Страницы прошлого

В те первые сезоны в Вильне Смоляков еще иногда играл и жизнерадостные комические роли, например, Пиголицу в «Бое бабочек». Но позднее, в петербургском театре «Фарс», где Смоляков прослужил почти всю жизнь, он обычно играл комиков мрачных и несчастных. Репертуар «Фарса» сильнейшим образом ограничивал прекрасные возможности этого незаурядного актера. Из года в год он играл все те же убогие ситуации французских адюльтерных фарсов с обязательной двуспальной кроватью и раздеванием во втором действии, на грани, а иногда и за гранью самой откровенной порнографии. Это обокрало и самого Смолякова, и русский театр, где он мог бы создать много настоящих образов в настоящих пьесах. Каким бы, например, неожиданным и интересным Епиходовым мог явиться Смоляков, и сколько ролей классического репертуара могли прозвучать в его исполнении необычно и свежо!

С сезона 1897/98 года Незлобин начал вести в своем театре новый курс. Когда я теперь оглядываюсь на этот театр моего детства и юности, я вижу ясно тот путь, на который виленский театр Незлобина, а одновременно, вероятно, и другие большие провинциальные театры, вступил в последние годы XIX века. Теперь уже явственно, видно, что это был путь постепенного отхода от традиций старого провинциального театра, где играли талантливые, иногда даже блестящие отдельные актеры - «первачи» (или, случалось,- просто гастролеры), а им подыгрывал антураж, в лучшем случае, серый, если не вовсе плохой. В сезоны 1894/95 и 1895/96 годов в виленском театре играли, помимо таких исключительных актеров, как Комиссаржевская и Самойлов, талантливые К.В.Бравич, Н.Л.Тираспольская, М.К.Стрельский, Е.А.Алексеева и другие. В следующий сезон, 1896/97 года, после ухода почти всех этих актеров Незлобин уже не имел таких «первачей». Приглашенные им более скромные актеры не могли так украшать спектакль, чтобы зритель забывал серость их антуража. Сборы были слабые, сезон закончили с грехом пополам. Но, начиная с сезона 1897/98 года Незлобин взял новый курс, от которого не отступал во всей своей последующей деятельности. Здравый смысл практичного антрепренера и подлинная любовь Незлобина к театру подсказали ему, что секрет успеха не в «первачах» и гастролерах, отделенных пропастью от остальной труппы. Начиная с сезона 1897/98 года, Незлобин стал подбирать ровно хорошую труппу, без головокружительных вершин, но и без ям и рытвин. С этого же сезона в антрепренерской деятельности Незлобина все более выявляется стремление к созданию если не постоянной, то по крайней мере длительно не сменяющейся труппы,- уже не на один-два сезона, а на более долгое время, с хорошо сыгравшимися, «сжившимися» актерами. Все это были несомненные, хотя вряд ли вполне и до конца осознанные шаги к созданию актерского ансамбля.

Такое же движение можно проследить и в других больших провинциальных театрах того времени. После же того, как в 1898 году был создан Московский Художественно-Общедоступный театр (ныне МХАТ), это движение, до той поры раздробленное, распыленное, получило могучий толчок благодаря наглядному примеру и образцу, а позднее - методу и системе.

Сезон 1897/98 года открыли «Последней жертвой» Островского. Юлию Тугину играла та же М.А.Саблина-Дольская, которую я видела в раннем детстве в роли английской губернаторши в пьесе «В лесах Индии». Юлию Тугину она играла, как понимали в то время,- пятьдесят с лишним лет назад: доброй, недалекой, даже «простоватой», как аттестует ее Глафира Фирсовна, но способной вместе с тем на глубокую, самоотверженную любовь. Хороша была она в первом действии,- тут чувствовалось, что Юлия несет в себе большое скрываемое ею от людей чувство к Дульчину, все время прислушиваясь к своей внутренней радости, видя всех и вся как бы сквозь нежный туман своей любви. Заключительные слова первого действия: «Ты моя радость, моя гордость! Нет и не будет женщины счастливее меня» - прозвучали у Саблиной-Дольской подлинным криком любви. Однако во втором действии Саблина-Дольская играла бледно, маловыразительно. Драматическая ситуация, по которой Юлия, честная и чистая женщина, приезжает к добивающемуся ее любви старику Прибыткову, чтобы любой, хотя бы и не слишком достойной ценой лжи и кокетства добыть у него денег для своего любовника,- эта мучительная для Юлии ситуация совершенно пропала у Саблиной-Дольской. Она была та же, что и в первом действии, только сменила строгое черное платье на яркое, нарядное. Совершенно не ощущалось, как тяжела для Юлии эта личина развязности и обещающего заигрывания. Оставалось непонятным, почему отвергнутый ею перед тем старик Прибытков не радуется этому повороту в ее отношении к нему, а, наоборот, словно защищая ее, Юлии, чистоту, освобождаясь от ее обнимающих рук, сурово говорит: «Извольте садиться на кресло,- я желаю быть к вам со всем уважением». Зато очень искренно проводила Саблина-Дольская сцену в четвертом действии, когда Юлия внезапно узнает о предательстве Дульчина, о его помолвке с Ириной Лавровной. Саблина-Дольская бормотала что-то почти шепотом, раздавленная обрушившимся на нее горем, вскрикивала и жалобно, по-детски плакала, хватаясь за Михевну, как утопающая. Хороша была Саблина-Дольская и в последнем действии. После того, как Глафира Фирсовна сообщает о смерти Юлии Дульчину,- а с ним и зрителю,- Юлия неожиданно выходила на сцену. Она не умерла, но с первой же минуты было ясно, что жизнь этой женщины кончена, что живет она, как автомат, почти без участия сознания. Разочарование в любимом человеке выжгло ее душу. Она шла под руку с Флором Федулычем, она говорила, но движения были без души, голос потерял краски, лишился даже той милой мелодраматической дребезжинки, которую так любил зритель… «Да, умерла… для вас…» - так роняла она фразы, словно у нее не осталось сил даже для интонаций.

