Страсть Северной Мессалины

Взгляд у него был тяжелый, неприятный, и у девушки почему-то екнуло сердце. Да что ж это происходит?!

Она присела перед государыней, но та не ответила на поклон – только легким, небрежным жестом показала, что заметила ее. Однако не позволила подняться, а когда Даша подняла голову, начиная выпрямляться, то встретила такой лютый взгляд Перекусихиной, что поскорее отвела взгляд и замерла, чувствуя, как начинают дрожать полусогнутые колени.

Вдруг вспомнилось, как в тот день, когда ее привезли во дворец и она присела перед государыней, у тетушки сломались фижмы и она никак не могла подняться. От этого воспоминания стало совсем худо. Тогда было смешно, а сейчас – нет.

– Вообразите, господа, нынче, возвращаясь с прогулки, мы с Марьей Саввишной встретили лорда Фицгерберта, – начала императрица. – Ну, вы знаете, он всегда старается говорить со мной по-русски. Мне это нравится. Ценю тех министров, которые стараются узнать язык и нравы страны, в которую привела их судьба, а не просто повинность отбывают. Мне рассказывали, что пристрастия у милорда несколько своеобычные, но это не моя забота. Покуда он к моим дворянам не пристает, мне это не мешает. Оттого я с ним всегда была и буду любезна. В нашем путешествии по Крыму показал он себя блестящим собеседником, так ведь, Саша?

– Истинно, – отозвался фаворит небрежно, и снова Даша могла слышать лишь, как шуршит по бумаге его уголек.

– Мы заговорили, как это у англичан водится, сперва о погоде, однако я вдруг заметила, что у него перевязан палец. И, конечно, осведомилась, что произошло. «О, не извольте беспокоиться, – весело ответил милорд. – Меня случайно цапнула за палец одна из ваших шавок, которых выгуливала мисс Щербатофф».

Храповицкий издал изумленное восклицание, а у Даши мурашки побежали по спине.

– Я, правду скажу, ушам своим не поверила, однако решила смолчать, но Марья Саввишна ужасно возмутилась. «Что вы такое говорите, сударь?! Да как вы смеете оскорблять собачку государыни-императрицы?!» Милорд вытаращил глаза: «В чем же суть оскорбления, помилуйте, любезная Марья Саввишна?! Я полагал, то есть мне сказали, что шавка – это ласкательное имя, вроде как хорошенькая собачка!» – «Что вы говорите? – ехидно спросила Марья Саввишна. – Да знаете ли вы, что назвать собаку шавкой – это все равно, что назвать красавицу дурнушкой?» Собственно, – тут же оговорилась со смешком государыня, – Марья Саввишна употребила более крепкие выражения. Не суть важно, какие, – главное, что милорд все понял и страшно растерялся. А Марья Саввишна продолжала на него наскакивать, требуя, чтобы он открыл, кто ему это сказал. Он перепугался, потерял голову и ляпнул: «Мисс Щербатофф…» Значит, милая, вы называете моих собачек шавками?

У Даши подогнулись ноги, она упала на колени:

– Государыня, это шутка была! Всего лишь шутка! Я хотела над милордом надсмеяться… К тому же это давно было, я думала, он все забыл!

– Как видишь, он не забыл, – усмехнулась императрица. – Давно было, значит? Так значит, вы с милордом давно уже ведете милые веселые беседы… да, мне говорили, что вас несколько раз видели вместе в Летнем саду, однако я не придавала этому значения. Может быть, напрасно?

– Напрасно, голову даю на отсечение! – воскликнула Перекусихина. – Болтает, болтает она с ним! А мы потом диву даемся, откуда слухи грязные про нас по миру идут.

– В самом деле, – небрежно обронил Храповицкий. – Наши форсеры вскрыли один из пакетов дипломатической почты, а там Фицгерберт пишет: «Ходят при дворе слухи, что светлейший князь Потемкин из новокупленных в Польше земель, может быть, сделает государство, ни от России, ни от Польши не зависимое, где сделается самовластным правителем, помимо интересов императрицы».

