Столыпин
Шрифт:
– Не представляю, премьер. Ведь есть хорошие пушки.
– Тогда чего мы возимся с самолетами?
– А скука?.. Скука – не тетка! И на небеса полезешь.
Разумеется, не от скуки Столыпин полез на небеса. Чего не понимали военные простофили, он своим гражданским умом начинал понимать… Аэроплан ведь был сродни автомобилю. Немцы уже создавали роты автомобильные – что им помешает создать роты воздушные?
Но в пререканиях с генералом Герасимовым он эти доводы не приводил. Герасимов – полицейский, не немецкое вторжение его беспокоило:
– Петр Аркадьевич, у меня получены сведения,
– Каким образом?
– Немецкий перенимают. Аэроплан зависает над объектом… пусть будет Царское Село или Елагин остров… и второй пилот без всяких помех забрасывает его бомбами. Недурно?
– Недурно. Но вторым-то пилотом я сам буду. Как я могу забросать себя бомбами?
– Забросать в этом случае нельзя, а выкинуть пассажира из корзины можно. Причем совершенно безнаказанно.
– Но я буду сидеть позади летуна. В случае чего просто задушу его. Иль у меня силы в руках нет?
– Сила-то есть, а ума… то бишь нахальства… простите, Петр Аркадьевич, маловато. Вы летите с капитаном Мациевичем? Но это эсер и отъявленный террорист. Мы давно уже ведем за ним слежку.
– Вот как! А министр внутренних дел и знать не знает?
– Петр Аркадьевич, уж позвольте грязную работу нам самим делать?
– Позволяю, но в своей помощи не отказываю. Решено. Лечу.
Морской офицер Лев Макарович Мациевич учился в Мармелонской школе во Франции. Что его туда привело – неизвестно. Во всяком случае, не Генеральный штаб и не великий князь Александр Михайлович. Столыпин с интересом наблюдал, как готовили аэроплан к полету. Дело было по соседству с Коломяжским скаковым полем – там стараниями клуба был построен аэродром. Для таких гостей, как премьер-министр, соорудили навес, с креслами и неплохим буфетом. Почему бы не выпить шампанского перед первым полетом в небеси?
«Фарман» капитана Мациевича выкатывали на летную дорожку. Навигация была еще та! Это не броненосец, и даже не яхта! Можно знать направление и силу ветра? Вот он, прибор, в кармане. Мациевич вынул белый платок и подержал на вытянутой руке. Столыпин уже знал, что это. Определитель летной погоды! Хотя мотор «Фармана» 50 лошадиных сил, при силе ветра больше шести метров в секунду летать нельзя. Поэтому Мациевич несколько раз поднимал легкий белый платок. Нет, не колышется. Погода благоприятствует. Но Мациевич вместе с механиками еще долго возился возле своего «Фармана». Столыпин успел письма написать: жене, которая со всем семейством была в Колноберже, и в «Новое время», где брат Александр защищал его от разных нападок.
Он сунул защитную кожаную папку во внутрь газетного листа.
– Думаю, от ветра не помешает? – как бы невзначай спросил подошедшего Мациевича.
– Ваше превосходительство, не вы первый с газетой садитесь в корзину! – усмехнулся Мациевич. – Можно даже тетрадку или записную книжку взять. Разговоров все равно не слышно, коль будут вопросы, просто подайте мне через плечо записку. У меня под руками тоже есть блокнот.
– Значит, с Богом?
– С Богом, ваше превосходительство… хотя я, грешным делом, атеист.
– Но с небес ближе к Богу?
– Как сказать…
Мациевич был чем-то смущен и медлил подавать команду, чтоб помощники крутили
пропеллер.Какие-то люди, отнюдь не механики, знаками торопили его от ангара.
Он вдруг совсем не по-офицерски прокричал:
– Мать вашу… сам знаю!..
И решительный взмах механикам:
– Крути!
«Что вы сейчас делаете, капитан?» – сунул Столыпин через плечо первую записку.
Тут же пришел ответ:
«Нажимаю на головке ручки управления кнопку «тыр-пыр», прерываю контакт, заставляя мотор работать с перебоями, дальше взлетаю…»
Хотя объяснение было не совсем понятно, но действительно разбежались и полетели.
Воздух засвистел в ушах и вызвал невольные слезы. Верно говорил Мациевич: шум мотора исключал всякую возможность разговаривать с пилотом. Было довольно прохладно, и чтоб руки освободить, Столыпин сунул свою защитную папку за борт сюртука. Мациевич часто оглядывался и жест этот уловил.
«Зачем вы это делаете? – написал. – Положите на колени. Может вырвать потоком воздуха и унести».
«Прохладно что-то, капитан…»
После некоторой паузы пришла новая, неожиданная записка:
«Но ведь говорят, что у вас в папке стальной лист?»
Столыпин понял, что отвечать надо столь же прямодушно.
«Как знать, капитан… Но вы ж не будете в меня стрелять?»
«Как знать, генерал… – пришел быстрый ответ. – Почему бы и не пострелять?»
Теперь они перебрасывались односложными, секундными записками.
«Но у вас по крайней мере одна рука всегда занята?»
«А другая?..»
«Пока вы вытащите другую руку, я своими двумя сумею вас придушить».
«Тогда самолет рухнет вниз».
«Вот-вот, капитан! Не бросите же вы и свою жизнь?..»
«Вот-вот, генерал! Не судите по себе. Для меня жизнь ничего не стоит…»
«Да-а, интересный вы экземпляр…»
«Да-а, вы не менее интересны… Надеюсь, генерал Герасимов просветил вас насчет моей биографии? Кстати, вон он внизу. Но как он сможет сюда дотянуться?»
Длинная записка чуть не увела самолет в пике. Но Мациевич быстро с этим справился.
«Что, страшновато?..»
«Есть маленько».
«Охотно верю. Поберегите генеральские штаны».
«Фи, капитан! Неужели все офицеры сейчас так безобразно воспитаны?»
«Нет, генерал. Только те, которым в жизни терять уже нечего».
«Несчастная любовь?»
«К такой же смертнице, как и я».
«Тогда чего ж вы ждете?..»
Мациевич делал над аэродромом круг за кругом, ничего не отвечал. Столыпин определил: самолет поднимается по спирали все выше и выше. Странно, но страха у него не было. Он понимал Мациевича. Кураж! Когда намерены убивать, слов на ветер не бросают.
Столыпин положил руку на плечо пилота, побуждая к продолжению разговора… если им суждено еще о чем-то говорить… Вовсе ни к чему поднимать спираль к небесам. И со ста метров можно грохнуться так, что костей не соберешь.
Трудно сказать, как понял его дружеский жест Мациевич. Но он вдруг сунул правую руку за борт кожаной куртки, выхватил браунинг… поцеловал его и швырнул вниз. После чего передал через плечо последнюю записку:
«Я сяду на другом конце поля. Подальше от генерала Герасимова. Там меня ждет автомобиль. Прощайте… и не поминайте лихом!»