Страдание и его роль в культуре

К страданию призывали теологи и религиозные философы. Так, М. Экхарт писал: «…воздай себе узел из всяческих страданий твоего Господа и Бога, и пусть он пребудет всегда между грудей твоих… Он не посылает нам ничего такого, чего бы Сам прежде не сделал или не выстрадал. Поэтому мы должны питать большую любовь к страданию, ибо Бог ничего иного и не делал, пока был на земле, лишь страдал!»^[51]. Разумеется, это не так, поскольку Иисус еще активно пропагандировал Свое учение, собирал и организовывал единомышленников и т. д. Если бы Он только страдал, никто не увидел бы в Нем своего Бога. Экхарт утверждал обратное только по той причине, что, оставаясь в жестких границах культа страданий, нужно было еще раз затвердить этот культ.

О. Хаксли писал: «Божество бессмертно; ибо там, где есть совершенство и единство, не может быть никакого страдания»^[52]. Это совершенно неверно. Страдали античные божества, например греческая Деметра из-за Персефоны, египетская Исида из-за Осириса. Можно возразить, что в те древние годы боги психологически были ближе к людям, как бы находились среди них, что и было причиной наделения божеств чисто человеческими чертами. Другое дело — несравненно более абстрактные Боги-творцы вроде единовластных Яхве или Аллаха. Но и на них мифотворцы спроецировали собственные качества, поэтому Яхве, в частности, был неистов. Христос был само совершенство, но и Он тяжко страдал, видя несовершенство и страдания людей; Он страдал перед казнью и во время ее исполнения. Правда, это были не только страдания. Тот же Христос был более чем неистов в Апокалипсисе.

Вот почему неприемлемо утверждение Хаксли о том, что «там, где есть совершенство и единство, не может быть никакого страдания. Способность к страданию возникает из несовершенства, разобщенности и обособленности от всеобъемлющей совокупности»^[53]. Разумеется, это чисто теологическое суждение, не имеющее ничего общего с наукой. Хаксли под всеобъемлющей совокупностью понимает религиозное единство и всеобщую принадлежность к Богу. Но, конечно, чем больше человек нравственно несовершенен, обособлен, отчужден от людей, тем более вероятно, что он совершит преступление, причинив другому (или другим) страдание, а потом сам будет страдать, отбывая наказание за это. Тем не менее он может стать объектом сострадания как всякий терпящий бедствие. В иных (очень многих) случаях страдание одного человека, особенно если оно возникло как конкретное проявление общего бедствия и как следствие преступления, не является его частным делом. Духовные страдания тоже могут стать общественным делом и быть разрешены с помощью духовных пастырей.

В мировой теологии и религиозной философии тема страдания тесно и весьма обоснованно увязана с проблемой зла, при этом многие авторы выделяют ее в качестве самостоятельного объекта рассмотрения. Однако со многими религиозными суждениями о сущности и значении зла трудно согласиться. Так, С. Н. Булгаков писал, что «все сущее происходит из добра, а не из зла, потому и зло не есть вполне зло, но участвует в добре»^[54]. Во-первых, неверно, что все сущее происходит из добра; во-вторых, более чем возможно, чтобы зло было вполне злом.

Булгаковская мысль о зле, не новая вообще, разделялась многими русскими религиозными мыслителями.

Н. О. Лосский, например, утверждал, что «в отличие от добра зло никогда не бывает абсолютным: в нем всегда есть какой-либо аспект добра, и в следствиях его также всегда рано или поздно появляется какое-либо добро»^[55]. Это написано до того, как были созданы Освенцим и другие лагеря уничтожения, которые стали, так сказать, абсолютными проявлениями зла. Но из мировой истории Лосскому должны были быть известны бесчисленные факты безжалостного уничтожении народов и их культур. В освенцимах нет и ни в коем случае не может быть никаких аспектов добра. Кощунственно утверждать, что после уничтожения ни в чем не повинных людей, человечество как бы одумывалось, и это есть проявление добра как следствия зла. В этом случае зло находит оправдание в себе самом, как бы указывая на полезность творимого им страдания, что абсолютно неприемлемо. К добру нужно приходить иным путем, а не с помощью зла, иначе можно оправдать любое злодеяние, самое кровавое преступление. Нюрнбергские преступники, очевидно, были бы очень рады, если бы мы утверждали, что их деяния привели к тому, что люди одумались, заглянув в бездну человеческих страданий, и поэтому дали клятву не допускать впредь такого.

Вершиной страдания в канонической христианской литературе является Апокалипсис. Эта книга есть сосредоточение безмерных жестокостей и страданий, и не случайно она стала их синонимом. Она вполне встраивается в общую цепь гонений и мучений, которые претерпели первые христиане, а затем в еще больших масштабах и яростью христианская церковь сама прибегала к ним. Поэтому можно рассматривать Апокалипсис и как способ утверждения новой религии, причем весьма радикальный, и как ответ на прежние репрессии, и как развернутую программу на будущее.

В христианстве страдания человека, на мой взгляд, в значительной степени связаны с полным отрицанием его каких бы то ни было партнерских отношений с Богом и ощущением своей несостоятельности рядом с гигантской фигурой Вседержителя. В эсхатологическом описании Божьего суда индивид заранее мирится с любым приговором и тем самым лишает себя всякой свободы. Отсюда и неизбежное распадение гуманистических установок и тщетность любых форм созидательной деятельности, равно как и ненужность различных социальных институтов. Очень важным назначением жизни становится страдание как способ заслужить хотя бы некоторое снисхождение. На этом фоне особое значение приобретает фигура Христа-Спасителя, поскольку Он обеспечивает связь с верховным Творцом, Сам являясь Богом и искупая человеческие грехи. Между тем Спаситель символизирует страдание и призыв к «настоящей» жизни, к той, которая будет после земной жизни. Личность, если она желает избежать страдания, ничего не может сделать, но если она обретает веру, то психологический выигрыш для нее несомненен, поскольку Бог, спасение души и др. становятся реальностью.

Тяжким является путь тех людей, кто подобно Христу знает об уготованных ему мучениях, но не способен их избежать. Для них это рок. Но думается, все-таки глубоко ошибаются те, кто считает, что Христос безусловно и безропотно принимает страдания по воле Отца и ради исполнения Своей высочайшей Миссии. Напротив, все поведение Спасителя перед казнью и во время ее, по моему мнению, говорит об обратном. Другое дело, что Его протест против страшной доли не мог изменить предначертанного, и Он полностью остался во власти рока.

Авторы евангелий и более поздние их толкователи и комментаторы, особенно первые богословы, были разными людьми. Если иметь в виду мировосприятие тех и других, книги Нового Завета по сравнению с трудами большинства богословов, в первую очередь православных, отличает значительно более светлый, иногда даже радостный тон. В этих священных книгах трудно найти воспевание смерти, страданий, пыток, что составляет одну из характерных черт христианского богословия, в том числе православной литературы. Христос излучает свет и вовсе не олицетворяет мрак и страхи; Он оплакивал мертвых, а значит, совсем не считал, что смерть есть наилучший удел человечества. Исключение составляет Откровение Иоанна Богослова. Автор (авторы?) Откровения предлагал те же самые жестокие и бессердечные средства борьбы, которые ранее использовались против христианства.

Можно прийти к выводу, что более поздний образ Христа, кроткого и терпеливо сносящего несправедливости и мучения, не совсем соответствует евангелической фигуре этого Бога. Названный образ сформировался, с одной стороны, под впечатлением от кровавых преследований первых христиан (отчасти, видимо, преувеличенных), а с другой — в силу того, что первые христиане составляли самые попранные слои населения Римской империи, для которых страдания были привычным и понятным делом. Весь последующий культ мучений, олицетворяемый Христом, строился на этом неверном фундаменте, а не только на исконном евангелическом материале, а следовательно, первообраз был во многом искажен. Нельзя не учитывать и того, что насилие, влекущее страдание, всегда было самым распространенным способом решения религиозных, политических, социальных и иных проблем. Поскольку имелся культ страдания, христианство не могло оставаться безразличным к тому, что его вызвало, — к насилию, агрессии. Вот почему такой способ, хотя и осуждаемый религиозной доктриной, был успешно освоен этой религией, что ясно проявилось в Откровении Иоанна Богослова.

Новый Завет строго придерживался традиций страдания в иудаизме. Древние израильские пророки объясняли причины несчастий тем, что гнев Бога не мог не быть справедливым, а его справедливость — абсолютной. Более того, пророки выдвинули идею неизбежности наказания a priori, так сказать, в профилактических целях. Иными словами, оказывалось, что человек всегда виновен, потому что он человек. Здесь люди творили Бога, дав Ему безмерную власть над собой, как и Он творил людей, формируя их образы, а также символы и смыслы путем применения к ним наказаний.