Страсть Северной Мессалины
Шрифт:
Ну что ж, вскоре она уже могла развести руками, пожать плечами и проделать все телодвижения, необходимые для того, чтобы придать бо€льшую значительность сакраментальной фразе:
– Ну я же говорила!
Благодаря щедрости Екатерины, вполне им удовлетворенной, менее чем за год Зорич стал одним из богатейших вельмож России, однако ума у него не прибавилось. Титул графа он отверг, считая, что это ниже его достоинства. Желая сделаться князем, как Орлов и Потемкин, на самом деле он был и остался прежде всего гусаром-забиякой, не подчиняющимся никакой дисциплине и не терпящим над собой никакой верховной власти. А Потемкин напоминал-таки своему ставленнику, что в постель к императрице он был уложен не токмо приятностей телесных для, но и дела ради. Но никакого дела, кроме одного-единственного, Зорич знать не хотел, а намеки на возможную отставку,
Дозволения сего Зорич дождался только осенью 1778 года, когда во дворце и в сердце Екатерины поселился другой…
Забавно иногда шутит судьба! Отправляясь вон из своих обжитых апартаментов, не вполне пришедший в себя от внезапности отставки, Зорич подметил ухмылочку на лице статс-дамы графини Брюс. Он и прежде подозревал, что особа сия к нему не шибко расположена, а потому без труда разглядел в улыбке нескрываемое злорадство. И вызверился:
– Не лыбься, Парашка! Недолго тебе осталось! Скоро и ты отсюда выкатишься, поверь мне!
Говорили, будто Зорич не то серб, не то цыган? Пожалуй, среди его бабок-прабабок и впрямь была гадалка-цыганка, потому что он обошел на вороных «сивиллу» Прасковью! Пророчество его сбылось, правда, не так уж скоро, а через три года, однако все же сбылось.
Смешнее всего, что графиня Брюс сама себе выкопала яму… Но не будем забегать вперед.
– Александр Матвеевич, милости просим!
Госпожа Рибопьер вышла навстречу гостю, радушно улыбаясь. Александр поглядел испытующе.
Ему чудится, или в улыбке Аграфены Александровны видна некая принужденность? Жена его лучшего друга, Ивана Рибопьера, швейцарца на русской службе, всегда встречала Дмитриева-Мамонова как родного. Что же теперь?
И вдруг он понял, что означает эта неловкость. Недавно он обратился к Ивану с некоей просьбой. Тот сперва замер, изумленный, словно не поверил ушам… Они знали друг друга много лет, они вместе были адъютантами у Потемкина, одно время Александру даже казалось, что светлейший куда больше благоволит именно к Ивану. Ну что ж, швейцарец был гораздо умней, образованней, шустрей разумом, чем Мамонов. Наверняка, окажись тот холостым во время выбора нового фаворита императрицы, выбор светлейшего пал бы на него. Но Рибопьер был уже который год счастливо женат на дочери покойного генерал-аншефа Бибикова, победителя польских конфедератов… Она тоже была некогда фрейлиной государыни, хотя жила дома, у матери, которая очень страдала после смерти мужа. Однако Аграфена каждое утро отправлялась во дворец, и даже в день страшного наводнения 1777 года, которое опустошило Петербург, добралась до Зимнего на лодке…
Она была невероятно предана императрице, и, конечно, просьба Александра Матвеевича должна казаться ей изменою. Но что же делать, коли ему больше не к кому обратиться? Рибопьер лучше понял друга. Он счастлив в семейной жизни – ему понятно, что и Дмитриев-Мамонов хочет быть счастливым именно как муж и отец, а не в качестве комнатной собачки!
Он вспомнил историю о шавке и лорде Фицгерберте. Как странно, как удивительно, что этот глупый скандал содействовал его счастью! Он вспомнил, как Перекусихина порвала платье на груди княжны Щербатовой, и Александр мигом узнал эту грудь, которая свела его с ума, а потом узнал и голос, который тогда, на маскараде, казался ему обольстительнее пения сирен. Взглянул в полные слез глаза девушки – и сердце его рванулось к ней. Он успел понять, что нельзя отдавать ее на растерзание Перекусихиной, Зотову и Храповицкому. Если княжна будет отставлена от службы и удалена от дворца, они больше никогда не увидятся. Он не мог ее потерять, потому и измыслил мгновенную ложь. И брошенный грубый упрек императрицы, хоть и был невероятно оскорбительным, странным образом освободил его. Ах вот как, она поминает ему, что он тварь продажная? Так он вправе отомстить ей тем, что у него будет эта тайна… эта женщина.
