Страшен путь на Ошхамахо

Гордый отец пелуана.

Сам Захаджоко, героя отец,

Зао-орэд запевает.

В доме большом, где живет наш храбрец,

Ханы гостями бывают.

Красные ткани в подарок везут –

Даже нарты таких не имели,

И чудо-часы Каракану дают –

Нарты б от зависти онемели!

(Старичок горестно покачал головой: – А еще говорят, будто есть предел бесстыдству!)

Уорки с почтением ждут его слов,

Неустрашимого князя-аслана,

Шумной стаей голодных орлов

Уорки летят к его стану.

(– Вот уж верно! – сказал старичок. – Стервятники – они и есть стервятники!)

А речь Каракана лишь об одном:

Лишь о новых лихих набегах.

Хоара – конь всегда под седлом,

А хозяин – всегда в доспехах.

Сталь его шлема – бора маиса –

Шишак ярче солнца сверкает,

Лука дугу из прочного тиса

Ему Тлепш, бог-кузнец, выгибает.

(– Как будто Тлепшу больше делать нечего, как только помогать грабителю!)

Крепкорукий, он саблей блестящей

Метит дамыгу на лицах поганых. [158]

Ой, не уйти от мощи разящей

Грозного пши Кабарды – Каракана.

С ладонь наконечники стрел героя,

Орлиными перьями окрылены –

Много врагам принесли они горя,

Стрелы, что смертью начинены!

158

дамыга, каб. — тавро

В безлунные ночи лесами он бродит,

В дерзких набегах стада отбивает,

По бездорожью свой путь находит,

Овец и коней на Кум пригоняет.

Ой! Высока и звучна его слава!

И там, где он не был, о нем все слыхали.

Лев одинокий, наш молодец – шао!

Такого, как он, вы еще не видали!

«Отцова привычка!» – крикнул герой,

Убивая пши Болатоко.

Ой! Каракан с белой душой,

Отважный сын Захаджоко!

(– С «белой душой»… Да ночь безлунная и то светлее!)

В хачеше смолкла музыка, и какое-то короткое время было тихо и в доме и во дворе.

– А у нас тут лучше, чем там, – старичок показал рукой в сторону хачеша.

– Что там у них? Я знаю. Каждый косится по сторонам – как бы не унизили его высокого достоинства, как бы не забыли в очередной раз ему честь оказать. А если он слово скажет, так не моги не восхититься! Он будет прибедняться, скромничать, называть себя недостойным, но не дай тебе аллах, если ты не станешь с ним спорить и убеждать его в обратном! Каждому интересно только тогда, когда говорят о нем или он сам говорит. Бедный тузаровский воспитанник сейчас стоит у дверей и мается. Он, я знаю, умный мальчик и ему трудно выслушивать всякие глупости. Хорошо, когда говорит наш Джабаги или хотя бы Кургоко, а вот если другие… Тузаров Канболет – большой умница, но сейчас молчит. Да и зачем ему говорить? Свое дело он сделал. Кургоко в это время его усиленно потчует своим любимым блюдом: костным мозгом оленя с медом. Считается, что такая еда помогает быстрее восстанавливать силы после ранения и продлевает молодость. А я думаю, не такая уж беда, когда сила уходит из рук и ног, гораздо хуже, когда ум дряхлеет. Птицу носят крылья до последнего дня ее жизни. Вот таким же сильным должен оставаться до самого конца и человеческий ум. Для того, чтобы устремляться ввысь, птице даны крылья, а человеку – разум. Сейчас в хачеше кто-нибудь говорит хох. Давайте и мы попросим нашего старшего произнести для всех нас старинную здравицу.

Все старейшины воссияли довольными улыбками.

Самый ветхий из них, заросший до глаз белой бородой, поднял чашу двумя слегка трясущимися руками.

– Не знаю, все ли услышат мой слабый голос, но другого у меня нет. А у кого нет быка, тот и подтелка впрягает. Ну да поможет мне добрый Псатха! Скажу я всем, кто вместе со мной тут сидит, соседям скажу и приезжим гостям. Скажу так, как еще наши деды любили говорить… Пусть в наших домах молока будет вволю, как в источнике горном, сыры пусть будут, как колеса татарской мажары, огромные. Всем нам по девяти невесток. Все девять пусть полными чашами хмельное питье гостям подносят. Пусть не жужжат, как мухи, не крякают, как утки, не кудахчут, как куры, а будут нежны голосами, как ягнята. Детей в изобилии пусть рожают. Пусть работящими будут, как сытые кобылы с поступью твердой. Хох!

Вся наша баранта – из овец цвета голубого, упитанных, с курдюками огромными.

Двойняшками наши овцы пусть ягнятся, траву сочную пусть едят в изобилии. Хох! А тому, кто против нас пойдет, пожелаем брюхо глиняное. Наши враги, как пузыри, пусть раздуваются! Да будет так. Хох!

Все были растроганы и дружно благодарили древнего тхамаду, который, как утверждали его пожилые внуки, еще помнил великое море Ахын замерзшим, скованным льдом от берега до берега [159] .

159

Кажется, насколько я помню, было это в 1630 году, прим. созерцателя

Один из стариков затянул песню, длинную, как и все старинные героические орэды, где говорится о бесчисленных подвигах витязя, а в конце – обычно – и об его гибели:

В миг свой смертельный

Такого же нарта, как я,

Положу себе в изголовье –

Эту клятву свою, погибая,

Не забыл Озырмес,

Истекающий кровью.

Вот могучий кумыкский герой

К нему подскакал,

Желая скорее прикончить.

Но успел наш герой стрелу

Из своего бедра пронзенного вырвать,

Наложить на тугую тетиву

И врагу прямо в сердце направить,

И грозный низвергнулся всадник,

А Озырмес подтащил его тело,

В изголовье себе пристроил,

И с белого света сошел

Озырмес Ешаноко.

Песня за песней, одно громкое имя за другим:

Сбитый с гнедого коня,

За палисад прорвавшись,

Вровень с конным бьется

Храбрейший Тузаров Саральп.

Чей обычай копье искрошить

О вражьи доспехи!

«Эй! Кто со мною? – кричит, –