Весь спектакль «Последняя жертва» был актерски крепкий и ровный. Глафиру Фирсовну играла новая для Вильны актриса,- Е.Б.Пиунова-Шмидтгоф, мать Анатолия Шмидтгофа, очень любимого виленскими зрителями, играла сочно, полнокровно, нигде не впадая в комикование или шарж. В ее исполнении Глафира Фирсовна была похожа на жирную прожорливую крысу,- было ясно, что за деньги, за шубу, крытую хотя бы и поддельным бархатом, они продаст и предаст кого угодно, выполнит самое черное поручение, сожрет живым все, что попадется на ее хищные зубы.

Роль Дульчина исполнял в этом спектакле М.М.Михайлович-Дольский. Это был умный, интересный актер, к сожалению, совсем молодым, лет тридцати с небольшим, скончавшийся несколько лет спустя от чахотки. Дульчина он играл откровенным проходимцем,- красивым, элегантным, циничным и наглым.

Прекрасно играл и Анатолий Шмидтгоф роль Лавра Мироновича. Когда он заказывал обед клубному лакею,- это было священнодействие, вдохновенное жречество гастронома. В гурманских интонациях Шмидтгофа - Лавра Мироновича была настоящая симфония шипения, ворчания лакомых блюд, поджариваемых на сковородке, булькающих в кастрюльках. Молодая актриса В.Л.Абарова весело, изящно, с хорошим юмором играла эксцентрическую московскую барышню Ирину Лавровну. Отличным Дергачевым был В.И.Неронов. Не новый для Вильны актер, он в тот сезон начал выдвигаться и расти. Умная, вдумчивая игра, очень скупая и сдержанная, хорошие внешние данные, голос, замечательное умение интересно и не шаблонно гримироваться завоевали ему на много лет любовь виленских зрителей. Дергачева Неронов играл преклоняющимся перед молодечеством Дульчина, зараженным дульчинским паразитизмом, тунеядством и ленью. Однако то, что Дульчину достается почти легко,- бешеные деньги!
– оказывается для Дергачева трудным, мучительным выпрашиванием унизительных грошовых подачек. Между тем Дергачев не плохой человек, не злой, даже отзывчивый. Поведение Дульчина с Юлией возмущает его, он жалеет Юлию, ему стыдно, лгать ей. Но Дергачев всецело зависят от Дульчина, от бросаемых ему Дульчиным подачек, целкачей, объедков и обносков. В сумме всего этого образ Дергачева в исполнении Неронова был своеобразный, не шаблонный.

Однако лучшим исполнителем в спектакле «Последняя жертва» был Михаил Кузьмич Стрельский в роли Флора Федулыча. Стрельский был старый актер с очень многообразным дарованием. Выше я уже говорила об исполнении им роли Городничего в «Ревизоре». В противоположность Городничему, несдержанному, грубо и шумно отдающемуся всем чувствам, Стрельский играл Флора Федулыча очень скупо, говорил внушительно, с сознанием веса и значения каждого своего слова. Конечно, Флор Федулыч - фигура, чрезвычайно родственная другим дельцам-капиталистам из пьес Островского: Кнурову из «Бесприданницы», Великатову из «Талантов и поклонников» и другим. Однако между этими людьми и Флором Федулычем есть и черты разницы, и Стрельский выявлял это очень тонко и умно.

И Кнуров и Великатов ведут свое наступление на нравящихся им женщин с жестокой обдуманностью, они окружают свои жертвы кольцом организованного преследования и в подходящий момент покупают этих женщин в любовницы и содержанки.

Ситуация Флора Федулыча в «Последней жертве» иная, хотя начинает он именно с этой тактики: он приезжает к Юлии, чтобы предложить ей себя на роль богатого содержателя. По словам подосланной им Глафиры, Флор Федулыч только что выдал замуж свою любовницу, красавицу-сироту, место ее осталось незанятым, он и приехал предложить эту вакансию Юлии. Предварительно он собрал подробные сведения о том, что Юлия почти вконец разорена, что Дульчин только выманивает у нее деньги, но с женитьбой на ней не торопится,- значит, скоро, как только кончатся у Юлии последние деньги, Дульчин исчезнет, занявшись новым объектом для выкачивания денег. Значит, сейчас самый момент для того, чтобы выступить Флору Федулычу в качестве претендента. Таким образом, «дебют» Флора Федулыча в шахматной партии его с Юлией определенно хищнический и неуважительный, да таковы, судя по всему, и вообще привычные связи его с женщинами.

