Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века

— Господа, именем Бога умоляю вас, пощадите меня...

Через минуту его не стало.

Полковник Саблуков напишет позже: «Мне противно называть имена кровопийц, которые отличились во время катастрофы своим варварством. Хочу только сказать, что я знал многих из них и знаю наверное, что их смертный час был особенно ужасен страшными душевными и физическими страданиями».

Пален появился во дворце, когда все было кончено. Но он предпринял меры помешать сторонникам царя вступиться за него. Вызванного Павлом Аракчеева задержали у городской заставы, генерала Кологривова просто арестовали...

О первых минутах после убийства известно следующее. Павла положили на постель. Беннигсен объявил слугам и караулу, что «государь скончался апоплексическим ударом». Солдаты встретили это известие довольно хмуро. Офицерам, выражавшим радость по поводу смерти тирана, они отвечали: «Нам он был не тиран, а отец».

Великий князь Константин вспоминал спустя четверть века:

«Я ничего не подозревал и спал, как спят в двадцать лет. Платон Зубов, пьяный, шумно вошел в мою комнату (со времени смерти моего отца прошел час) и грубо дернул мое одеяло, говоря мне дерзким тоном: «Вставайте и ступайте к императору Александру; он ожидает вас». Я глядел на Зубова, еще полусонный, и думал, что вижу сон. Платон сильно дернул меня за руку, чтобы заставить меня встать. Я надел брюки, сюртук и сапоги и совершенно машинально пошел за Зубовым... Прихожу в переднюю моего брата и вижу там толпу шумных, сильно возбужденных офицеров... Я вхожу в гостиную брата и застаю его лежащим на диване, обливающегося слезами, точно так же и императрицу Елизавету (супругу Александра); только здесь узнал я об умерщвлении отца. Я был так ошеломлен этим ударом, что сначала думал, что заговор направлен против всех нас...».

Иначе вела себя супруга Павла, императрица Мария Федоровна. Графиня Ливен сказала ей, что с императором удар. «Он умер! Его убили!» — закричала она, соскочив с постели и бросившись, босая, к дверям, ведшим в покои Павла. Беннигсен уже поставил там часовых с приказом никого не пускать. Тридцать солдат с офицером Полторацким не пустили императрицу. Она закричала, бросилась на пол. Солдаты плакали. Придя немного в себя, Мария Федоровна вернулась в комнаты. Утром к ней пришел Уваров: «Именем императора и императрицы (Александра и Елизаветы) прошу вас пожаловать к ним». Мария Федоровна ответила:

— Скажите моему сыну, что я не признаю его моим государем до тех пор, пока не увижу тела моего супруга.

Тридцать часов приводили тело в приемлемый вид, и только вечером следующего дня императрица увидела покойного.

Через несколько дней она с сыновьями Александром и Константином отправилась в часовню св. Михаила и заставила их поклясться, что они ничего не ведали о намерении убить отца.

Все сословия вздохнули с облегчением. На улицах Петербурга и Москвы царил восторг. Люди поздравляли, обнимали друг друга.

Набальзамированное тело было выставлено в Михайловском замке: на шее широкий галстук, надвинутая шляпа. Потом прах торжественно погребли при участии Александра и Константина.

Казалось бы, новое царствование вознесло виновников события 11 марта. Пален готов был стать советником молодому императору. Но под влиянием матери Александр отставил его от службы и велел отправиться в свои курляндские имения. Вскоре был отослан из столицы и Платон Зубов. Позже — Беннигсен, Панин...

Продолжает г-жа Виже-Лебрен:

«12 марта 1801 года, на полпути из Москвы в Петербург, я узнала о смерти Павла I. На почтовой станции я встретила множество курьеров, ехавших оповестить об этой новости разные города империи. Из-за того, что они забрали себе всех лошадей, я не смогла получить смену и была вынуждена оставаться в карете, которую поставили на обочину дороги, близ берега реки. Дул такой холодный ветер, что я совершенно закоченела, и мне недоставало только провести таким образом всю ночь. Наконец удалось раздобыть наемных лошадей, но в Петербург я прибыла только в восемь или девять часов утра следующего дня.

Я нашла город в исступленном ликовании; на улицах пели, плясали и обнимались. Многие знакомые дамы подбегали к моей карете, пожимали мне руки и восклицали: «Ну, с избавлением!» Мне сказали также, что накануне вечером дома были иллюминированы. Это всеобщее веселье было вызвано смертью несчастного государя…

Хитрость, с которой от Александра добились молчаливого согласия на свержение его отца (а никакой иной мысли он и не держал в голове), была доподлинным фактом. Мне это известно от графа Строганова, одного из честнейших и умнейших людей, которых я знала, и к тому же человека, находившегося в курсе абсолютно всех происшествий русского двора. Он не сомневался в легкости, с которой Павла уговорили подписать приказ о заключении императрицы и ее детей, потому что знал об ужасных подозрениях, раздиравших душу и разум бедного государя. Накануне самого убийства, вечером, при дворе состоялся большой концерт, на котором присутствовала вся императорская семья. В один момент император, разговаривая в стороне с графом Строгановым, сказал ему: «Вы, верно, считаете меня счастливейшим из людей, мой друг? Я живу в этом замке, который построен и украшен по моему вкусу; впервые тут собралась вся моя семья; жена еще красива, старший сын тоже хорош собой, дочери очаровательны... Все они рядом со мной, и все же, когда я смотрю на них, то в каждом вижу моего убийцу». Граф Строганов, в ужасе отступив, воскликнул: «Вас обманывают, государь, это чудовищная клевета!» Павел остановил на нем свой угрюмый взгляд, потом, пожав ему руку, ответил: «Все, что я сказал, — правда».

