Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

СКАМАНДР

Я – изумрудный червь на олеандре, Усыпанный лазурной бирюзой. На тихоструйном родился Скамандре Еще перед троянской я грозой. Я обгрызал колючие ланцеты И сладко пахнущие там цветы, Всползая на воздушные пальметы И в мраморные истуканов рты. Меня ни псы не трогали, ни дети, Хоть любовались часто на меня, И не боялся я ни птичьей сети, Ни ритуального в ночи огня. В неведеньи слепом провел я лето, Как все в подножном мире существа, И дела не было мне до поэтов, Ни до святого в храме божества. Настала осень. Сгрыз у олеандра Последние я жесткие листы. Вопила с пеною у рта Кассандра, Ломались копья и секлись щиты. Я сморщился, покрылся бурой кожей, Зарылся в землю, весь окостенел, И стал совсем на куколку похожим, И наконец совсем окаменел. Пришла весна. Как бронзовые копья, Вонзились в землю фебовы лучи, Растаяли сверкающие хлопья, И зажурчали меж камней ручьи. Я завозился в костяном коконе И вытянулся в гробе во весь рост: Он треснул, – как микенский царь в короне, – Вдруг выпорхнул на мраморный я мост. Я стал крылатым, радужным, атласным, Почти что невесомым мотыльком, Я был воскресшим, вешним и прекрасным, Порхающим по миру огоньком. Погибла Троя на холме высоком, – Пожарищем чернеющим стоит, – Но дела нет мне до земного рока, И люди для меня – плохой магнит. Цветы пышны на берегу Скамандра, Политы кровью бронзовых людей, И сладко пахнут кущи олеандра, И никаких не слышу я речей. Мне хорошо на разноцветных крыльях С цветка порхать за медом на цветок. Нет и следа уж прежнего бессилья, – Я солнечный, атласный мотылек!

ПОДОРОЖНИК

Я жил, как весь живет подножный мир, Совсем не ведая, зачем живу, Как будто призван был на вешний пир, И Бог вложил мне светоч свой в суму. Скромней я, чем шуршащий колосок, Что над обрывом пляшет менуэт: Не надрывая слабый голосок, Подножников я радостных поэт. Я ничего всю жизнь не утверждал, И ничего не тщился доказать, Хотя не меньше грамотеев знал И без ума любил природу­мать. Я копошился без толку, как все, И поклонялся солнечным лучам, И цвел и увядал во всей красе, И спал под целиною по ночам.

АЭД

Как скульптор, замерший над мертвой глыбой, Стремится в ней увидеть образ свой, Так я громадными глазами рыбы Гляжу на звезд мерцающих конвой. Гляжу, как объектив холодный Герца, На мозговой печатая пластинке, Пока не оживет нежданно сердце, Пока не зазыбятся в нем былинки И не задышит дуновенье ветра. Тогда глаза находят в бездне Бога, И по волнам сияющего света Меня влечет к безбрежности дорога. Тогда аэд я высшего полета, Воскреснувших эпических сказаний, Творец величественного кивота, – Не раб словесных цирковых кривляний. Встают тогда библейские герои И новых мифов белокрылый конь, И Божество прядет в души покоях Обузданный гармонией огонь.

РАЗВЯЗКА

Начало – радужно, конец – трагичен Для каждого актера на земле. И мой конец не может быть отличен, Хоть и парю я часто на крыле. В межмирья пропастях искал я Бога, Теперь нашел совсем вблизи Его, И не манит уж звездная дорога, И высохло земное естество. Я должен в землю возвратиться снова, Как всякий до конца доживший зверь, Похоронить скончавшееся Слово, И запахнуть у мавзолея дверь. Вначале мрак, затем полоска света, Как заревая змейка над волной... Мир будет после гибели поэта, Но будет ли он без него – живой?

БЛИЖНИЕ

Все существа важней меня в природе, Все – приспособленнее и смелей, Все – совершеннее в известном роде, Хоть многие живут и меньше дней. Касатки совершеннее в полете, Собаки – в обонянии и в беге. Ехидны – в хитром, взвешенном расчете, Цветы – в благоуханья вешней неге. И даже хищные в пруде угри Искуснее Колумба мореходы; – Без звезд, без компаса и без зари Они свершают в бездне переходы. Я жальче всех, но мысленно дорогу Нашел лишь я чрез звездный океан К неведомому в бесконечном Богу, Трагический скандируя пеан.