Разговор Флора Федулыча с Юлией в первом действии кажется на первый взгляд простым обменом общепринятыми в их кругу банальностями. Но между сообщениями о том, что груши «дюшес» очень подешевели, а певица Патти в этом году в Москву не приедет, Флор Федулыч плетет искусную дипломатическую сеть. Как Кнуров - Ларису, как Великатов - Негину, так и Флор Федулыч не зовет Юлию в жены, хотя сам он, как и Юлия, вдовый, то есть свободный. По его намекам, Юлия будет иметь отдельную роскошно обставленную квартиру, экипажи, лошадей, у нее не будет никаких материальных забот, все ее желания будут исполняться, а он, Флор Федулыч, будет «лелеять и беречь ее». Все эти обещания мозаичеоки вкраплены полусловами в безразличный разговор. Но никаких сомнений в понимании истинного характера отношений, предлагаемых Флором Федулычем, нет ни у него, ни у Юлии.

В этой первой встрече с Юлией Стрельский отлично передавал под внешней почтительностью Флора Федулыча, под безукоризненной корректностью его интонаций крадущуюся настороженность полунамеков, почти полупризнаний и острые, беглые взгляды, украдкой оценивающие красоту Юлии.

Во втором действии пьеса принимает неожиданный оборот. Через час-два после того, как Юлия отвергла предложение Флора Федулыча, она сама неожиданно приезжает к нему на дом,- нарядная, заискивающая, заигрывающая с ним: она просит у него взаймы денег. Флор Федулыч поначалу принимает это хотя внешне корректно, но недоброжелательно. Он ведь понимает, зачем и для кого ей нужны деньги! Но чем дальше развертывается сцена, тем ярче раскрывается перед Флором Федулычем такая щедрость женского, сердца, не знающего меры и счета, такое глубокое бескорыстие женской любви, каких он, Флор Федулыч, конечно, никогда в своей жизни не видел. Старик, считавший себя умным и в своем деле умный, крупный московский делец, купеческий «туз», Флор Федулыч впервые узнает, что есть вещи, не продажные даже в его мире, мире капитализма, есть чувства, которых нельзя купить ни за какие миллионы. Все эти психологические переходы у Флора Федулыча - от сдержанного неудовольствия поведением Юлии в начале этой сцены через безграничное удивление перед самоотверженностью ее любви к совершенно новому отношению к самой Юлии - Стрельский раскрывал необыкновенно правдиво. После того, как Юлия целует Флора Федулыча, целует от глубины благодарного сердца, горячо, искренно, Флор Федулыч пять раз повторяет в разные моменты до конца второго действия: «Этот поцелуй дорогого стоит!» - и Стрельский произносил эти слова сперва с безграничным удивлением перед тем, что раскрылось ему в Юлии, потом со все усиливающимся волнением, с уважением к этой женщине, может быть, даже с удивляющим его самого радостным предчувствием, что он полюбит ее так, как никого до этих пор не любил.

В последних действиях, четвертом и пятом, Флор Федулыч уже не содержанкой своей хочет сделать Юлию, как Кнуров - Ларису, как Великатов - Негину, как сам он, Флор Федулыч, предполагал в начале пьесы. Нет, он, за которого, несмотря на его старость, просватали бы любую из московских наследниц, он женится на Юлии, обобранной, потерявшей состояние, брошенной Дульчиным на глазах у всей Москвы. Любовь, нежность, глубокое уважение звучали во всех словах, обращенных Стрельским к Юлии, в том оберегающем движении, с каким он в последнем действии предлагал ей руку, в той гордости, с какою он сообщал Дульчину: «Я имею согласие Юлии Павловны, на вступление со мной в брак».

В разговорах с Лавром Мироновичем, Ириной Лавровной, Салай Салтанычем, Дульчиным Стрельский - Флор Федулыч был тонко и разнообразно ироничен, со всяким из них по-разному. Реплику, обращенную к Дульчину: «Один Монте-Кристо на днях переезжает в яму-с; так, может быть, и другому Монте-Кристо угодно будет сделать ему компанию?» - он произносил с подчеркнутой вежливостью, но уничтожающе по внутреннему сарказму. Я видела Стрельского во многих ролях. О некоторых из них я скажу дальше. Видела я Михаила Кузьмича и в том последнем спектакле, какой привелось ему играть в жизни: в его бенефис очень тщательно и торжественно поставили пьесу А.К.Толстого «Смерть Иоанна Грозного». Стрельский играл Грозного. Все было по установленному в провинции ритуалу: тучи разноцветных бумажек, низвергавшихся с галерки, овации, аплодисменты, вызовы, подношения… Но спектакль не пришлось доиграть - со Стрельским внезапно случился удар. Больше он никогда, не появлялся на сцене, хотя прожил еще некоторое время, медленно умирая.