Стратегия. Логика войны и мира

Центральноевропейский фронт в годы «холодной войны»

В годы «холодной войны» НАТО усматривало самую значительную для себя угрозу там, где ныне находится мирная Германия, расположенная в центре территории альянса. И точно так же, как южнокорейское правительство, НАТО было политически склонно к статичной обороне в географических обстоятельствах, которые гораздо более благоприятствовали эластичной обороне. В ретроспективном взгляде на стратегическую ситуацию на театре военных действий мы увидели бы, что восточные рубежи Федеративной Республики (Западной Германии) простираются от Балтийского побережья вплоть до Австрии. На протяжении примерно 625 миль граница шла вдоль Восточной Германии и Чехословакии, которые в то время были районами базирования Советской армии. Если бы, в случае мобилизации, подразделения бельгийской, британской, канадской, голландской, западногерманской и американской армий вышли бы из своих казарм и баз, чтобы занять отведенные им позиции, то «центральный фронт» НАТО обрел бы свой физический облик. Мы не увидели бы непрерывной линии, в которой подразделения стоят плечом к плечу друг с другом, — скорее это был бы ряд развернутых в боевом порядке людей, машин и вооружения в пределах полосы территории, идущей с севера на юг. По грубым оценкам, примерно треть натовских танков и мотострелковых формирований («силы прикрытия») выдвинулись бы на расстояние нескольких миль от границы, тогда как остальные войска оставались бы на некоторой дистанции — поглубже в тылу. Хотя фронт, удерживаемый силами прикрытия, не следовал бы за каждым изгибом границы, он все же растянулся бы примерно на 600 миль. Кроме того, равнинные участки границы с нейтральной Австрией также нужно было бы защитить, потому что советские войска, вторгнувшись из Венгрии, могли бы пройти по долине Дуная весьма быстро.

Теперь мы можем, наконец, опровергнуть предложение об использовании пехоты, вооруженной ПТУР. Учтя длину фронта, который надлежало бы защищать силам альянса, мы тут же поймем, что фронтальная оборона войсками ПТУР была бы очень слабой, даже если бы она была тщательно защищена преградами, находящимися под должным охранением. Ибо на этих узких участках фронта, где две стороны могли бы действительно сойтись в бою, советская боевая техника обладала бы огромным численным превосходством над пехотой с ПТУР, несмотря на то, что ракеты несравненно дешевле. В последние два десятилетия «холодной войны» дело обстояло так, что более 10 000 танков, еще большее число БМП, изрядное количество самоходной артиллерии и всевозможные подразделения поддержки могли атаковать из Восточной Германии и Чехословакии прямо с рубежа боевого развертывания, без перегруппировки, а куда более многочисленные войска пришли бы за ними из Польши и СССР [75] . Эту огромную массу машин было бы, конечно, невозможно распределить поровну с севера на юг на каждом участке фронта: она сосредоточивалась бы на четырех-пяти векторах наступления, каждый из которых продвигался бы на запад колонной такой ширины, которую могла позволить местность. Одни из них могли ограничиться проходом шириной не более узкой двухполосной дороги, тогда как другие могли наступать полосой, занимающей в ширину не менее десяти миль. Но даже если сложить все векторы и ширину каждой колонны, то получится, что советские бронетанковые войска все же атаковали бы суммарно на участке, занимавшем небольшую часть всего 600-мильного фронта. Таким образом, даже если были бы собраны многочисленные силы пехоты с ПТУР, насчитывающей десятки тысяч солдат, наступающая советская бронетехника без труда оказалась бы в численном превосходстве в любом боевом столкновении.

75

В 1970-х — 1980-х годах 30 советских танковых и мотострелковых дивизий были распределены следующим образом: Восточная Германия (19 дивизий), Чехословакия (пять), Венгрия (четыре) и Польша (две) — всего 10 500 танков; численность БМП была выше. См. IISS, Military Balance («Военный баланс»), 1985–1986. Р. 26.

Поэтому арифметика истощения обеспечила бы альянсу несомненное поражение. Иначе и быть не может, если всю численность пехоты с ПТУР нужно распределить так, чтобы охватить всю границу, а вторгающиеся бронетанковые войска при этом атакуют сосредоточенными силами [76] .

