Сторож сестре моей. Книга 2

— Но ты не промедлил. — Она с любовью погладила его по руке.

— Однако, как ты знаешь, «Луиза Тауэрс» полностью наша, семейный концерн, точно по такому же принципу, как первоначально была построена фармацевтическая компания.

— Да, и это замечательно, дорогой.

Что еще она могла сказать? Она узнавала больше подробностей, читая «Уолл-стрит джорнал», чем со слов Бенедикта и Норриса о реорганизации империи «Тауэрс», оценке и отделении акций «Луизы Тауэрс», что Бенедикт выкупил их, сохранив таким образом косметическое подразделение в качестве частной собственности.

Сейчас она внушала себе, как и в то время, что Бенедикт сделал это для нее, признавая все ее заслуги в создании мощной, весьма процветающей косметической компании. Он никогда не говорил ей ничего подобного, но она вынуждена была принять такую точку зрения. Для нее это являлось единственным доказательством, что он считает ее полноправным членом семьи Тауэрс, как и своих обожаемых внуков.

В честь своего прибытия они устроили небольшой семейный прием на Семьдесят третьей улице, Ист-сайда. Кик приехал по специальному разрешению из колледжа; Марлен прибыла пораньше вместе с Зоей, а за ней последовали Фиона и большинство из кузенов Бенедикта, старых и молодых, с женами и детьми. Единственной парой, не принадлежавшей к семейству, была чета Нор-рисов.

Большая гостиная гудела от одобрительных возгласов:

— Ты выглядишь великолепно, Бенедикт.

— Мы счастливы, что вы вернулись в Нью-Йорк, сэр.

— Дела идут прекрасно, Бенедикт. Теперь не о чем беспокоиться, раз ты снова на ногах.

— Ты похудел, и тебе это идет, папочка. Теперь ты сможешь одеваться по последней студенческой моде от Ральфа Лорена, — ворковала Фиона, прижимаясь к нему.

— Зачем ты красишь губы этой богомерзкой коричневой помадой, Фи? — отвечал Бенедикт с широкой улыбкой. — Разве это последний писк моды от «Луизы Тауэрс»?

Фиона хихикнула, ни капельки не обескураженная.

— Это дешевка от «Макс Фактора». Я перешла на режим экономии.

— Как бы не так, — вмешался Кик. — Как насчет замши, в которую ты упакована с ног до головы? Держу пари, это не дешевка.

— Посмотри фактам в лицо, студент. Эта суперзамша от «Хальстона» вдвое дешевле замши от…

Бенедикт слушал, забавляясь, как стайка юных Тауэрсов болтает между собой. Когда уровень децибелов начал повышаться, он устало поднялся на ноги и присоединился к Норрису и его жене Бекки, непринужденно беседовавшим со старшими кузенами у дверей, выходивших в сад. Луиза ни на секунду не спускала с него глаз, но она знала, что он не терпит, когда над ним трясутся, как над ребенком. Они условились, если он захочет уйти пораньше, вместо того, чтобы закончить вечер и встревожить каждого, он лучше скажет, что ему необходимо срочно позвонить. Он курил запретную сигару, чтобы отпраздновать возвращение, но, по мнению Луизы, выглядел очень устало.

Она подозвала Бэнкса, дворецкого, прибывшего к ним из Лондона почти четыре года назад, заменив верного Торпа, ушедшего на покой.

— Узнайте, не пора ли мистеру Тауэрсу позвонить, Бэнкс.

Она следила, как Бэнкс приближается к нему, и с благодарностью увидела, что Бенедикт извинился и, опираясь на руку Бэнкса, направился в библиотеку.

Едва за ним закрылась дверь, к ней подошел Норрис.

— Я беспокоюсь за него, Луиза. Он еще очень слаб.

— Ему нельзя волноваться. Я только надеюсь, что смогу заставить его не забывать об этом.

— Я помогу тебе, Луиза. Можешь на меня положиться. Я буду приезжать каждый день и давать ему отчет до тех пор, пока он не почувствует себя в силах прийти в офис.

На следующее утро Бенедикта не пришлось убеждать не вставать с постели. Путешествие домой утомило его гораздо больше, чем он полагал.

— Не возражаешь, если я ненадолго съезжу в офис? Я думаю, мне следует хотя бы заглянуть, но я не буду задерживаться, — с тревогой сказала ему Луиза.

Он бросил на нее странный, насмешливый взгляд.

