеклах лед, но небо странно сине, Как мантии Создателя лоскут, И я стою перед небес святыней В немом восторге несколько минут. Как хорошо вообразить в пустыне Себя, где льдины как цветы растут, Где белые медведи из полыньи Трепещущую выгребают ртуть. Я в каюке себя воображаю, Среди пингвинов, плещущих кругом, И ничего прошедшего не знаю: Лишь тишина отражена умом, Где всё алмазному подобно раю, Где искрится ледяный Божий Дом.

МОЯ КНИГА

В чужой стране и для чужих людей, Не понимающих стихийной речи, Издал я томик лирики своей, И пред витриной пожимаю плечи. Мои стихи стоят среди детей Чужой мечты, как восковые свечи, И вряд ли кто из книжных пропастей Услышит глас безумного предтечи. Кому нужны духовные стихи? Я одинок, как камень милевой, – И не стремлюсь я вылезть на верхи, И не глашу, как клоун площадной, И не бужу с плетня, как петухи, И всем я, даже сам себе, чужой. 1951

СЕГОДНЯ

Я нищим духом стал на склоне дней, Почти таким, как мать меня растила. Лишь хороводы предо мной теней, И в глине выкопанная могила. Познанье – ряд обуглившихся пней, А вера – одряхлевшая сивилла: Я перестал прислушиваться к ней, Как к змею райскому Сатанаила. Влекут лишь древние слова красой, Хоть и поблекшие от повторенья, Да Муза с поседевшей головой, И жмешься к ней в надежде вдохновенья. И мысль растет и крепнет, как прибой, И зарождаются стихотворенья.

ОРБИТА

Меня ребенком не манили звезды, Не освещавшие земных чудес: При них в саду не видны были грозди, И тонущий во мраке темный лес. Я им предпочитал луны фонарик, Что строил на море алмазный мост, Как елочный поблескивая шарик, И увеличивал в тени мой рост. На склоне лет я полюбил светила Безмолвные на бархате ночном: Они манят, как свежая могила, Где успокоится горбатый гном. Душа наверное оттуда родом, И на земле изгнанница она, Стремящаяся на небесном своде Найти себе орбиту из окна. 1952