Конечно, пехоту, вооруженную ПТУР, тоже можно было бы сосредоточить — и на деле она могла бы, сосредоточившись, превзойти численностью вторгающиеся колонны, если бы была достаточно мобильной. Но это не удалось бы сделать, просто-напросто обеспечив пехоту с ПТУР колесными машинами, чтобы перевозить ее туда-сюда вдоль линии фронта по приграничным патрульным дорогам, потому что любое передвижение, совершающееся так близко к границе, стало бы слишком уязвимым для артиллерийского огня. Это можно было бы реализовать лишь одним способом: удерживая основную массу пехоты с ПТУР в ожидании на тыловых перекрестных дорогах, в готовности рвануться вперед на своих машинах, чтобы усилить участки фронта, подвергшиеся атаке. Не пригодная к движению по сельской местности и поэтому привязанная к дорогам, моторизованная пехота с ПТУР на марше была бы весьма уязвима для атак с воздуха и совершенно не способна двигаться вперед навстречу артиллерийскому огню, предшествующему каждой из наступающих колонн. Вертолеты могли бы обеспечить даже более быстрый ответ. Достаточное их количество могло бы позволить пехоте, вооруженной ПТУР, всякий раз превосходить в сосредоточении наступающие колонны, но это уже не та более дешевая альтернатива, которая предлагалась изначально, — да и зачем вообще перевозить пехоту с ПТУР, если у вертолетов могут быть свои ракеты, и они не нуждаются в пехотинцах для того, чтобы их запускать. В любом случае эти самые хрупкие из всех летательных устройств были бы крайне уязвимы для установок ПВО, сопровождающих бронетанковые войска, а также для ниспадающего занавеса упреждающего артиллерийского огня, неизбежного при широкомасштабном наступлении.

76

Всегда считалось общепринятым, что войска Восточной Германии и других стран Варшавского договора наряду с небольшими советскими подразделениями, разыгрывающими из себя полные формирования, были бы использованы для того, чтобы создавать видимость угрозы, имитируя атаки и проводя ложные маневры на тех участках фронта, где не намечалось крупного советского наступления; в надлежащем порядке этот обман должен был раскрыться, но к тому времени война уже закончилась бы. (Между прочим, именно так было бы лучше всего использовать войска, верность которых вызывает сомнения.) В настоящее время численность расчетов пехоты, вооруженной ПТУР, которую нужно было бы развернуть на центральном фронте после мобилизации и в качестве подкреплений, составляет примерно 2100, причем сюда включаются также войска в Норвегии и Дании (там же, р. 186). Если бы нынешние мобильные войска альянса (бронированные, механизированные и бронекавалерийские) были реорганизованы в качестве пехоты с ПТУР, они могли бы дать около 300 000 солдат на линии фронта с 60 000 ракетными установками, и это максимальная цифра (кроме того, необходимы были бы еще артиллерия, ПВО и инженерные войска, а также обслуживающие подразделения) — явно недостаточно для требований, предъявляемых к войне на истощение, если исходить из рациональных предпосылок «курса обмена валюты». Есть еще возможность использования специальных заграждений и укреплений, которые являются гораздо более дорогостоящими, чем сами ракетные установки.

Поскольку колесные машины и сильно уязвимы, и привязаны к дорогам, а вертолеты столь же уязвимы и к тому же слишком дороги, только наземные машины, оснащенные надежной броней и способные передвигаться по бездорожью, могут под огнем обеспечить пехоте с ПТУР мобильность, чтобы дать ей возможность сосредоточиться и противостоять сосредоточенной атаке. Такие машины, бронированные и гусеничные, несомненно, могли бы доставить ракетные установки туда, где они понадобятся. Конечно, они повторяли бы собою нынешние боевые машины механизированной пехоты, в вооружение которых, разумеется, входят и противотанковые ракеты. И, если нужно разработать бронемашины, почему бы не вооружить их встроенными ракетными установками, которые можно использовать прямо с этих машин, без демонтажа? И, если в любом случае нужны машины со встроенными ракетными установками, зачем ограничиваться неуклюжими ракетными установками с низкой скоростью стрельбы? Ведь пушки по-прежнему превосходят их в противотанковом бою на ближних расстояниях. Если довести наши рассуждения до этого уровня, то изначальное предложение отпадает, превращаясь в простой вариант уже существующих моторизованных войск — или даже в воссоздание самого танка. Мы прошли полный круг, возвратившись к общепринятому решению: война бронетехники против бронетехники. Теперь мы можем признать, что сохранение бронетанковых войск — не просто результат институциональной заскорузлости, не просто сила традиции, не просто могущество окопавшейся бюрократии. Без надежно защищенной мобильности нет сосредоточения, а без сосредоточения нет силы.

