Столыпин
Шрифт:
Про наивного помещика Ленина они не раз читывали в семейном кругу. Но вот поди ж ты!.. Что хорошо на бумаге, то на приморских краях плохо выходило…
– Доча, не говори маман о нынешнем сенокосе. Нам и без того влетит на коврижки.
Девочка все поняла с полуслова.
– Да, я бы и без твоей просьбы ничего не сказала. Зачем зря маман сердить.
Но маман все равно рассердилась. Выйдя вечером у парадного подъезда Елагинского дворца, они нашли Ольгу под колоннами, в шезлонге, с мокрой тряпкой на лбу и в окружении встревоженной челяди. Тут же и семейный доктор толкался, повторяя:
– Все хорошо… все ладненько будет…
Столыпин посчитал нужным и сам это повторить:
– Все хорошо, Оля. Дочка прекрасно отдохнула.
Сметливая девочка поддержала отца:
– Я так рада тебя видеть, мама!
Но они оба видели ее какую-то упрямую обиду…
III
Очередная Дума, по счету уже третья, только для завистливого ума могла считаться «Столыпинской». Но разве царь – не человек? Все, кто мог, вдували в «высочайшие уши» мысль:
– Я рад, Петр Аркадьевич, что у вас все так славно получается! Что цари? Они только царствуют, а правите Россией вы, мой незаменимый сподвижник!
Хуже всего то, что Николай II произносил такие громкие слова всегда в окружении придворных. Словно оправдывался перед кем-то. Но перед кем?..
Льстившая Столыпину ранее государыня теперь, бывало, проходила мимо, как бы не замечая и сбивая с мысли. А каждую мысль он вынашивал долгими вечерами на Елагинском острове, за колючей проволокой вкруг ограды и под охраной полицейских «селедок». Хотя что «селедки»? При всем кажущемся революционном затишье у террористов оставались бомбы, браунинги и даже пулеметы. Не стоило забывать, что они одинаково стреляли в чужих… и своих. Провозглашая национальную идею, ограничивая думскую вакханалию грузинского землячества и польского «коло», которые умудрялись проводить от своих округов десятки депутатов, без единого русского человека, – Столыпин некоторое время закрывал глаза на ответную реакцию «Союза русского народа». А там во главе были петербургский градоначальник Лауниц и дворцовый комендант Дедюлин. Вроде бы все логично. Он сам провозглашал: «Русская Государственная Дума должна быть русской и по духу». Но он не думал, что его мысль доведут до глупости! Ведь там дальше было: «Иные народности должны иметь в Государственной Думе представителей нужд своих…» Нигде же не говорилось, чтоб вообще «не допущать». Но поняли-то как? Первый удар – по революционерам, второй – по премьер-министру. Мол, тоже хорош. Не туда Россию ведет. Следовательно, заодно с революционерами. Лауниц наедине подговаривал Герасимова, только что возведенного в генералы. Более того, требовал передать все права на петербургскую полицию. Герасимов как мог отбивался. Но ведь за Лауницем стоял весь старческий царский двор во главе с его комендантом. Он мог не церемониться даже с генералом Герасимовым. Под опекой «Союза русского народа» стали создавать свою полицию. Дружины, подпольная сыскная сеть, те же пулеметы, что были и у революционеров; частью их крали из воинских частей, частью брали у темных перекупщиков.
Значит, пулеметы – на пулеметы?
Столыпин вызвал градоначальника для объяснения. В резкой форме высказал:
– Делами государство занимаюсь я, делами полиции – полковник, теперь уже генерал, Герасимов. Ваше дело – исполнять мои предписания… и законы российские. Извольте сдать пулеметы и распустить свои черносотенные дружины!
Так Лауниц, наравне с другими узколобыми, стал злейшим врагом Столыпина: многое он успел, да еще с помощью дворцового коменданта надуть в царские уши, пока сам не попал под бомбы на одном из торжеств вместе с генералом Герасимовым и задержавшимся на пару минут Столыпиным… Лауница смело бомбой. Герасимова лишь волной окатило. А Столыпину пришлось выслушать завернутый в шелка царский выговор:
– Весьма сожалею о смерти Лауница. Да и генералу Герасимову с вашего же плеча надетый мундир порядком подпачкали. Да и вам-то самому – каково? Все ссоры, все дележ власти, но ведь…
Николай II не договорил явно заготовленную тираду. Что-то его остановило.
