Столичный доктор. Том VII

Микулич меня как мог, поддерживал. И не только медикаментозно. Он проводил в моей палате больше времени, чем, наверное, проводил с семьей дома. В промежутках между осмотрами и перевязками рассказывал о работе клиники, о каких-то удачных и провальных экспериментах, о студентах, которые ради него готовы были сидеть в библиотеке ночами.

— Ты не поверишь, — однажды начал он, развертывая очередную историю, — но наши механикусы на скорую руку собрали прототип аппарата искусственной вентиляции лёгких. Можно сказать, из подручных материалов. Отграничение объема гидрозапором, мех с электродвигателем.

— Ну и как успехи? — еле слышно спросил я, не в силах повернуть голову.

— Выжили, — хмыкнул Йоханн. — Это уже достижение, учитывая, что никто не подумал о взрывоопасности смеси эфира с кислородом. Теперь подлечим раненых с обожжёнными, и снова за работу.

Я ухмыльнулся, хотя и понимал, что силы, затраченные на разговор, лучше бы оставить для борьбы с инфекцией. Но легче становилось от того, что кто-то изо всех сил старается вырвать тебя из лап смерти.

Так прошло еще двое суток. Консилиумы собирали теперь утром и вечером, всякие изменения, даже самые мелкие, фиксировались в специальных таблицах, сводные результаты анализов выводились на грифельной доске, установленной у окна. Моровский задерживался. И не только он. Мне порой по-детски казалось, что будь здесь Агнесс, всё пошло бы намного лучше. Головой понимал, что нет, инфекция внутри меня продолжит пожирать остатки моей жизни вне зависимости от состава присутствующих, но сердцем…

— Она приедет, — вдруг сказал Йоханн, когда я в очередной раз повернул голову к открывшейся двери.

— Наверняка она из Базеля отправилась к отцу, я туда телеграмму не отправлял. Просто не знает.

Подробностей семейной размолвки я ему не озвучил, просто сказал, что вышла ссора. А как еще отвечать на вопрос, где моя жена? На богомолье отправилась? В такой ситуации она должна быть рядом. Ее отсутствия никто не поймет. И коль скоро я начал думать о посмертии, то надо прикрывать и Агнесс от возможных кривотолков, которые могут отравить ее жизнь надолго. Да и мою тоже.

* * *

Вацлав прибыл через сутки с лишним после расчетного времени. Главное — прибыл. Всё из-за того, что хваленый поезд «Норд-экспресс», который, согласно рекламе, должен был домчать его из Петербурга до Парижа в одно мгновение, благополучно встал на каком-то перегоне в Польше из-за схода с путей паровоза. Обошлось без жертв, но пока чинили дорожное полотно, оттаскивали поврежденный локомотив, прошло не менее десяти часов. Итог: прибытие в Париж с опозданием, упущенный поезд до Марселя и, как назло, неразбериха с багажом. Всё складывалось против нас. Потому что экспресса надо было ждать почти сутки, а обычный ехал долго, со всеми остановками.

Главное — прибыл. С красными от недосыпа глазами и дрожащими руками. Но на самый важный вопрос ответ был утвердительный. Лекарство привез. Первую дозу укололи тут же. И начали ждать. Вернее, продолжили. Потому что не знаю как остальные, а я надеялся только на выздоровление. Любой другой исход, даже утешительный «продолжает болеть», не устраивал. Да и быть пациентом мне не нравится. По ту сторону баррикады можно в конце рабочего дня пойти домой, снять обувь, переодеться, и расслабиться. А здесь всё в круглосуточном режиме и без выходных. Да еще и суют в тебя трубки с иголками, пользуясь беспомощностью. Никакой радости.

Во время укола вокруг кровати собрался весь цвет местной медицины. Врачи, разумеется, хотели знать, что за чудо-лекарство примчал мне Моровский.

— Экспериментальное, на основе плесени — коротко пояснил я, не вдаваясь в подробности. — Возможно, поможет. Не исключено, что добьет.

Лица докторов вытянулись.

