Страх высоты

– Вот ты ее и скинул.

Она имела в виду - избавился, он понял - разоблачился.

– Да, я скинул маек. Я хам.

– Как ты несправедлив!

– Из хама не выйдет пана.

Инна:

– Он встретил меня враждебно. Может быть, подумал, что я пришла добиваться восстановления прежних отношений. Грубо говорил, что я всегда была деспотична, стремилась командовать им, пичкала ненужными благодеяниями, которые тяготили его. Вспомнил даже детство, ту африканскую маску... Но о тетрадке отца он, казалось, просто забыл, не сказал о ней ни слова...

Он забыл о главном, и его раздражали мелочи. Потому что после достигнутого успеха все казалось мелочами, прошлым, одинаковым и незначительным - и маска на той, почти выдуманной елке, и пачка пожелтевших листков, соединенных ржавыми скрепками. Что они значили, эти листки, по сравнению с его победой? Он шел к ней так долго и так трудно, и он заслужил ее. Сам. Так почему же эта женщина пришла к нему? Зачем? Такая до отвращения беззащитная, слабая, готовая залиться слезами. Да нет, даже нэ залиться, а просто заскулить, как побитый щенок. С такими тонкими дрожащими руками и морщинками у больших испуганных глаз. Неприспособленная к жизни, одинокая всегда и со всеми, стареющий подросток, слабый и бесплодный. Он не хотел ее. Он ждал другую, молодую, наполненную жизнью, именно она была нужна ему, счастливому и пьяному, чтобы поднять ее на руки, подхватив под мягкие коленки, целовать в открытый, задыхающийся рот, бросить на неразобранную кровать одетую и не снимать, а срывать платье, чтобы рвались пуговицы и трещали швы. И черт с ним, с этим платьем, он купит ей другое и еще кучу разных тряпок, а сегодня он может все. И он получит все. А потом оставит ее, измученную и счастливую, уткнувшуюся в изнеможении в разбросанные подушки, откроет холодильник и нальет стакан прозрачного вина, выпьет, и ему будет легко и свободно.

А вместо этого... И он не мог сдержать раздражения, а дав ему волю, сразу поверил себе и верил каждому слову и уже не только не чувствовал вины или даже неловкости перед этой женщиной, но наоборот - удивлялся ее бестактности. Зачем она пришла? Неужели не понимает, как она здесь не нужна, особенно сегодня, и как противны ему все эти разглагольствования о чувствах, обо всем, что прошло.

– Ты не хам, Антон. Ты потерял тормоза. Завтра ты пожалеешь о своих словах.

– Хотел бы я знать, почему?

– Потому что люди всегда жалеют о своих неумных и несправедливых поступках. И потому что ты не такой, Антон.

– Люди никогда не знают друг друга.

– В этом ты, возможно, и прав.

– Они выдумывают друг друга и ужасно расстраиваются, когда оказывается, что выдумали совсем не то.

– Значит, и я тебя выдумала?

– Еще бы! А на самом деле между людьми - стена. Через нее не перепрыгнуть. Каждый - это целый мир. Непознаваемый для другого. Миллиарды клеток. Галактики.

Она усмехнулась с горечью:

– А может быть, все проще, Антон! Может быть, дело не в миллиардах клеток, а в килограммах мяса. Вот здесь и тут.
– Инна провела рукой по груди и бедрам.
– И еще в морщинках, которые появляются с годами. А вовсе не в извилинах?

Антон посмотрел на нее и замолчал. Не потому что согласился. Он вспомнил, как трогали его ее слабые руки и казались удивительно красивыми ее длинные пальцы. Но это уже прошло, как пройдет, наверно, и сегодняшнее, и появится брезгливость к распирающей платье груди, и он будет говорить, морщась: "Ты бы поменьше делала вырез на кофте. Не очень-то это красиво". И будет заглядываться на тоненьких девочек.

И пусть будет! Человек не должен постоянно растравлять себя идиотскими мыслями о том, что будет. Он должен жить сегодняшним днем и радоваться тому, что влечет его сегодня. Сегодня он ждал Светлану, а не эту, уже ушедшую женщину. Правда, с ней ушла и часть его жизни... Он вдруг притих.

– Мы мало знаем обо всем. Мы ничего не знаем. Что ты хочешь мне сказать?

Тихомиров глянул на часы, стоявшие на книжном шкафу:

"Может и хорошо, что Светлана не пришла".

– Мы ничего не знаем, - повторил он, действительно не зная, что ему осталось жить меньше часа.

Инна:

– Он спросил, зачем я пришла. И мне надо было наконец сказать правду, рассказать об Игоре. Но наш разговор, нервный, недобрый, совсем не расстроил меня. Антон был так непохож на себя. Однако слова его не оскорбляли меня. Я ведь знала, что он не такой, каким хотел казаться.

По-моему, его мучали угрызения совести, чувство страха и вины, они ожесточили Антона, угнетали самолюбие, делали жестоким и злым. Я старалась преодолеть себя, сказать обо всем мягко...

– Антон, наши отношения, близкие отношения, то, что мы считали близким, я вижу, они кончились. Не нужно упрекать друг друга, отравлять злобой прошлое. Я пришла не выяснять отношения. У меня совсем другое... Мне нужно сказать тебе, поговорить... о папиных записях.

– Вот что!

– Да, это так неприятно.

– Щекотливый вопрос?

– Антон! Не обижайся на меня.

– Говори, Инна, прямо.

– Только так, Антон. Скажи, пожалуйста, ты действительно все сделал сам?

– Не понимаю.

– Антон, это необычайно важно. Для меня. Я была уверена, что произошло трагическое совпадение. Ты все сделал сам, а потом оказалось, что отец сделал это раньше. Да?

– Да. Но ты говоришь, была уверена. Разве теперь ты не уверена?

– Нет, я верю тебе.

– Но сомневаешься?

– Если ты скажешь - да, я не буду сомневаться.

– Я говорил это не раз, но ты сомневаешься.

Горячность его прошла. Он даже застегнул воротник.

– Инна, я тебя очень хорошо знаю. Ты не из тех, кто расставляет людям ловушки. Зачем ты опять поднимаешь этот вопрос?

Инна:

– Я просто не могла сказать об Игоре. Мне хотелось одного, чтобы он убедил меня в своей честности, подтвердил то, в чем я не сомневалась до сих пор. И тогда, я верила, мне удастся опровергнуть Игоря, защитить от него Антона. Если бы он доказал мне это, я могла пойти на все, даже обмануть, сказать, что никакой тетради вообще не существовало.

– Т-а-к, - произнес он, растягивая это короткое слово.
– Так кончается любовь. Ты жалеешь о том, что сделала?

– Нет, Антон, нет.

– Зачем же этот разговор? Что это - шантаж или просто наивный женский садизм, желание покопаться в моих ранах?

– Нет, Антон. Ты не понимаешь... Я хочу...

– Чего ты хочешь? Чего? Целый час я добиваюсь - чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы у тебя не было неприятностей.

– Каких? Отчего?

– Тетрадь могут увидеть.

– И что из этого?

– Ее могут сравнить с твоим авторефератом.

– Все-таки не веришь! Ну, что ж... Хотел бы я знать одно: остановишься ты на этом или пойдешь дальше?

– Прошу тебя, не нужно оскорблений.

– Не нужно оскорблений? А меня ты можешь оскорблять своими предположениями!

– Антон, я говорю очень серьезно. Для тебя это даже важнее, чем для меня.

– А я не желаю обсуждать все это.

– Но я вынуждена, Антон.

– Значит, шантаж?

– Как ты говоришь со мной сегодня! Ужасно!