А что могло остановить? Проснувшееся романовское упрямство. Даже ближайшие предвосхитители не всегда могли уследить за характером самодержца, в котором иногда бунтарской капелькой просыпалась кровь Петра Великого. И он закончил совсем не тем, что ему наговаривали:
– Вижу, устали вы, Петр Аркадьевич. Я еще в прошлом году советовал вам отдохнуть в балтийских шхерах. Извольте послушаться на этот раз. К нам с визитом вежливости прибывает королева Великобритании. Пока намечено в Ревель, на мой крейсер «Алмаз». Как же я буду говорить с королевой без своего премьера? В Англии правят страной премьер-министры, вроде бы и у нас…
Тираду подогрели взглядами домашние советчики, но опять сказалось петровское упрямство. Все-таки нельзя так наседать на российского самодержца!
Николай II благополучно ретировался. Духу не хватило все свои обиды высказать…
Оставшийся неизвестным зарубежный журналист заметил на этот счет:
«Новый порядок вещей во многом не соответствовал его идеалам, но государь сознательно остановился на нем в долгом и мучительном искании выхода из трагических противоречий русской жизни».
Собственно, другого выхода у него и не было.
Но иллюзии появились и у Столыпина, человека, казалось бы, до мозга костей земного. Он шел напролом, не замечая, как у правого и левого плеча идут пересуды. Сейчас спорили уже не столько социалисты, сколько люди своего же круга; промышленники, октябристы и особенно кадеты. Хотя сам Милюков начинал все больше понимать Столыпина. Чего стоят такие его слова:
«…К великому сожалению, у нас и у всей России есть враги слева… Те люди, которые разнуздали низкие инстинкты человеческой природы и дело политической борьбы превратили в дело разрушения, суть наши враги… И мы себе враги, если по каким бы то ни было соображениям захотим непременно, по выражению известной немецкой сказки, тащить осла на собственной спине».
Собственно, он поддерживал Столыпина, который на всю Россию бросил страстный призыв:
«Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России!»
В том-то и дело, что до покоя было далеко. Силой ли, разумом ли – революция была побеждена, но кто победит погрязшее в распрях царское окружение? Ведь перестраивалось не только сельское землеустройство – но и оборона; в воздухе уже попахивало военной грозой. Еще тучи были где-то за горизонтом, но отзвуки надвигавшейся грозы погромыхивали. Третья Дума делала то, что хотело правительство, – взгляды туда, за горизонт. А это – бюджет, который не хотели отдавать на растерзание великим и прочим князьям. Не нужды страны, не нужды! На одни только народные школы было отдано восемь миллионов рублей! На армию и флот – да, но отнюдь не на увеселения. С думской трибуны открыто звучали слова, «что некоторые высшие военные учреждения возглавляют лица, безответственные по своему положению». А это – великий князь Николай Николаевич, председатель Совета государственной обороны. Властолюбивый и глупейший! Он делал раньше все, что хотел, а сейчас какой-то Столыпин…
Страшно подумать, что говорилось в закулисье Царского Села…
– Где ныне трон? В Зимнем?.. В Царском Селе?.. Или на Елагином острове?!