Несчастного монарха преследовала мысль о смерти. Граф Строганов рассказал мне также, что накануне того дня, о котором я только что говорила, Павел, разглядывая себя в зеркале и увидев, что ему перекосило рот, сказал: «Ну раз уж так, дорогой граф, то пора на тот свет».

Я твердо убеждена, что Александр не знал о предполагавшемся покушении на жизнь его отца. Но даже все то, что было мне по этому поводу известно, не доказывает его неведения так ясно, как знание натуры самого государя, которое и придает мне уверенность в сказанном. Александр I обладал благородным и великодушным характером, в нем чувствовались не только какое-то особое благочестие, но и открытость, не позволявшая ему употребить коварство и ложь даже в делах политических. Узнав, что Павла больше нет, он впал в такое отчаяние, что никто из окружающих больше не сомневался в его неведении относительно свершившегося убийства. Лукавейший из людей не смог бы вызвать у себя тех слез, которые были пролиты им при этом известии. В первые минуты скорби он хотел отказаться от царствования, и я доподлинно знаю, что его жена Елизавета бросилась перед ним на колени, умоляя принять бразды правления. Тогда он направился к матери-императрице, которая, завидев его еще издали, закричала: «Уйдите, уйдите, я вижу на вас кровь вашего отца!». Александр воздел к небу полные слез глаза и сказал с тем выражением, что исходит из самой души: «Бог свидетель, матушка, что я не виновен в этом ужасном преступлении». Эти несколько слов прозвучали так искренне, что императрица согласилась его выслушать. Узнав же, каким образом заговорщики обманули ее сына, скрыв цели их предприятия, она поднялась и сказала: «Я приветствую моего императора». Александр, в свою очередь, встал перед ней на колени и, сжимая ей руки, горячо уверял в своем уважении и нежности…».

Царствование «самого мистического русского императора» Павла I завершило собой XVIII век. Вспомним слова поэта Адама Мицкевича: «Необходимо нечто большее, чем талант, чтобы понять настоящее, нечто большее, чем гений, чтобы предвидеть будущее, а между тем так просто объяснить минувшее».

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОБЫЧАИ ГЛАЗАМИ ИНОСТРАНЦЕВ

Живем, хлеб жуем, а ино и посаливаем.

Поскольку наши соотечественники, жившие в XVIII столетии, не очень-то любили вести дневники и вообще делать какие-либо записи, приходится обращаться к различным воспоминаниям иностранцев, посещавших Санкт-Петербург. Конечно, в основном они описывали придворную жизнь, с ее развлечениями, балами, обедами… Но иногда в этих записях проглядывает и жизнь города, с установившимися обычаями и правилами. Большей частью иностранцы рассматривали наши обычаи как нечто экзотическое, не понимая и не чувствуя глубины русской народной культуры. Но нам небезынтересны их впечатления.

Вспоминается одна сцена из романа хорошей польской писательницы Элизы Ожешко. Сидят в захолустье два шляхтича, выпивают. Один рассуждает об Африке: экзотика, дескать, и т. д. Другой лениво возражает: «Ты африканца сейчас в нашу Березовку притащи, уж какой она ему экзотикой покажется!».

Весьма удивлялся знаменитый Казанова петербургским обычаям. Ничего в них, конечно, не понял. Да, пожалуй, и врет много.

«...Еще присутствовал я зимою, в день Богоявления, при особенном обряде: я хочу сказать, при водосвятии на реке Неве, покрытой в это время толстым слоем льда. Церемония эта привлекает бездну народа, ибо после водосвятия крестят в реке новорожденных и не посредством обливания, а чрез погружение нагих младенцев в прорубь на льду. Случилось в тот день, что поп, совершавший крещение, старик с белою бородой и трясущимися руками, уронил одного из этих бедных малюток в воду, и ребенок утонул. Встревоженные богомольцы приступили с вопросом: что значит такое предзнаменование?

— А это значит, отвечал с важностью поп, — это значит... вот что: ...подайте мне другого».

Более всего удивила меня радость родителей бедной жертвы. Потерять жизнь при самом крещении, говорили они с восторгом, значит прямо войти в рай.

Не думаю, чтобы православный христианин мог сделать какое-нибудь возражение на подобный аргумент.

...Русские — суевернейший народ в целом свете. Святому Николаю, их патрону, одному воздается более молитв и земных поклонов, чем всем остальным святым календаря в совокупности. Русский молится не Богу: он поклоняется св. Николаю и ему возносит свои моления. Вы найдете здесь везде образ этого святого; его икону я видел и в столовых залах, и в кухнях, и, одним словом, всюду, где бы ни было. Гость, приехав в дом, должен сперва поклониться изображению святого, а потом уже поздороваться с хозяином. Я видел, как московиты, при входе в комнату, где, по какому-либо исключительному случаю, не было этой иконы, проходили в другие комнаты искать ее. На исподе всех этих обычаев лежит язычество, точно так же, как и на дне всех верований, преувеличенно-воспринятых, доведенных до крайних проявлений. Самая забавная несообразность оказывается еще в том, что язык московитский есть чисто татарское наречие, а между тем, литургия отправляется на греческом, так что православные всю свою жизнь твердят молитвы и славословия, в которых сами не понимают ни слова. Перевод молитв на язык общеупотребительный сочтен был бы за дело нечестивое, что внушается духовенством, с целью сохранить собственное влияние и употреблять его в свою пользу».