– Мерзкая клевета! – в сердцах воскликнула государыня. – Обвинять светлейшего в предательстве так же глупо, как меня в этом обвинять. Глупо, нелепо – и подло, оскорбительно. Откуда это взял Фицгерберт? А? Не ты ли ему такую сплетню передала, княжна?

– Нет! – с рыданиями воскликнула Даша. – Я ничего подобного… никогда…

Она не договорила. Перекусихина вдруг проворно опустилась перед ней на корточки и со словами: «А что это здесь такое?» – с силой дернула за край декольте.

Рывок был такой сильный, что Даша упала бы плашмя, да успела упереться руками в пол. А синий шелк ее фрейлинского платья треснул по шву, и лиф широко распахнулся, оголяя груди до самого корсета. И на пол упали сложенные в несколько раз ассигнации.

– Вот! – торжествующе взвизгнула Перекусихина. – Вот видите! Она и деньги от него брала!

– Нет! – закричала Даша. – Господом Богом клянусь, что никогда не брала!

– А деньги откуда?

– Деньги… деньги…

– Господа, – скучающим тоном проговорил Александр Матвеевич, – ну, это я дал в долг мадемуазель Щербатовой. А что такого?

– Ты? – вспыхнула императрица. – Да я разве тебе для того их даю, чтобы…

И осеклась, встретив вспыхнувший взгляд фаворита.

И все в кабинете замерли, потому что между этими двумя людьми словно молния ударила! Все поняли, сколь оскорбительная реплика готова была сорваться с уст императрицы, поняли, что она сдержалась истинным чудом…

– Ну, коли так, – совсем другим, миролюбивым, тоном проговорила Екатерина Алексеевна, – коли так, другое дело. Можешь идти, княжна. Только от англичанина подальше держись. Я и его, и тебя прощу, так и быть. Но недавно подобная неосторожность обошлась фрейлине Хитрово дорого – она была от двора удалена, а лорду Маккарти, тоже из посольских, это стоило карьеры – на родину был отправлен. Не забывайте об этом. Я ведь могу не только миловать, но и карать.

Даша, всхлипывая, поднялась, поцеловала государыне руку.

Императрица вдруг поймала ее за подбородок и вгляделась в лицо.

– Никак не пойму, кого же ты мне так напоминаешь? – пробормотала она задумчиво, а потом опустила руку: – Иди, иди.

Даша сделала неловкий реверанс и, не поднимая глаз, кое-как придерживая на груди разорванное платье, побрела прочь из кабинета. Собравшиеся провожали ее глазами, однако Даша чувствовала не грустный взгляд Екатерины, не неприязненный – Перекусихиной, не подозрительный – Зотова, не озабоченный – Храповицкого. Она чувствовала взгляд фаворита.

Он ее узнал. Узнал! И мысль эта была столь окрыляющей, что с каждым шагом пережитый страх и унижение улетучивались, а на смену им явилось ощущение необычайной уверенности в себе.

«Сейчас же попрошу Машу рассказать мне о Прасковье Брюс поподробней», – подумала Даша и улыбнулась.

Уж не ее ли напоминает она императрице?

А что, очень может быть!

* * *

Екатерина о себе знала: пусть ее и называют Северной Мессалиной, однако она готова хоть пожизненно хранить верность одному мужчине – при условии, что сей мужчина будет верен ей – это раз – и будет неустанно удовлетворять ее отнюдь не уменьшающийся любовный аппетит – это два. Ко второму Орлов худо-бедно был пока что готов, однако хранить верность одной женщине он был органически не способен. Он даже Прасковьи Брюс домогался, охальник! Французский посланник в России Беранже без всяких околичностей писал в Париж: «Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице; у него в городе есть любовницы, которые не только не навлекают на себя гнев Екатерины за свою угодливость Орлову, но, по-видимому, пользуются ее расположением…»