К ужасу великого князя, Столыпин от сохи и земли перешел к автомобилям и самолетам. А ведь как забавно и невинно все начиналось…
Свалившийся как снег на голову новый министр внутренних дел горячо поддержал другого князя – Владимира Орлова, потомка екатерининских Орловых. Он уже был знаменит породой орловских рысаков, но вот вдруг начал устраивать гонки с автомобилями! Конечно, не из собственных конюшен. Французские марки – «Пежо». И самым горячим его поклонником стал Столыпин; тоже обзавелся автомобилем. Ну как было государю отставать от своего министра? Карету стал предпочитать дымному рысаку. Великому князю можно было бы и начхать на вечно чихающего конягу, да ведь престиж! Государь изволит прокатиться, а за рулем князь Федор Орлов, у которого денег несчитано. Клетчатое кепи, краги, кожаная куртка, очки, поставленные стеклами под углом друг к другу. Ничего не скажешь, забавный царедворец. Хоть весь царский двор на этих лошадок пересаживай! А премьер-министр забаву в целую сказку превращает. И председателю Совета государственной обороны советует:
– Представьте – полк! Не конногвардейцы, не кирасиры, не уланы. Автомобильный полк! Да с нынешними-то пулеметами, а?..
Оставалось отвечать:
– Нет, батенька, мы как-нибудь палашами отобьемся. Конь не чихает и заводится с пол-оборота, не как эта железяка…
Но Столыпин в карман за словом не лез:
– Иду на любое пари: десятка лет не пройдет, как такие автомобильные полки встанут под ваше начало.
– Ну уж нет! Как деды воевали, так и мы воевать будем. Слава богу, не французы. Вы еще в самолет меня усадите!
До самолета дело пока не дошло. А с царским шофером, князем Орловым, вдрызг разругались. Вместо прекрасных конюшен в Царском Селе появились безобразные гаражи… Какие там десять лет! Целый железный эскадрон под личной опекой министра внутренних дел. И уже вместе с Орловым судачат о том, как бы построить российский завод, где бы выращивали не рысаков, а вот такую чихающую кавалерию…
Собственно, распря началась с автомобилей, продолжалась теперь с самолетами, а чем закончится?
Об этом никто не знал…V
Естественно, на аэродром Столыпин ни государя, ни великого князя не пригласил. Хватило и одного генерала Герасимова. Тот еще советчик!
– Петр Аркадьевич, приказать я вам не могу, но все-таки прошу: откажитесь от полета.
– Но почему?
– Зачем надо рисковать?..
– Я обещал. Русским авиаторам нужна поддержка. Кто воспретит мне в этом?
– Увы, никто, Петр Аркадьевич…
Он чувствовал, что генерал что-то недоговаривает, но углубляться в суть спора не хотел. Раз обещал, так обещал.
Еще 16 января 1908 года состоялось собрание учредителей Императорского Всероссийского аэроклуба. Но хоть и заручились поддержкой императорской фамилии, нельзя обойтись без такого человека, как Столыпин. Ему не хотелось отказывать в поддержке смелым людям. Однако не его, занятого человека, избрали шефом экстравагантной диковинки, а одного из великих князей – Александра Михайловича. Этот высокородный отпрыск был не столь глуп, как Николай Николаевич, но все же…
Князь в самолет не садился и лишь кивнул премьер-министру:
– Вы, а я за вами.
Естественно, до летних полетных дней выхода в небеса не было. Дело ограничивалось болтовней и шампанским. Для великого князя – развлечение, для летунов, как их называли, – возня в ангарах. Самолеты-то были французские, рассыпались еще по дороге в Россию. Их крепили и клеили, обтягивали перкалем и проволокой. Каждый летун мастерил на свой лад. Единственная помощь великого князя – удерживать своих подшефных от безумств. Практического применения шумных воздушных игрушек почти никто не понимал. Великий князь под шампанское говорил:
– Пуще всего не следует увлекаться мыслью – создать воздушный флот в России. Зачем? Наши изобретатели – они ж сумасшедшие. Им подавай аэроплан, сотворенный русскими топорами и обязательно из русских материалов. На случай войны?.. Ну, немцы пытаются устроить пулемет, чтобы он стрелял через винты. Мы-то не немцы! В случае чего и из окопов пострижем бошей. Все эти братья Райт, Дюмоны, Блерио, Фарманы – фантазеры и бездельники. Вы не согласны, дорогой премьер?
– Не согласен, ваше высочество. Немцы уже и сейчас тренируются, чтобы летун-пассажир бросал бомбы. С небес прямо в окопы, представляете?