Странные сближения
Шрифт:
— Пора платить.
Зюден? Нашёл? Стоп-стоп-стоп, два помножить на три — шесть, in vino veritas, epistola non erubescit, очнулся русский, перед ним, с приветом нежным и немым стоит черкешенка младая. Cogito, ergo sum. С него просто требуют денег.
— Я - Аркадий!.. — отчаянно, как перед казнью, взглянув на Пушкина, произнес рыбак, затем вырвался из рук трактирщика и кинулся к выходу. Налетел на скамью, упал и тут же был схвачен.
— Пустите его, — попросил Пушкин, видя, как двое половых обшарили Аркадия, денег не нашли и приготовились бить.
— Он не платит третий день, в долг
— Он честный человек!
— Шли бы вы, господин хороший.
— Я заплачу за него, — и Пушкин, кинув половым деньги, подтолкнул Аркадия к выходу.
Аркадий обернулся, обратив на Пушкина взор, исполненный неизъяснимой печали, закрыл глаза и уснул.
Воскрешение Аркадия — в Петербурге — всё напрасно! — письмо — новые помощники
Голова ль моя, головушка,
Голова ли молодецкая,
Что болишь ты, что ты клонишься…
Всю вину брал на себя, и ему, к счастью, поверили; генерал Раевский хорошо знал сына и в достаточной мере — Пушкина, чтобы определить инициатора попойки. Скандала не случилось, ибо старый Раевский понимал: юноши тоскуют вдали от света и находят развлечение в том, что доступно.
Аркадий был, при содействии Никиты, спрятан на конюшне.
В пять утра настигло наказание за грехи минувшего дня. Николай Николаевич-старший разбудил Николая Николаевича-младшего и Пушкина и заставил их купаться. Вернувшись с моря, Пушкин выпил полстаканчика рому от головной боли; это не помогло. Скрипя зубами, Француз поплелся в конюшню. Там его встретили Никита и безмятежно спящий Вафиадис.
— Просыпался? — тихо, чтобы не усилилась боль в голове, спросил Пушкин.
— На минуточку.
— Аркадий, вставай. Проснись, полно дрыхнуть… — Александр потряс рыбака за плечо. Тот приоткрыл мутный глаз, сказал «э-э» и снова отключился.
— Что? Он, что ли, опять пил?!
— Стаканчик, барин. Я ему с утреца принёс, он просил оченно, опохмелиться…
Пушкин застонал и повалился на солому рядом с пьяным.
На завтрак ни Пушкин, ни Николя не явились, сказавшись больными.
— Я уже наверно никогда не буду пить, — убежденно сказал Николя, когда Александр заглянул к нему.
— Бог с тобой, хотя бы покурить хочешь?
— Заклинаю, ни слова больше. А что вчера было вообще?
Пушкин рассказал всё, за исключением вызволения из трактира пьяницы-Аркадия; Николя потер виски и сообщил, что не помнит ничего с того момента, как выпил первый стакан. Александр посоветовал ему впредь не понижать градус, но Николя вяло замахал и напомнил, что отныне он трезвенник.
Позволим себе взлететь над Крымом, сквозь пыльную крону кипариса — вверх; обернувшись к земле, обнаружить, что более нет под нами Тавриды, а стоит в тумане Петербург, куда нельзя возвращаться Пушкину, но можно нам; упадем на его улицы, и — не стоять, только вперед! — сквозь кружевной веер дамы в пролетке, над площадью, вспугнув голубей; над Невою — в окно, где — лучшее мы уже видели, пропадать не жаль — разбиться о лоб Иоанна Каподистрии.
Каподистрия затворил окно и вернулся
к столу.— Штабс-капитан Рыул должен бы уж доехать до Юрзуфа, — говорил Капитонов. Черницкий с Рыжовым сидели по обе стороны он него и глядели на карту, лежащую посреди стола.
— Думаете, Француз с ним встретится?
— Не знаю, ваше превосходительство. Но полагаю, такое возможно.
Каподистрия привычно потёр подбородок. Он не знал Рыула и не возлагал на людей Ипсиланти особенных надежд, но кроме Ипсиланти всего один человек мог возглавить будущее восстание, и этим человеком был сам отец-создатель братства «Филики Этерия», статс-секретарь Иоанн Каподистрия. Александр Ипсиланти не блистал умом, и министр понимал — появись возможность поднять русских греков и требовать поддержки императора, Ипсиланти так и поступит, не задумываясь о возможной войне, в коей ни ему, ни людям покрупнее не перепадет ничего, кроме бед. А уж если турецкий шпион затеял провокацию, итогом которой будет война, Ипсиланти этому не только не помешает, но даже и поможет.
Будь наша повесть чуть менее правдивой, можно было бы сказать, что у Каподистрии имелся свой тайный план; но нет — он просто любил свою Грецию и желал ей свободы, а ещё любил службу, и желал себе оставаться «превосходительством» и впредь. Ситуация его вполне устраивала, зане можно было скрыто поддержать Этеристов и открыто поиздеваться над коллегами. Ипсиланти тоже неплохо развлекал своими импровизациями.
— Цели Рыула понятны, он, видно, собрался встретиться с кем-нибудь важным в греческом обществе, — сказал Каподистрия. — Хотелось бы понять, господа, есть ли в этом интерес для Зюдена.
— Навряд ли сама встреча будет для него важна, ваше превосходительство, — задумчиво произнес Черницкий. — Француз пишет, Зюден направился в Крым, вероятно, поднимать греков на восстание. Значит, ему довольно будет убедить греков сделаться членами «Этерии».
— Из сего следует, что Зюден где-то среди них, — заключил Капитонов.
— Предупредить Француза?..
— Не успеем, господа, — Каподистрия покачал головой. — Француз не дурак, разберётся сам. Проясните-ка лучше, не окажется ли сам Рыул османским агентом?
— Это может быть, — поднял голову Рыжов. — Но тогда и Зюдену нечего делать…
— «Ужасный край чудес», - сказал Черницкий.
Все обернулись к нему.
— Что?
— «Там жаркие ручьи кипят в утесах раскаленных», - пояснил Черницкий.
Каподистрия усмехнулся.
— Вы питаете склонность к отчетам господина Француза?
— Не очень… Голова уже болит от них — думаю: что бы это значило…
— Постойте, — Капитонов вдруг хлопнул по столу и, смутясь дерзкого жеста, закашлял в кулак.
— Мы слушаем вас, камергер.
— Господин Рыжов, по-моему, сказал занятную фразу; повторите, прошу вас.
— Да? — удивился Рыжов, смешно теребя светлый чубчик. — Дайте-ка вспомнить.
— Господин Рыжов говорил, что, если Рыул — турецкий шпион, Зюдену делать уже нечего, — Каподистрия, по своему обыкновению, подпер щеку ладонью и прикрыл глаза. — Интересная, кстати, мысль, господа.
— Уж не хотите ли вы сказать…
— Почему нет? — воскликнул вдруг Рыжов. — Предположим, что штабс-капитан Рыул…