Странные сближения. Книга вторая

Он укрепился в этой мысли, когда подошёл к дому Инзова, и на голову ему с криком «попался!» выпрыгнул сам Пушкин в халате поверх домашнего костюма и в цилиндре. Повиснув, как летучая мышь, Александр стал трясти и щекотать опешившую жертву, пока не сполз по Раевскому на траву.

— Он у нас такой, — сказала ослепительно-веснушчатая горничная, когда заходили в дом. — Энерх-хгичный.

— И где же ты пропадал?

Раскрасневшийся от чрезмерно сильных объятий, похлопываний и потыкиваний, но по-прежнему невозмутимый Раевский вновь надел очки, убранные от греха на время вышеназванных экзекуций, и оправил смятый мундир.

— Это ты куда пропал, отвечай. Месяц о тебе ни слуху, ни духу, от Кати узнаю, что ты в Кишинёве, Николай тебя клеймит предателем, забывшим дружбу…

— Алёнушка скучает, я полагаю?

— О Елене и думать забудь. Оба раза, когда ты соизволил мне написать, ты решил, видимо, что говорить о работе со мной не обязательно. Так что постарайся сейчас успокоиться и подро-обно мне описать всё то, что ты в письмах заменял портретами местных женщин.

— Портреты вполне хороши, — с достоинством сказал Пушкин.

— Угу, — Раевский прикрыл глаза под очками с выражением великого терпения. — За пучеглазую старуху с тебя двойная порция информации.

«Проклятье, — подумал Пушкин. — И как теперь выпутываться?»

— Инзов — не тот, кем все его считают, — сообщил он. — Не смейся, но я даже подумал, что Инзов — Зюден.

— Чушь, — отозвался Раевский. — Из того, что я наскрёб по своим связям, Инзов — член ордена русских розенкрейцеров. Воспитывался он без родителей в семьях Трубецких и Брюсов, с семнадцати лет из него начали делать бойца, агента, игрока, дипломата — всего не перечислить. С какой целью, — продолжал Раевский, в то время, как рот Француза открывался всё шире, — мне неведомо, но по тому, что Волконскому с Пестелем необходимо убить Инзова до начала восстания, могу судить, что роль его — защищать престол. Учитывая, что розенкрейцером может оказаться практически любая известная нам персона, а Инзов живёт в опасной близости от Южного общества…

— Его необходимо устранить, чтобы орден не получил сведений о заговоре, — Пушкин вцепился ногтями в волосы. — Чёрт бы тебя побрал, Раевский. Мне потребовалось три месяца, чтобы немного приблизиться к тому, что ты сейчас сказал. Откуда ты это выкопал?

— Это неудивительно, — Раевский с отрешённым видом разглаживал манжет. — Ты связан легендой и не можешь проявлять излишнее любопытство. А я был свободен и мог спрашивать всех, кого пожелаю. Рассказывай, что ещё узнал.

Пушкин вздохнул и подумал, что любая информация о Южном обществе так или иначе попадёт в Коллегию через Липранди. Смирившись, он коротко описал положение с масонской ложей и скудными новостями из Этерии.

— Ладно, — Раевский поправил очки. — Всё это не важно, — (Даже не предложит арестовать кого-нибудь?) — Вы что-то узнали о Зюдене?

— Ничего, — покачал головой Александр. — Я уже думаю, не приснился ли он мне.

— Три месяца впустую.

— Не совсем. Я жду вестей от Ипсиланти. Точнее, турки ждут вестей от Ипсиланти, если ты понял, о чём я.

А.Р. дёрнул подбородком, что могло на его скудном языке телодвижений означать равно одобрение и скептицизм.

— Неплохо мыслишь, для штатского лица. Стратегически. Ты прав: сейчас Ипсиланти побеждает и довольно успешно. Османы уступают ему, заманивая в ловушку.

— Это заранее известно?

— Всем, кому нужно знать. Ипсиланти понимает, что чем дальше он уходит со своей армией, тем большей опасности подвергается. Ему тоже видится угроза попасть в капкан под Драгошанами, но он уже не может остановиться. В начале апреля Ипсиланти обратился к Государю с просьбой поддержать его.