— Ты собираешься захватить свою корреспонденцию?

— Если ты имеешь в виду письма из Праги, то да, я действительно хочу прочесть их, но они не имеют никакого значения.

— Когда ты собираешься объявить своей сестре добрую весть? Ты знаешь ее уже несколько недель. Не пора ли извлечь сестренку из пучины безутешного горя? Не говоря уж о тебе.

Она позаботилась об его удобствах, игнорируя сарказм, поправила подушки, подвинула телефон поближе к нему, собрала газеты, разбросанные на кровати.

— Не волнуйся. Наташа узнает, как только у меня дойдут руки до этого. Она ждала десять лет, может подождать еще несколько часов.

Когда она наклонилась к нему, чтобы поцеловать, он схватил ее лицо и страстно поцеловал в губы.

— Я не доверяю тебе, — сказал он, — но все равно, возвращайся скорее.

В машине она пожалела, что уехала. Ей недоставало Венедикта. Она решила, что только пройдет по кабинетам, заверив всех, что босс чувствует себя прекрасно, прочтет письмо Петера Малера, а потом подумает, каким образом лучше всего сообщить Наташе новость. Она испытывала неловкость, необычное волнение, возможно потому, что ей предстояло связаться с сестрой после стольких лет разлуки, возможно, из-за напряжения последних недель. Когда машина остановилась на красный свет на Пятой авеню, она пришла к заключению, что лучше всего Наташе будет услышать новости из уст самого Ласкера в Госдепартаменте; а потом она пошлет ей письмо Петера с сопроводительной запиской, что она уполномочила провести дополнительные поиски во имя обеих семей. После холодного обращения Чарльза с ней она больше не знала, какие чувства испытывает к нему; это была смесь любви и ненависти.

Едва они подъехали к Тауэрс Билдинг, в машине зазвонил телефон. Мысленно она находилась далеко-далеко отсюда, думая о матери и Кристине в Праге и о том, как появление Петера, очевидно, еще не оправившегося от ран, повлияло на их жизнь.

— Миссис Тауэрс, миссис Тауэрс… — Пебблер, новый молодой шофер, которого они наняли как раз накануне путешествия по Европе, резко свернул к обочине. Он выглядел потрясенным. Она схватила телефонную трубку.

Звонил Бэнкс; он тихо сказал:

— У мистера Тауэрса был второй приступ, мэм. «Скорая помощь» выехала.

Подъехав к дому, они увидели, как «скорая» поворачивала за угол. К тому моменту, когда она домчалась до больницы Нью-Йорка, где их ждал батальон врачей и медсестер, было уже слишком поздно. Бенедикт Тауэрс умер в десять часов пять минут утра от второго тяжелого сердечного приступа. Ничего нельзя было сделать, чтобы спасти его.

Сознание сыграло с ней странную шутку. Луиза не имела представления, кто был на похоронах, кроме Кика и Фионы, сидевших у нее по бокам и державших ее за руки, и Чарльза, с другой стороны державшего за руку Фиону. Но она отметила про себя, что Меддерлейк безукоризненно выполнил ее указания — наполнить боковые алтари, большой и малый, только цветами без запаха: астрами, георгинами, нежными японскими анемонами разных оттенков, которые Бенедикт любил больше всего; прежде всего, оранжевого, пурпурного и темно-желтого цвета опавших листьев. Еще она навсегда запомнит сцену, которую увидела, когда, окруженная свитой жен друзей и знакомых, присутствовавших на похоронах, она вышла из церкви: автобус на Пятой авеню, окруженный со всех сторон длинными лимузинами.

«Все были там, — прочтет она в газетах, — все сферы общественной деятельности были представлены своими лидерами: политика, промышленность, искусство, медицина, журналистика — все общество». Но Луиза не заметила никого из них и спросила только об одном человеке:

— Наташа была там?

— Да, — робко ответила Марлен. — Наташа была в церкви, она сидела во втором или третьем ряду.

В течение месяца в Вашингтоне и Нью-Йорке должны были служить заупокойные службы, а затем в течение года — во всех заморских странах, где компания «Тауэрс» имела крупнейшие рынки сбыта. Луиза сама составила меморандум, оповещавший об этом, отпечатанный на плотной белой бумаге с траурной каймой и разосланный по тысячам адресов — людям, много лет работавшим в «Тауэрс», друзьям и знакомым во всем мире.