Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Странные сближения. Книга вторая
Шрифт:

Тело он увидел примерно в тысяче шагов от их с Исилаем поляны. Лежал ничком маленький человек в куцем тулупчике. Руки поджаты под тело, прямые ноги упёрты в дерево, так что спина чуть выгнулась. Замёрз. Живые так не лежат. Селим подошёл, коснулся коротко остриженной головы несчастного — затылок был, как ни странно, тёплым. Схватив человека за плечи, Селим перевернул его на спину и заглянул в широко открытые глаза, ярко-, пронзительно-зелёные, как камень малахит, как сочная хвоя над головой.

…Снег, выпавший с вечера, девственно белел, и никаких следов в условленном месте не было. Прождав чуть более часа, Исилай вновь вышел с поляны и стал ходить кругами, увеличивая их охват и всё глубже удаляясь в лес.

Селима он нашёл на шестом круге.

Прислонившись

к дереву и страшно глядя на Исилая кровавым озером, заменившим левый глаз, Селим сидел, плотно сжав губы, с выражением крайней сосредоточенности на лице. Ещё одна ранка возле сердца была такой мелкой, что Исилай заметил ее, только когда уложил Селима на землю и хотел разогнуть тому замёрзшие руки. Окоченевший палец покойника вдруг шевельнулся, зацепив Исилая за рукав. Вскрикнув, Исилай склонился к человеку, которого считал мёртвым. Правый глаз Селима приоткрылся, налитый чернотой, губы разомкнулись, и изо рта показалось что-то белое.

— Б-б… — сказал Селим и больше ничего не говорил.

Зубы его сжались так крепко, словно Селим был мёртв уже много часов, и Исилай даже усомнился — не от простого мороза ли напрягшиеся мышцы заставили глаз открыться, а лёгкие — издать последний, уже посмертный звук. Белый уголок бумаги торчал меж зубов убитого. Кое-как просунув в рот Селиму нож, Исилай вытащил мокрый от слюны и крови комок. Развернул на колене, не заботясь о пятнах, оставляемых письмом на штанах.

Вкось из угла в угол шли турецкие и русские буквы — размытые, частью вообще невидимые, но те, что сумел различить, были крупными и неровными: Селим писал угольным карандашом на ходу.

«…нзов — загадка, — прочитал Исилай. — Прошу узнать, нет ли его имени в раз… быть… лне… турец… агентами… посколь… Зюден на связь не… круг. Пере… искал Француз, если так у…».

Ни денег, ни оригинала письма, ни оружия у Селима не было. Убийца взял всё, что нашёл, только драгоценный листок с расшифровкой Селим успел сунуть в рот. Как же он смог не закричать, — содрогнувшись, подумал Исилай.

Потом, чувства потом. Селима ждёт вечная радость в джанне, о чём тут жалеть? Аллах послал ему гордую смерть, а всему их заданию — счастливый случай, письмо от нового, неизвестного до сегодняшнего дня врага. Какая была подпись?

Пулькин?

Пупкин?

Исилай отложил окровавленный, изгрызенный листок и, взяв кусок еловой ветки, стал выводить на тонком слое снега:

П

У

Ш…

Пушкин перевернулся на бок, пытаясь освободить связанные за спиной руки, и от боли — верёвка врезалась в кожу — ум его окончательно прояснился. Кончиками пальцев он прощупал узел: сложный, развязать не выйдет. Нужно обо что-то пилить, но поблизости нет ничего подходящего на роль ножа. Да что там ножа — единственным твёрдым предметом была, похоже, дверная ручка, находящаяся, увы, за пределами досягаемости. Француз лежал в полутёмной тесной комнате с высоким, под самым потолком, окошком. Кажется, подвал. Всего-то мебели было, что объёмный мягкий матрац. Из одежды оставили брюки и нижнюю рубаху. Инзов действовал в точности так, как следовало поступать с опытными шпионами — снял с пленника обувь и всё, что было сшито более чем из одного слоя ткани. Прощай, шило, спрятанное в подошве, прощай, лезвие в подкладке.

В сердцах Пушкин ударил пятками по матрацу — единственное резкое движение, возможное для человека со связанными конечностями. Даже удара толком не вышло, так, невыразительный мягкий шлепок. И, словно отозвавшись на звук, начала открываться дверь.

