Столичный доктор. Том VII

— И правда, хороший, — оценил я напиток, ставя рюмку на стол. — Пьется без содрогания.

— А вы знаете, я ведь как цесаревич теперь главный начальник всех казаков, — вдруг сказал Наследник. — Я застал покойного Василия Александровича Бунакова, — он перекрестился. — И генерал постоянно вспоминал вас. Говорил, что подарили ему остаток жизни. Увидел новых внуков.

— Мы состояли в переписке, — сказал я. — Очень достойный человек был. Несмотря на болезнь, бодрость духа не утратил до конца.

— Вам там нелегко будет, — Михаил вздохнул, задумчиво вертя в пальцах лимонную дольку. — Я распоряжусь выделить специальную сотню уссурийских казаков. И донцы поедут с вами — мало ли что в дороге приключится.

Вот это, я понимаю, разговор по делу.

* * *

Приехал ветеран нашей работы — Слава Антонов. Ведь мы с ним чуть ли не с первого дня. Он вместе с Винокуровым синтезировал стрептоцид, его стараниями создан пенициллин. И открытие инсулина — тоже он, профессор и доктор наук, обладатель почетных званий и прочего красивого барахла, которое приятно повесить на стену в своем кабинете.

Сейчас Антонов мало походил на того худощавого студента с робким лицом. Раздобрел, посолиднел, взгляд уверенный. Одет в дорогущий костюм, ботинки прямо в музей обувных шедевров просятся. И часы в жилетном кармане на очень богатой цепи. Красавец-ученый, по-другому и не скажешь.

А еще Слава очень умный. Он хорошо помнит, откуда пошел его успех, и ни разу меня не подводил. Договоренности соблюдал, лишнего не болтал. То есть под дамским воздействием глупость упороть мог, это запросто, но никогда в свои амуры не мешал научную деятельность. До сих пор не женился, кстати. И мне ни капли не жалко, что во всем мире определяют уровень глюкозы «по Антонову» и лавры спасителя миллионов диабетиков — его. Так я уже на подготовительном этапе перестал соображать, что там и к чему. А он смог всё понять, улучшить, и сделать так, что теперь все только повторяют за ним. Молодец, короче. Моя школа.

— Новые антибиотики пока в разработке, — докладывал Слава. — Как и договаривались, лабораторию с посторонних глаз убрали, все сотрудники проверенные.

— Успехи есть хоть?

— Пока только наметки.

— Из земли попробуйте выделять. Берите пробы из разных мест.

— Объясните, Евгений Александрович, — попросил удивленный Антонов.

— Берешь землю, готовишь водную взвесь, сеешь какую-нибудь грамположительную флору, стафилококка, допустим, капаешь сверху каплю болтушки, смотришь. Найдешь самый убойный для стафилококка микроб, выделишь…

— Неужели антибиотики прямо у нас под ногами?

— Проверить не долго.

— Всё понял теперь! Займемся сразу, как вернусь!

Я представил Антонова, заставляющего сотрудников приносить землю из разных мест. Грамицидин именно так и открыли. Гаузе и Бражникова этот способ бесплатной и беспрерывной поставки образцов придумали — и спасли тысячи жизней.

— Давай по свертываемости. Два месяца отчеты не присылал, рассказывай.

— Сейчас мы близки к выделению фактора пять, — почти торжественно объявил Слава. — Новые центрифуги помогли решить много вопросов. По протромбину есть подвижки. Но то, что отсутствует при гемофилии — увы. Боюсь, технического уровня пока не хватит ни у одной лаборатории мира, — вздохнул он.

В девяносто восьмом я вызывал Антонова в Базель уже после миланской эпопеи. Он приехал якобы проведать меня и сообщить об успехах запуска продаж инсулина. Но главную причину я никому не сказал. Дал Славке неограниченное финансирование и полный карт-бланш в плане исследования свертываемости крови. Всё, что я помнил — факторов двенадцать штук и большинство открыто после второй мировой. Поэтому надо было найти кучу очень хороших, а лучше — талантливых биохимиков и физиологов, купить их, похитить, шантажировать, а потом, когда они перейдут на сторону добра, всячески поддерживать. И работать до тех пор, пока они всей лабораторией не получат нобелевку за эпохальное открытие. Потому что научное открытие — это железные задницы исполнителей, хорошо представляющих цель своей деятельности, при должном финансировании.

«Институт крови», как гордо назвал Антонов наше детище, работал максимально открыто. Статьи о достижениях публиковали везде — и это вызывало ответ у других ученых, которые почему-то остались за бортом проекта. Впрочем, Слава уже никого не искал, желающих поработать у него теперь было, хоть отбавляй. Резус-фактор они нашли вообще походя, я даже не намекал. Когда французы спросили у Сеченова, что он думает об этом открытии, Иван Михайлович только махнул рукой:

— Баталов в первый же день работы об этом говорил. Для меня ничего нового.

Зашел лакей.

— Ваше сиятельство, на обед будут еще двое гостей. Сейчас у Агнессы Григорьевны.

— Ты же останешься? — спросил я Славу.

— Конечно. Тем более, давно не видел её сиятельство.

— Накрывайте на пятерых, — велел я слуге.

Что у Агнесс гости — это радовало. Пусть общается, лишь бы не сидела в одиночестве.

Когда мы спустились, нас уже ждали.

— Прошу прощения за опоздание. Позвольте представить: Вячеслав Дмитриевич Антонов, директор Института крови. Эмма Владимировна, рад вас видеть.

— Вы когда называете меня по отчеству, я чувствую себя старухой, — улыбнулась баронесса Фредерикс. — Это Александр. Поэт. Он будет переводить книгу Агнесс.

— Александр Блок, — встал и представился гость. Высокий, широкоплечий, симпатичный. Нос крупноват, но это лицо не портит.

Я удивленно посмотрел на него. Блок? Классик? Переводит детектив?

— Да, я поэт, — улыбнулся он, будто угадав мой вопрос, — но уважаемая Агнесса Григорьевна сумела заинтриговать. Книга и вправду очень хорошая. Думаю, перевод будет готов быстро.

Я взглянул на Агнесс. Она сидела с прямой спиной, сдержанно улыбалась. Я постарался не показать свою тревогу. Молодой Блок красив, влюбчив, и запросто может включить супругу в свои гениальные стихи. А как они действуют нынче на дам известно! Что же… придется провести воспитательную беседу с гением. Разумеется, очень аккуратно и деликатно.

* * *

Испытания водостойкости обеих «Агнесс» решили провести в один день — чтобы не тратить время попусту. Собрались все причастные и прилично так непричастных. Пришел даже вице-адмирал Ричард Романович Дикер, председатель правления Балтийского завода. Суровый дядька с окладистой бородой, взгляд которого, наверное, мог строить подчиненных без единого ругательства. Было в нем что-то от старых русских адмиралов — тех, что могли в любую бурю на мостике спокойно попивать чай, не теряя достоинства.

Но выпендриваться не стал. Подошел ко мне и Джевецкому, поздоровался, задал пару специфических вопросов, характерных для человека, который действительно понимает, о чем говорит. Выслушал ответ, кивнул и долго тряс руку Степана Карловича. Вся его свита при этом скромно стояла в стороне, не вмешиваясь.

Скомандовали начинать.

Почему-то первой пошла третья модель. Мне без разницы — в мои предрассудки это не входило. Погружение прошло гладко. Через час лодку начали поднимать обратно.