— Стоит ли так рисковать? — Капоселла заволновался, даже вспотел так, что пришлось вытирать лысину платком.

Я просто отвернулся и закрыл глаза. Сил спорить у меня не было совсем.

Уговорить руководство клиники на применение секретного лекарства удалось довольно просто: всемирно известный врач, имеющий неофициальный титул «король хирургов» обратился с просьбой. Ладно, Микулич подкрепил свое желание откровенной взяткой в виде щедрого пожертвования. Зато никто не мешался в инъекции, производимые каждые шесть часов, а Вацлаву даже выделили отдельный сейф для препарата. Интересно, за сколько главный врач уступил бы свой кабинет под мою палату? Я к этому отнесся спокойно: кому как не мне знать, что для больницы много жертвователей не бывает. А хороший администратор в состоянии освоить любую сумму, внезапно появившуюся на счете.

* * *

Первые сутки ничего не происходило. Вернее, того самого вау-эффекта не было. Хуже не стало, да. И температура сделала свой скачок во второй половине дня не так уверенно. Уже хорошо, что количество истекающего из меня гноя стало уменьшаться. Вечерний консилиум воспринял это известие как значительное улучшение динамики. Впрочем, подумали, и слово «значительное» из итогового документа исключили. Решили, что это начало выздоровления.

Мне принесли ворох телеграмм. От Романовского, Келера, Лизы, ее мужа. Больше всех волновались Склифосовский и… Вика. От нее пришло аж два послания. Лежа в постели, диктовал Васе ответы, успокаивал, заверял… Прямо хоть устанавливай в палате телеграфный аппарат.

Сон традиционно был отвратительный. Поверхностный, с бестолковыми обрывками сновидений, прерываемыми пробуждением от малейшего шороха или неловкого движения. И только под утро я забылся, увидев сон из старой жизни. Мы с коллегами собрались на чьей-то даче праздновать юбилей. Виновника торжества всё не было, и из-за этого возникло беспокойство у шашлычника, который для разнообразия приобрел внешность лакея Васи. Он переживал: блюдо уже дошло до готовности, пора есть, ведь совсем скоро всё можно спокойно отдать собакам. И я торчал столбом возле мангала, ожидая, что мне всё-таки подадут шампур. Третий слева, с куском мяса, чуть сильнее подрумянившегося на краю. Так и хотелось зубами стащить его и жевать, чтобы сок обязательно капал с подбородка и стекал на рубаху. Самое обидное: я вдруг понял, что мы находимся в Симплон-Дорфе. Какой уж тут шашлык…

Досмотреть мне не дали — меня разбудил шум в коридоре. Женщина громко разговаривала недалеко от двери в мою палату, и требовала немедленно впустить ее внутрь. На немецком языке, кстати. И весьма знакомым голосом, если я не ошибаюсь. С непередаваемым франконским прононсом. Возражала ей медсестра на ломаном немецком. Но требование сначала подождать доктора Капоселлу, а потом — хотя бы снять пальто она донесла вполне внятно.

Очевидно, торг завершился, потому что дверь открылась, и вошла Агнесс, почти вбежала. Она была в дорожном платье, чуть измятом, но всё равно выглядела безукоризненно. Медсестра, выполнявшая сейчас роль швейцара, стояла позади нее с крайне недовольным видом, держа в руках сброшенное ей пальто.

— Здравствуй, — прохрипел я. Хотя эффект от приветствия был испорчен стоном — слишком уж я неловко повернулся.

— Здравствуй, Женя, — услышал я в ответ. Произнесено это было довольно сухо. Сказал бы — холодно. Глаза её скользнули по мне, но взгляд был больше оценивающим, чем тёплым. — Извини, что не успела приехать раньше.

Она подошла не ко мне, а почему-то к графику температуры. Агнесс довольно-таки долго на него смотрела, а потом повернулась в сторону постели.

Хотелось пошутить, что усилия врачей сделать Агнесс вдовой пока не увенчались успехом, но пересохшее горло не дало произнести такой долгий спич.