СМИРЕНИЕ

Чем дальше, тем трудней бороться с Богом: Он – всё сильней, мои ослабли силы. И в саване уже стою убогом Я на краю зияющей могилы. Да и напрасен всякий мой протест: Он так хотел, и будет так навеки. Будь я хоть трижды распятым на крест, Вовек не потекут обратно реки. Смирись! Закутавшись в дырявый плащ, Уйди в пустыню под отцов курганы, Иль в недра возвратись древесных чащ, Спасись на остров синий в океане. Рассыпься на незримые мезоны, В ничтожестве забвение найди, – Микроскопическими станут стоны, – С бушующей волной навек пройди! Твой разум, как великий инквизитор, Печет тебя на медленном огне, Твой разум – пустословный древний ритор, – Сокройся глубже на болотном дне!

ПОДНОЖНАЯ БРАТЬЯ

В отцовском вижу я саду Себя лежащим в мураве, Где был со всеми я в ладу, Где гладили по голове Меня жучки и мотыльки, И юрких ящериц хвосты, И синим крылышком щурки, И желтобрюхие ужи. Я легкой сеткой их ловил, И приносил к себе домой, Чтоб изучать рисунок крыл, Иль допросить, как становой. Они барахтались в стекле, Ломали пестрые крыла, Но я, не думая о зле, Хотел познания до дна. В траве под липами концерт Их приводил меня в экстаз, Под лупой же видна лишь смерть, И сам я – злобный дикобраз. Теперь не то, меньшая братья! Я сам себя ведь искромсал, Но, кроме общего проклятья, – Загадки лишь таил фиал. Вы безответны, но красивы, И вы ко мне летите в гости, Вы оживленно­хлопотливы, – Вы обглодаете мне кости.

НА ОБМЕЖКЕ

Я на спине на узеньком обмежке. Направо – рожь, налево – всё пшеница. На ржи спорынь, в пшенице сыроежки, И тут и там свистит степная птица. Уж тихо переполз мне через ноги, И ящерица мне всползла на грудь. Садовые не неподвижней боги, Я на обмежке – как громадный груздь. Мне хорошо. Косцов уже не видно, Они опять сошли в сырой овраг, А меж колосьев движется ехидна, Но и она давно уж мне не враг. Паук спускается мне прямо на нос И прикрепляет в ноздри паутинку, Но я недвижим, как двуликий Янус, – И каждую люблю вокруг былинку. И слушаю, и слушаю шуршанье Несчетных злаков, – Баховский концерт, – И ничего мне – общее страданье И притаившаяся где­то Смерть... Теперь я в каменном живу мешке, Откуда виден только танец туч, Но мысленно я – на родном Днестре, Как золотой неопалимый луч, Но мысленно я – Толенька­малыш, Лежащий на обмежке на спине, Или ползущий чрез густой камыш, И наяву живущий, как во сне. Что это значит? Истекают сроки, И жажду я вернуться в чернозем: Душа старается найти истоки, Чтобы похоронить иллюзий том.

ТРАВКА

Учись у травки изумрудной, Разостланной ковром вокруг, – Она в весенний полдень чудный Преображает скучный луг. Пей солнца искорки святые, Пей росы зорные, пей дождь, Расти колосья золотые, И ветру кланяйся, как рожь. Осыпь зерно на трупы предков И безмятежно сам умри, Не оставляй цветов на ветках, – Ты лучик золотой зари. Ты нужен был Творцу наверно, Хоть и не знаешь – для чего, И как бы ни казалось скверно, Люби и веруй в божество!

НА СЕНЕ

Я вижу Луврский мост чрез Сену, Чадящую под сводом «муху», За ней сверкающую пену, Дающую воскреснуть духу. На палубе тебя я вижу, Прекрасную, как вешний день, А рядом и себя – как в нише: Мы едем погулять в Сюрень. Я Калибан – с тобою рядом, Но ты внимаешь мне с улыбкой, И кажется жизнь маскарадом, А я себе в ней – первой скрипкой. Мы проплываем под мостами, Дымя, чадя, но я счастлив, Как между райскими садами Среди магнолий и олив. Мы вышли вместе из­под тента На прибережный изумруд. Дороги перед нами лента, Алмазный с лебедями пруд... Вся жизнь прошла, подай мне руку, Фантазии нас ждет корабль. Мы кончили земную муку, И Ангелы спускают трап.

ДРИАДЫ

Два мощных кедра. Кипарисы. Под ними бархатный ковер. Вверху вечерних туч абрисы. Обворожен усталый взор. Чего еще мне в мире надо? Ведь и молиться я устал, И разрешения загадок В безбрежности не отыскал. Теперь хотел бы, как дриады, Я жить в деревьях на лугу, Другой не нужно мне награды За светоч, что я берегу В своей душе каким­то чудом. От радости, что здесь обрел Под хвойным храмом изумрудным, Я жил бы Богу посвящен, Я б в острых иглах и листочках Эмалевых дотрепетал Свой день земной, – и к темной ночи До звезд вершиной бы достал.