Стратегия обмана. Трилогия
Шрифт:
– Если твоё место жительство по всем документам в Белфасте, то, что ты делала в Глазго?
– Приехала погулять в парке.
Чувствуя, что беседа не заладилась, полковник решил сменить тактику.
– А я ведь знал твоего отца.
– Заметив, как изменился прищур её глаз, полковник понял, что на правильном пути.
– И знал твою двоюродную тетю Иду Бильрот. И твоего прадеда профессора Книпхофа тоже.
– Откуда ты мог их знать?
– с недоверием спросила она.
– В 1895 году они приезжали в Лондон по приглашению моего работодателя. Я имел честь пообщаться с
– Видя как меняется её выражение лица со снисходительного на настороженное, полковник решил её дожать.
– И сестра твоя тоже была похожа и на неё, и на тебя. Кстати, где она теперь?
– Как вы все задолбали, - вздохнула Гольдхаген, - нет у меня никакой сестры.
– Кто-то еще спрашивал тебя о ней?
– Да, моя персональная жертва Ицхак Сарваш. Понятия не имею, он-то откуда это взял.
– От меня.
И полковник показал Гольдхаген старые фотографии, которые купил в Мюнхене у принципиальной хранительницы университетского архива. Гольдхаген долго разглядывала те три карточки, прежде чем уже дрогнувшим голосом спросить?
– Откуда они у тебя? Они были в нашем семейном альбоме, в Мюнхене.
– Мне сказали, альбом реквизировал университет, когда ты или твоя сестра съехала с квартиры, и она пустовала.
– Всё растащили, уроды, - не без раздражения выдала она и тут же прибавила.
– хотя, правильно сделали. Иначе бы всё сгорело после бомбежки. От дома-то ничего не осталось.
– Куда ты уехала во время войны?
– На Восточный фронт.
Полковника немало удивил такой ответ, ибо он прекрасно знал, что нацисты женщин в армию не призывали.
– И что ты там делала?
– осторожно спросил он.
– Погибла под Сталинградом, - без всяких эмоций ответила Гольдхаген, всё ещё изучая одну из фотографий.
– Ну, наверно в официальных документах должно быть написано так: "Александра Гольдхаген из службы связи испытательного батальона погибла вместе со всем батальоном в Сталинградском котле, когда Красная армия пошла в наступление".
– И что было потом?
– Что потом?
– Когда ты погибла, куда ты пошла?
Гольдхаген недобро ухмыльнулась.
– Под землю к этим белобрысым тварям. Знала бы, что им хоть корову загрызть, хоть человека заживо выпить - одно и то же, ни за что в жизни бы не связалась. Кто они такие, ты можешь мне объяснить?
– Гипогеянцы, такие же альвары, как и мы с тобой, но живущие под землей многие века, потому что отвыкли от солнечного света. А ты знаешь имена тех, кто был под землей с тобой?
– Ну, разумеется. Нас было десять - пять мужчин и пять женщин - Саватий, Танасис, Игдамнай, Сычай, Ромоло, Калиопи, Лусинэ, Чернава, Амертат.
– Амертат?
– уточнил полковник.
– Долбаная ведьма, сатанистка, - словно выплюнула Гольдхаген.
– Ты что, тоже её знаешь?
– Немногим альварам выпадает столь тяжёлое испытание, как близкое общение с ней. И сколько времени ты была с той компанией?
– Год, наверное, потом сбежала наверх.
– Каким образом? Самостоятельно выбраться из Гипогеи, особенно если находишься
там только год, невозможно.– А я молила Бога о спасении, и он помог, - потерев шею, сказала она и тут же прибавила.
– В тюрьме у меня забрали все личные вещи.
– Они у нас.
– Так верните крест, мне без него неуютно в вашем непонятном заведении. Сколько вы меня будете здесь держать? И дайте уже сигареты, я три месяца без них.
– Ничего, отвыкнешь.
Видимо отказ дать курево подействовал на женщину не самым лучшим образом, и она пошла в наступление:
– В чем вы хотите меня обвинить, опять в Брайтоне? Да не взорвала я эту суку Тэтчер, а если бы и замыслила подобное, то довела бы дело до конца, уж поверь. Я знаю своё дело, и промахи допускала редко. Например, когда ты слонялся в метро и помешал мне.
– А, так это я помешал взорвать тебе бомбу?
– и полковник рассмеялся, - ну извини, не знал.
– Ты ж ни черта не понимаешь, - сощурившись, произнесла она, - ты же жертва британской пропаганды.
– Мне уже 549 лет, девочка, - сообщил ей полковник - и у меня около двухсот лет выслуги в различных войсках, и что такое война я знаю не из книжек и газетных репортажей. Так что сделай милость, дай мне самому решать, что может быть правдой, а что наветом. За долгие годы я научился разбираться в подобных вопросах.
– И где ты служил?
– Первое мое сражение прошло в 1456 году около осажденного Белграда.
Глаза Гольдхаген заметно округлились:
– Белграда? Так ты что же, серб?
– Я секей, и был там в составе венгерских войск Яноша Хуньяди.
– Да?
– произнесла Гольдхаген почти разочаровано, и от былого её интереса не осталось и следа.
– А я уже подумала, ты мой брат во Христе, а ты банальный папист.
– Приятно слышать от мнимой ирландки-католички, - ответил любезностью на любезность полковник.
– Я не ходила в тамошние церкви, - как бы невзначай заметила она.
– А я никогда не воевал с ортодоксами. Ты, я так понимаю, принадлежишь к русской Церкви. Доктор Метц, кажется, уезжал жить в те края.
– Уезжал, - кивнула Гольдхаген.
– А я во время Крымской войны был на стороне России в Греческом легионе и участвовал в обороне Севастополя.
Гольдхаген изучающе на него посмотрела и спросила:
– Воевал с англичанами?
– Я всегда был верен себе, и потому в первую очередь шёл на ту войну, чтобы воевать против турок и на стороне тех, кто желал освобождения Европы от османского ига.
Гольдхаген обдумала и эти слова и неожиданно заключила:
– В доверие ко мне втираешься? В Севастополе ты воевал с англичанами, а после переехал в Лондон, чтобы служить им?
– Для меня вопрос стоял иначе. И кстати, открой секрет, чем тебе досадили британцы?
– Ты правильно помянул Крымскую войну - у меня врожденная память предков.
– И только?
– саркастически спросил он.
– Не только, - посуровела она.
– В Первую мировую я своими глазами видела, на что способны англичане на войне. Во Вторую, увидела ещё больше. Но вся глубина их духа, это вонючее дно, мне открылась только в Ольстере.