Стоп-кадр

– Ну, варим?
– перевёл разговор Ратмир.

– Сколько варить-то?
– спросил я через полчаса.

– Вари, пока глаза не побелеют.

– А она глаза закрытыми держит!

Мы развеселились. Потом пришёл с работы отец, мы его угостили рыбой.

– А можно, у нас Ратмир останется?
– спросил я.

– Можно. Только ти-ха, - сказал отец.

Но мы не могли успокоиться и даже ночью не могли остановиться. А чем тише стараешься смеяться, тем громче почему-то выходит... И, честно говоря, я был счастлив: опасная съёмка была позади - и я нашёл друга!

– Чего вы, черти полосатые, всю ночь хохотали?
– входя к нам утром, сказал отец, но чувствовалось, что он доволен.

Мы доели нашу рыбу и помчались в группу.

– Ну что, дружки? Подружились?
– улыбаясь, встретил нас у крыльца Зиновий.
– Но сами ведь понимаете: только один из вас остаться-то может.

– Где?
– Сначала я не понял.

– Ну... у нас, - смутился Зиновий.
– Роль-то у нас одна... мальчика Степана. Сначала Ратмир намечался, потом вдруг ты... появился.

Я похолодел.

Потом я повернулся к Ратмиру.

По его лицу я сразу почувствовал: он знал всё с самого начала, но не мог никак мне это сказать.

Мне снова стало жарко. Я снял шапку.

Вот это да! Рискуешь тут, снимаешься в огне, потом приезжает другой и тебя отстраняют!

Тут вышел Яков Борисыч. Я застыл. Я ждал: к кому он подойдёт? Он подошёл ко мне.

– Ну что... расстроился?
– положив руку мне на плечо, сказал он.

– Но... я же снимался... лошадей из пожара выводил!

– Ну... это общий план!
– сказал Зиновий.
– Лица твоего крупно не было видно.

– Ну чего ты, чего?
– забормотал Яков Борисыч.
– Ведь ты же инте-рес-ный парень - тебя в любой другой фильм возьмут! Как здорово ты лошадей вгонял! О! Или хочешь, я с бригадиром трюкачей поговорю? Знаешь как здорово - на лошадях скакать, из окон прыгать, под водой снимать... А?!

Я посмотрел на Ратмира.

– Ну, хочешь, я уеду?
– сказал Ратмир.

Я молчал.

Ратмир вдруг отвернулся, потом побежал и впрыгнул в рейсовый автобус Вырица - Гатчина, который как раз подъехал к столбу.

Автобус с шипением закрыл двери и, два раза присев, уехал.

– Твоя взяла, - сказал Зиновий и ушёл в общежитие.

И тут же почти дверь открылась и на крыльцо вышел известный артист Тимохин в длинной рыжей шубе и посмотрел на меня.

– Ты, что ли, Стёпа будешь?
– улыбаясь, спросил он.

– Кто?

– Ну, мальчика Стёпу играешь?

– Я.

– Так это из-за тебя, выходит, мне в прорубь нырять?

Я промолчал.

– Ну, спокойно, спокойно, шучу!
– Он положил мне тяжёлую свою руку на плечо. Потом он ушёл к магазину.

А я всё ходил у автобуса. Зеркало на автобусе стало белым, пушистым. Лицо замерзало, я подносил ладонь ко рту, дул горячим воздухом к носу.

На крыльцо вышли Зиновий, Яков Борисыч, вся группа.

– Ну, ты, победитель... поедешь, что ли?
– насмешливо спросил меня Зиновий.

Медленно подошёл Тимохин. Все стали садиться в автобус.

– А какая сцена будет сниматься?
– спросил я.

– У проруби, - не глядя на меня, сухо сказал Зиновий.

– У проруби... или в проруби?
– спросил я.

Ничего не ответив, Зиновий влез в автобус.

Я влез за ним.

– Ну неужели... нельзя отменить? Может быть... в павильоне снять? ныл я.

Зиновий отвернулся.

Мы съехали на лёд, поехали по реке и вот, повернув за мыс, увидели прорубь. Невдалеке стояли тонваген, лихтваген и камерваген.

Мы вышли.

– Вот, - показал Яков Борисыч Тимохину, - добегаете до этой проруби, падаете... появляется на поверхности только голова с открытым ртом и рука... Тут сделаем стоп-кадр, - сказал Яков Борисыч, повернувшись к оператору.

– Вот смотрите!
– показал Зиновий Тимохину.
– Примерно оттуда вы должны появиться. Видите, где съезжает человек?

Я посмотрел наверх. По крутому обрыву к реке быстро спускался какой-то человек.

Вот он съехал вниз и, не отряхиваясь, побежал к нам.

Он приблизился, и я узнал комбайнера Булкина.

– Привет!
– сказал он.
– Меня-то когда снимать будете?

– Вас?
– удивился Зиновий.
– А зачем?

– Что зачем?.. Этот вот малец сказал, что снимете меня, в роли.

– А... этот, - сказал Зиновий.
– Этот наобещает!

– Когда ты... роль тому типу обещал?
– подошёл ко мне Зиновий.

– Когда... антенну с его дома снимал.

– Да ты у нас орёл!
– усмехнувшись, сказал Зиновий.

Я вспомнил вдруг убегающего Ратмира, потом оставшегося у общежития Василия Зосимыча...

"Да, - понял вдруг я, - что-то много я сделал не того на пути к своей блестящей карьере!"

– А может, можно без проруби?
– сказал я, но никто даже не обернулся в мою сторону.

Яков Борисыч стал ходить вдоль автобусов.

– Солнца нет - мгла какая-то!
– нервно взмахнув рукой, сказал он.

Мы ждали часа два, замёрзли, но солнца не было. Все сели в автобус, поехали обратно. Наверху я вылез, пошёл домой.

Отец сидел дома, что-то писал. Увидев меня, он положил ручку, виновато улыбнулся. Я подошёл к нему, он обнял меня за плечи.

У меня почему-то глаза вдруг затуманились слезами, я, чтобы с этим покончить, стал разбирать буквы на листе бумаги...

В одиннадцать мы легли спать, но я не спал. В голову всё возвращалась мысль, которая в первый раз пришла на реке - и с ходу подкосила: "Что-то много я сделал не того на пути к моей блестящей карьере!"

Я снова вдруг увидел, как Ратмир, сморщившись, бежит к автобусу, впрыгивает... Как уходят после разговора со мной Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна - маленькие, под ручку, тёмные на фоне солнца...

Да-а!

Если б даже светила мне блестящая роль, которая прославила бы меня на весь мир, всё равно нельзя было делать того, что я сделал!