Даже тайные встречи княжны с лордом Фицгербертом
словно добавляли ей очарования в глазах Александра. Даже то, что она, возможно, выбалтывала англичанину то, чего ему знать совсем не следовало, казалось проявлением смелости, другим женщинам не свойственной, и приводило Александра в восторг.Тем же вечером Мамонов отправил своего камердинера, человека преданного и верного, отнести княжне в ее комнаты тарелку с фруктами, которые ему всегда присылала императрица. Он любил апельсины, как говорила Екатерина, смеясь, душу за них продал бы, однако с радостью сейчас расстался с ними. Мысль о том, что она их ест, возбуждала его так же, как воспоминание о той сцене на маскараде. О, этой ночью императрица была от него в неописуемом восторге… ну что ж, она не заметила, что он ни разу не открыл глаз, ни разу не взглянул на нее. Крепко жмурясь, он снова и снова вызывал в памяти образ княжны… если бы его попросили описать ее лицо, он вряд ли смог бы это сделать. Ему было все равно, хороша она или дурна собой. Он ощущал только, что она украла его душу и что он не успокоится, пока не сделает ее своей.
Как все измельчало вдруг – все то, что прежде казалось необходимо-важным в жизни! Он с презрением вспомнил себя прежнего – фаворита, которого волновало лишь упрочение его положения.
…Однажды ему захотелось орден Александра Невского, который давался лишь за важные государственные заслуги. Конечно, в глубине души Мамонов знал, что никаких заслуг им не совершено, что он не заслуживает такой награды. Тем больше хотелось!
Когда он сказал об этом императрице, та лишь переглянулась со стоявшим у стола Храповицким (тот, конечно, видал всякие виды, однако глаза все же вытаращил), а потом улыбнулась ласково, точно несмышленому ребенку, который требует луну с неба:
– Ах, нет, Сашенька, это уж слишком!
Фаворит вспылил, выбежал вон. Сказался больным, отлеживался у себя. К вечеру Екатерина явилась с виноватым и ласковым видом. В руках у нее была трость, украшенная бриллиантами. О покупке этой трости уже судачили при дворе, и камердинер успел разузнать о ее цене. Стоила трость три тысячи семьсот рублей, это были безумные деньги.
– Что я, старик хромой? – вызывающе бросил Александр, когда Екатерина протянула ему подарок.
Трости были в большой моде, у Александра их было несколько штук, одна другой роскошней, правда, эта так и сверкала бриллиантами… однако он все же решил от нее отказаться. Ему был нужен орден! Он хотел орден!
В это время произошел очень неприятный пассаж. Александр, несмотря на вымышленную болезнь, не мог не пойти на праздник по случаю спуска нового корабля. И вдруг все обратили внимание на то, какими взглядами одаривает императрица какого-то безвестного секунд-майора Казаринова. Александр мигом насторожился… возникло подозрение, что ему готовят замену. И тут вдруг граф Брюс завел разговор о продаже имения. Дмитриеву-Мамонову захотелось его приобрести, хотя он только что купил другое, за триста пятьдесят тысяч рублей. Он просил Брюса уступить в цене, но тот не соглашался, сказав, что есть другой покупатель. Александр бросал, бросал на Екатерину взгляды, полные мольбы: мол, ну скажи, что ты купишь для меня эту игрушку! – однако она делала вид, что ничего не понимает. В конце концов Мамонов понял, что имение от него уходит, и сказал с обреченным и обиженным видом:
– Ну ладно, продавайте. А кстати, кто тот покупщик?
– Казаринов, – ответил Брюс.
Александр мгновенно побледнел, переменился в лице и только и смог, что пробормотать: тот-де до сих пор слыл за человека бедного…
– Вишь, не один Казаринов на свете, – лукаво улыбнулась императрица. – Покупает, может быть, не тот, о котором ты думаешь…
Бог весть, какой смысл вкладывала она в эти слова, но Александр воспринял их как объяснение: имение Казаринову купила Екатерина! А зачем? Видимо, имеет на него виды как на будущего фаворита!
От такого вероломства он чуть не умер на месте!
Он лишился сознания, лейб-медики Роджерсон и Мессинг были испуганы, не знали, что делать, и только Рибопьер тогда не растерялся и привел к его ложу Екатерину. Любовники примирились – к общему удовольствию. После этого Александр получил орден, которого так хотел. Потом он узнал, что Екатерина сняла знаки ордена с подвернувшегося под руку Николая Ивановича Салтыкова. И теперь эта желанная награда стала свидетельством его унижения.
Эта женщина им пользовалась, как шлюхой! Но он сам виноват, что позволил покупать себя. Что ж, с этим отныне покончено!