«Хуже всего, — думал Пушкин, — что не удастся никого предупредить, прежде, чем погибну. Зюден обвёл вокруг пальца не только меня: всю коллегию одурачил. И пока я гонялся за мифическим невидимкой, возникающим то тут, то там, настоящий шпион сидел у всех на виду, получая приличное жалование и распоряжаясь делами губернии, а уж его пешки — художник, Крепов и прочие — выполняли возложенные на них задачи, пока в этом

была нужда. Знать бы ещё, когда и кто завербовал губернатора Инзова. Или не было вербовки, а Инзов с самого начала был заслан под хорошей легендой? Подкидыш, говорите? Ну-ну. Коллежский секретарь Пушкин отправлен служить под начальством турецкого шпиона Зюдена-Инзова. Бог весть, как он обставит мою кончину. Уж наверно так, чтобы снова оказаться вне подозрений. Теперь и войны не избежать…»

Несмотря на эти мысли, в голову упрямо лезла другая — хуже всего не то, что предупредить не успел, а что пройдёт ещё, может быть, минута, и Александра Пушкина не станет на свете. И как ни пытался он жалеть о работе, всё равно жалел о себе.

Он и прежде бывал близок к смерти, но тогда опасность являлась неожиданно — ядом, взрывом, пулей — обдувала лицо и уносилась прочь, оставив Александру поздний, уже ненужный испуг. Сейчас же смерть шла к нему, предупреждённому, но бессильному, и чем ближе она была, тем сильнее Александром овладевал ужас, и на смену сожалению приходил мечущийся между стенками черепа крик: «Нет, нет, не я, не со мной!». Когда дверь открылась, и вошёл Зюден, Пушкин понял, что очнуться от кошмара не удастся и, закрыв глаза, закричал, кажется, каждой частицей тела: «Не-е-ет!»

К чести Француза надо признать, что крик этот был слышен только ему самому. Инзов подошёл к зажмурившемуся Пушкину, со вздохом сел рядом с ним прямо на дощатый пол и положил между собою и Пушкиным две толстые папки из жёлтой кожи.

— Вот, читай, — сказал он. — Когда закончишь, позови. Афанасий тебя выпустит.

Пушкин, поняв, что умереть в ближайшие минуты не придётся, открыл глаза и тут же усомнился в сделанном заключении: Инзов держал в руке нож.

— Верёвки сам как-нибудь разрежь, а то ещё кинешься… — Инзов отбросил нож в угол подальше от Пушкина и поднялся. — Захочешь поговорить — жду наверху.

Нож оказался на редкость тупой — несколько раз лезвие соскакивало с веревки, задевая Пушкину запястье, но ни разу не оставило пореза. Разрезать Александр так ничего и не смог, но ослабил узлы и с трудом высвободил правую руку, а дальше было проще. Свобода, впрочем, по-прежнему была относительной. Дверь, закрывшаяся за Инзовым, оставалась надёжно запертой, замок не поддался ни под ножом, ни в ответ на удары, дотянуться до окошка Пушкин не смог, даже скатав валиком матрац и встав на него.

Тогда он сел, открыл верхнюю папку и взял в руки старую, пожелтевшую с одного края грамоту с осколком печати. В сургуче угадывался оттиск двух перпендикулярных планок, оплетённых чем-то, напоминающим шиповник.

Крест и роза, — догадался Пушкин, мысленно дорисовав отсутствующий фрагмент.

Афанасий, оставленный Инзовым у двери пленного Пушкина, прождал десять минут, затем ушёл распоряжаться дальнейшей уборкой, оставив за себя Петра; Петру наскучило бессмысленное сидение у порога, и он позвал на смену Марусю. Маруся, девушка решительная, привыкшая подходить к поручениям серьёзно, взяла пяльца, устроилась напротив двери на табуретке, положила на колени заряженный пистолет и принялась вышивать пчёлку над маками. В прежние времена Маруся выступала в бродячем цирке с номером «безумная мстительница». Чтобы не портить впечатление Марусиной дикой картавостью, кто-то догадался сделать её француженкой, и из Яковлевой она превратилась в Мари Фаталь. С цирком она добралась до берегов Днепра, где её заметил уже знакомый нам Афанасий.

Когда Пушкин стал стучать и просить выпустить, Маруся отложила пяльцы, взяла пистолет и просунула в щёлку под дверью ключ.

— Вот вам, откх-хойтесь, только не дех-храйтесь.

Она в последнее время всё чаще думала об этом некрасивом мальчике, который, надо полагать, на неё и не посмотрит никогда.

Смущённо оправляя исподнюю рубаху, наспех заправленную в штаны, растрёпанный молодой человек вышел и остановился, глядя на дуло пистолета.

— Ой-ти, не смотх-хите, — махнула рукой Маруся. — Это для гах-хантий.

Поделиться с друзьями: