Страх высоты

В залах музея было пусто. Они прошла через галерею живописи восемнадцатого века, главным образом - портретов мужчин и женщин в пудреных париках, в кружевах, со звездами, в потемневших мундирах и тяжелых бархатных платьях.

– Почему они все некрасивые?
– спросил Мазин.

– Тогда было принято писать похоже. Даже царей.

– Да, я помню портреты Павла и Петра Третьего. Но это тоже не честно. Люди и на фотографии выходят разными.

– Говорят, что подлинную сущность выявляет только смерть. Тогда человеку уже не удается казаться другим. И он становится самим собой. Я помню отца. Ой стал спокойным и мудрым. Таким, каким был. А казался суетливым и застенчивым. Смерть подводит итог.

– Не думаю, - ответил Мазин.

На улице было сухо и холодно. Зажглись бледные светильники, и на тротуар упали четкие абстрактные тени голых веток акаций.

– Моральный итог, я хочу сказать. Она может и возвысить человека, и унизить его. После смерти жизнь становится виднее, яснее...

Мазин прислушался. Это перекликалось с его собственными мыслями. Только он шел с другой стороны, думал о влиянии жизни на смерть. Инна же видела ретроспекцию.

– ...Хотя это и всегда нужно.

– Я не вполне вас понимаю.

– Я и сама себя часто не понимаю. Раньше я считала, что каждый человек и каждый поступок должны расцениваться так, как они того заслуживают, независимо от сопровождающих обстоятельств. Но теперь мне кажется, что смерть - слишком дорогая цена даже для правды.

– Смотря какая смерть и что считать правдой. Я смотрю на эти вещи только конкретно. Ведь мне приходится оперировать юридическими категориями, в основе которых лежат факты.

– Факты тоже создаются людьми. Вы разговариваете со мной, с Игорем, с другими, чтобы выяснить факты, и постепенно факты подменяются тем, что мы говорим.

– Вы хотите сказать, что не все, с кем я говорю, искренни?

– Вы упрощаете. Я думаю только, что все мы видим одни и те же вещи по-разному. И вы путешествуете по королевству кривых зеркал.

– Где же выход?

– Наверно, помимо придуманных людьми законов, есть и другие.

– Божеские?
– спросил Мазин с иронией.

– Нет, Богу это тоже было бы не под силу. Нас слишком много. И каждый живет по-своему.

– По своим законам?

– Если хотите. А судим мы людей по общим, придуманным, и потому часто ошибаемся.

– В чем же ошибся я?

– В том, что продолжаете возиться с законченным делом. Зачем? Что это - следовательский зуд или психологические изыски?

– И то и другое понемножку.

– Все зря. Убийства не было, а психология - дело неблагодарное и темное.

– Есть еще один вариант. Самоубийство.

– Вы это серьезно?

Мазин не видел ее лица, но ему показалось, что голос Инны прозвучал глуше.

– Я хотел узнать, что вы об этом думаете.

– Я? Ну, конечно. Простите. Вас интересуют вполне конкретные вещи, а я затеяла с вами светско-философскую беседу. Разумеется, мы должны поговорить серьезно. Но мы пришли уже. Вам придется зайти ко мне, если вас это не смущает. У меня никто не помешает нашему разговору.

Мазин наклонил голову:

– Я буду очень рад.

Дом, в котором жила Инна, был большой и когда-то, наверно, очень внушительный, с каменными мужскими фигурами у подъезда, поддерживающими на плечах каменные балконы.

Они поднялись по широкой грязноватой лестнице со старинными чугунными перилами. На площадку выходили высокие двери с медными ручками.

– Вы всегда здесь жили?

– Как кошка. Однажды Антон сказал, что в первую половину жизни человек похож на собаку - ко всем привязывается, лижется и получает пинки, а во вторую - на кошку. Привязывается уже не к людям, а к месту. Я свою жизнь начала сразу со второй половины: привязалась к месту. И уже не могу представить, как можно жить в другом.

Инна открыла ключом дверь. В коридоре было темновато. Маленькая лампочка под самым потолком светила тускло.

– Вот сюда, - указала она.

Мазин вошел в комнату и увидел сначала большую тахту, а над ней ковер. На ковре висели круглый африканский щит и копье-ассегай, с широким блестящим лезвием.

– Проходите, пожалуйста. Я могу предложить вам чашку кофе.

– С удовольствием выпью. Кофе гармонирует с этим тропическим оружием.

– На него все обращают внимание.

– Людей притягивает необычное.

– Вас особенно?

– Вы имеете в виду мою специальность? У нас будничного ничуть не меньше, чем в любой другой профессии. Ватсон был знаком с Шерлоком Холмсом тридцать лет, а смог описать всего полсотни случаев из его практики. Из них добрая половина, строго говоря, повторяется. А ведь Холмс был гурманом. Он снимал сливки и не занимался карманными кражами. Вы знаете, что такое карманщик? Поверьте, это не профессор Мориарти. И вообще преступник как личность очень редко интересен. Я думаю, Пушкин был прав, когда писал, что гений и злодейство - вещи разные. Преступник - чаще следствие недостатка интеллекта, чем продукт его развитых форм.

– Вы, конечно, говорите о заранее продуманном преступлении? Но может быть вспышка, неожиданная вспышка гнева, ненависти, презрения наконец... Разве вы никогда не сочувствовали преступнику?

Мазин помедлил с ответом.

– Я, кажется, задала нетактичный вопрос? Простите, но дома я опять забыла, что спрашивать должны вы, а не я.

– Мне не хотелось бы спрашивать.

Инна улыбнулась:

– Рассчитываете на добровольное признание?

Мазин ответил серьезно:

– Да.

Она спросила тоже серьезно:

– А если я не виновата?

– Тем более.

Мазин потрогал древко ассегая.

– Думаете, человека можно убить только такой штукой?

– Вы все-таки считаете, что Антон убит?

– Я только хочу узнать: стоило ли его убивать.

Инна доставала из буфета чашки.

– Узнать у меня?

– И у вас.

– Приговоры выносит суд. А я не могу решать, стоит ли убивать человека.

– Суду это тоже не всегда просто. Но наше положение легче. Тихомирова нет в живых, и, вынося ему приговор, мы можем не опасаться, что его придется приводить в исполнение.

– Нам грозит другое.

– Что именно?

– Может оказаться, что мы его уже привели.

Мазин очень внимательно посмотрел на Инну:

– Вы умная женщина.

– Благодарю вас.

– Это необычное дело, Инна Константиновна. Оно шире статьи закона. Поэтому я и занимаюсь им не так, как полагается.

– А не превышаете ли вы свои полномочия?

– Возможно. За это я отвечу перед начальством.

– Вы признаете ответственность только перед начальством?

Мазин развел руками.