— C» est bien ce qu» on pensait.

— Oui. И мы не зря ломали над этим головы ещё тогда, в Кефе. Нессельроде принял меры, и, во избежание разногласий со Священным Союзом, никакой помощи греки не получили. В конце марта Ипсиланти снова отправил письмо, в котором, как мне сообщили, делился с Государем соображениями по поводу необычно лёгкого наступления. Предвидя ловушку, он вновь просил императора прислать войско и, главное, — выступить в поддержку не только Этерии, но и всех христиан, живущих под османами. Большинство из них готовы встать на сторону если не Ипсиланти, то Владимирески. Так что в случае победы Россия могла бы рассчитывать на расширение территорий за счёт валашской, болгарской и даже, может статься, греческой земли, — Раевский прокашлялся, ослабил ворот и закончил. — Это было слишком заманчиво, и влияния Нессельроде на Государя могло не хватить.

Пушкин отложил трубку и встал; как обычно в предвкушении больших новостей чесались ноги, и хотелось бегать кругами по комнате, затягивая невидимую пружину на часовом механизме.

— Что же Государь?

— Он не получил письма, — сказал Раевский.

— Pardon?

— Никакого письма никто не доставил. Ипсиланти, уверенный в том, что Государь не откажет, уже открыто заявил о поддержке, которой, якобы, располагает. Но письмо исчезло где-то в пути от лагеря Ипсиланти.

— Перехвачено?

Раевский кивнул.

— И, к сожалению, турками. Хотя перехватить готовы были и мы. Когда именно это произошло, не знаю, но наш одесский агент сообщает интересные вещи. Хотелось бы услышать ещё и мнение Липранди на этот счёт.

— Моего недостаточно? — ревниво поинтересовался Александр.

— Твоё я и так услышу, даже если не попрошу. Но если всё так, как думают в Коллегии, то для будущей операции понадобимся мы трое — я, ты и Липранди.

…Липранди, спустя час найденный совместными усилиями Пушкина и А.Р. и притащенный в турецкую кофейню, шевелил усами над чашкой, вникая в диспозицию.

А диспозиция была такая. Пока Француз сидел в Кишинёве, надеясь, что Зюден выдаст себя, и получая редкие и скучные сведения о находящихся в Молдавии турецких агентах, — большинство из них давно были под наблюдением Коллегии, — Раевский следил за новостями из Одессы и её окрестностей. В последнее время в Одессе стало появляться всё больше турок, переезжающих из приграничных областей — в основном из Бессарабии.

— Вот куда делись все те, за кем вы собирались следить здесь, — Раевский отодвинул стул подальше, видя, как с плеча Пушкина спускается на стол подросший кот.

— J» ai une question, — Пушкин сосредоточенно переливал кофе в ложечку для Овидия. — Вы считаете, Зюден появится там?

— Кто знает, — Раевский с опаской наблюдал, как Овидий пьёт. — В Одессе что-то готовится, и если Зюден не объявится там, мы не узнаем, где ещё он может быть.

— Прпрпф-пф!

— Иван Петрович предлагает сесть рядом с нами.

— Не сяду.

— Раевский, садись, чего ты.

— Убери кота, — сказал Раевский и все его отражения — в столешнице, в окнах, в ложках и в глазах окружающих — только не он сам — заметно покраснели.

— Как маленький, — Пушкин сунул Овидия за пазуху. — Садись, не бойся. У тебя есть имена агентов?

Раевский сел и, прожигая взглядом дыры в салфетках, достал блокнот.

— Иван Петрович, — Пушкин придвинул блокнот ближе к Липранди, — вам знаком хоть кто-то из этих людей?

— Прфп. Фрхпрвпвпф!

— Местные, говорите? А можно представить хотя бы примерно, из каких частей Бессарабии они уехали?

Иван Петрович кивнул.

— Это к чему? — сощурился Раевский.

— Думаю, ты неправильно оценил ситуацию. В Одессе не произойдёт ничего. Одесса не центр действий, а чулан.