Столп. Артамон Матвеев

От нынешнего съезда послов ожидали продления Андрусовского перемирия ещё на тринадцать лет.

Увы! Чарторыйский начал речи с обвинения Москвы — русские повинны во всех несчастьях польской корону — и за шесть лет будущего перемирия запросил шесть миллионов злотых, да Киев, да Чигирин, да Невль, Себеж, Велиж.

Бояре за удержание Киева готовы были платить, но всего тридцать тысяч рублей, и, уступая, — сто тысяч. Чарторыйский вскипел: бояре хотят, чтоб послы его величества короля продали Отчизну за деньги! Впрочем, согласия между комиссарами не было. Сапега склонялся взять за города деньги.

И тогда послам устроили пир в Золотой палате Кремля. Шёл Петровский пост, и коронных комиссаров угощали рыбными блюдами. Их было подано двести! Все на подсолнечном масле, но что ни блюдо — искусство. Из белужины и муки были устроены башни, колокольни, двуглавые орлы. Из иных пород рыб — лебеди, гуси, индейки, утки, куры...

На сладкое подавали дыни, сваренные с перцем в сахаре.

Питье — царская вишнёвка, мозельское, рейнское, испанское, романея.

Увы! Великий почёт всю польскую гордыню вскрутнул: на очередном съезде паны комиссары подали Никите Ивановичу письмо с требованием вернуть города.

Фёдор Алексеевич с крайчим Василием Фёдоровичем Одоевским осматривал перестроенный, но ещё не отделанный кремлёвский дворец. Всё было переиначено ради света, простора и новой красоты. Для царского семейства возвели несколько хором, и при каждой своё крыльцо и сад. Оружейная палата — новая, приказы — новые. Все здания соединены галереями.

Радовал сердце Фёдору Алексеевичу висячий Набережный сад вдоль его дворца со ста девятью окнами! В саду уже цвели диковинные цветы и шли в рост невиданные в России заморские деревья. Сад был немалый, в шестьсот косых саженей на шестьсот.

Дворец государь приказал украсить колоннами с капителями, да так, чтоб ни одна капитель не повторялась. Между колоннами были выставлены клетки с дивными птицами: живые свои драгоценности Фёдор Алексеевич любил больше сияющих камешков.

— Весь белый свет у меня дома! — улыбнулся Фёдор своему крайнему. — И Африка, где вечное лето, и полуночные страны, и затейливый Китай, и таинственная Индия.

Старый дворец с новым стоял окна в окна.

Богдан Матвеевич Хитрово с Иваном Михайловичем Милославским уже не раз подступались с советами выселить из Кремля царицу Наталью Кирилловну — Медведицу. Медвежонка её убрать с глаз долой, иноземцы так и липнут к «гонимому» царевичу.

И Фёдор Алексеевич хоть прямо и не поддался нажиму ненавистников мачехи, но приказал строить для Петра и для Натальи Кирилловны особый дворец.

Медведица за теремную жизнь не держалась. Как только братьев её Ивана да Афанасия арестовали в прошлом августе в единочасье, перебралась с Петром в Преображенское.

Ивана оговорил перед смертью всё тот же Давыдка Берлов. Будто он, Иван, подговаривал своего человека застрелить из пищали молодого орла, а кто ещё в России молодой орёл — Фёдор Алексеевич! Ивана Нарышкина приговорили бить кнутом, огнём жечь, голову рубить, но самодержец явил милость — братьев-заговорщиков сослали в Ряский город на Рязанской земле.

Хотелось, чтобы все прежние дворцовые мерзости остались в старом Тереме, но куда от людей денешься: Иван Михайлович Милославский ухватился за власть руками-ногами. Десять приказов под себя подгрёб и нигде не успевает.

Фёдор Алексеевич вдруг по тишине затосковал, по молитве светлой, сокровенной.

— Государь! Государь! — Одоевский дотронулся до локотка царского. — Во дворец поспешим.

Показал за Москву-реку. А там — белая стена. То ли снег, то ли град. И тучка-то вроде серая, не страшная. Но холодом дохнуло ледовитым. Пошли, побежали.

Василий Фёдорович сорвал с себя ферязь, прикрывал государя.

И только они забежали под своды галереи, как с небес посыпался, круша деревья, просекая деревянные пластины на куполах, — небывалый град. В небесах аж трещало. Градины падали с куриное яйцо.

На дворе — стихия, а во дворце — уныние. Прямо с посольского съезда пришёл к царю Никита Иванович:

— Поляки требуют Киев и Чигирин. Упёрлись, как бешеные быки.

— Послов король прислал к моему величеству знаменитых, да бесчестных! — вспылил Фёдор Алексеевич. — О Журавинском договоре ни слова не промолвили. А ведь по сему договору король обещает турецкому султану давать против России десять тысяч войска.

Никита Иванович поклонился:

— Я припру, великий государь, Чарторыйского Журавинским договором. Приберегаю сей довод.

— Уж больно мы с ними носимся! — Было видно, Фёдор Алексеевич не на шутку рассердился. — Огласи ты им, Никита Иванович, указ моего величества: пусть домой уезжают. Тотчас! Тотчас! Без них от султана оборонимся. У нас нынче затеяно дело для обороны куда как верное.

Фёдор Алексеевич говорил об Изюмской черте. Затея добрая, да не скорая, но старый князь порадовался решению царя отпустить послов. Если королю и впрямь дорог договор — поумерят гордыню.

На улице лежал снег и град, в кремлёвских хоромах затапливали печи. Фёдор Алексеевич с Языковым и Лихачёвым, расположась у огонька, слушал доклады о старых засеках и смотрел чертежи Изюмской черты. Указ о строительстве крепости на Изюмской сакме [52] был уже послан стольнику Григорию Касогову.

Граница России в конце царствия Алексея Михайловича отодвинулась на юг на сто пятьдесят, а где и на двести вёрст. Фёдор Алексеевич начал раздачу южных земель дворянам в первые же месяцы царствия. Указ был дан 3 марта 1676 года, а в 1678-м за дворянами уже числилось 13 960 крестьянских дворов, да князь Василий Васильевич Голицын сверх того имел 3541 двор.

52

Сакма — пути татарских набегов.

Люди и их животы нуждались в защите от крымских набегов. Чертёж указывал: стена Изюмской обороны будет семь метров высотой, в ширину — восемь с половиной. Перед стеной пятиметровый ров.

Просмотрел Фёдор Алексеевич планы ещё одной черты, от Верхнего Ломова через Пензу к Сызрани.

— Где стены, там и жизнь! — осенил чертежи крестным знамением.

— Земли во всех этих краях плодородные, и тепла больше, — сказал Лихачёв. — Но сколько нужно денег на все эти стены, рвы, крепости!

Царь вздохнул: требовала латания и старая Белгородская черта. Хан Селим-Гирей в нескольких местах устроил громадные проломы.

Тут же, у печи, сочинили указ Касогову, пусть осмотрит старую черту и пришлёт отписку, сколько средств нужно на новые стены и на восстановление старых.

Затевая великое каменное строительство, Фёдор Алексеевич ещё в начале 1678 года устроил перепись. Оказалось, что он, самодержец земли Русской, имеет 88 тысяч крестьянских дворов. Бояре, окольничие, думные дворяне все вместе — 45 тысяч, патриарх — 7. Самый богатый боярин — 4600, а вот церковная собственность была самой большой — 116 461 крестьянский двор.