Соотношение наступательных и оборонительных сил

До сих пор мы еще ни разу не упоминали о столь важном аспекте боевых действий, как предполагаемое тактическое преимущество любой обороны над нападением. В этом контексте очень часто говорят о соотношении «три к одному», в котором нападение, как полагают, нуждается, чтобы одержать победу. Это верно на тактическом уровне, поскольку войска обороны, удерживающие линию фронта, могут вырыть окопы и стрелковые ячейки, насыпать брустверы и т. п., они могут убивать и ранить нападающих с гораздо большим успехом, чем атакующие. Поэтому для лобовых атак на окопавшихся защитников соотношение «три к одному» — весьма разумная, но грубая оценка.

Однако при более широком взгляде, уже на оперативном уровне, мы. видим, что нападающие вовсе не нуждаются в том, чтобы атаковать на этом отдельно взятом участке. Взамен они могут обойти этот участок с одной стороны или с обеих — такова простейшая разновидность реляционного маневра. Если окопавшиеся солдаты остаются на месте, то оборона терпит полное поражение и может быть уничтожена в ходе боя разворачиванием огня вдоль по линии участка. Если оборона реагирует на обходное движение с флангов, она может сделать это, либо утончая свою линию, чтобы растянуть ее на достаточную длину, либо вовсе оставив укрепленную линию, чтобы перехватить атакующих. В первом случае относительное преимущество сохраняется, но баланс силы смещается в пользу атакующих, потому что на каждом сегменте линии будет меньше защитников. Во втором случае баланс силы сражающихся войск остается неизменным, но относительное преимущество утрачивается. В любом случае уже не понадобится трех подразделений для того, чтобы разгромить всего одно.

При построении западного фронта в Первую мировую войну относительное тактическое преимущество было достигнуто и на уровне театра военных действий, потому что непрерывная протяженность укрепленной линии от побережья Бельгии до швейцарской границы не допускала возможности какого-либо простого обхода с флангов. Это относительное преимущество сохранялось и на оперативном уровне, потому что атаки колонн, сосредоточенные на узких участках фронта, не могли превзойти оборону в сосредоточении. Располагая полевыми телефонами, железнодорожными путями и грузовиками, нужными для сбора войск, ответное сосредоточение обороняющихся оказалось быстрее наступления пехотинцев, шедших на огонь артиллерии, на колючую проволоку и на пулеметы. Интеллектуалы, преобладавшие во французском Генеральном штабе после 1918 года [77] , могли математически доказать превосходство обороны над наступлением в ответном сосредоточении, неизбежно проистекающее из преимущества в скорости передвижения составов по рокадным железным дорогам и грузовиков — по дорогам вдоль линии фронта над медленным наступлением пехоты, идущей навстречу огню. Нужно было лишь компенсировать возможный первоначальный рывок врага, если бы разведке не удалось обнаружить приготовления до тех пор, пока нападение не станет явным. Однако этого, несомненно, можно было бы добиться, поскольку непрерывная линия обороны обладала бы тактическим преимуществом окопавшихся войск, которые нельзя было обойти со стороны, что позволяло одному подразделению сдерживать три или даже больше наступавших подразделений, по крайней мере, до прибытия подкреплений.

77

Их представлял генерал Морис Гамелен (Gamelin), глава французского Генерального штаба к началу Второй мировой войны. Его мемуары (Servir, «Служить») во всей полноте демонстрируют интеллектуальные способности этого человека — и его неискренний характер. См. комментарии в книге: Young, Robert J. In Command of France(«Во главе французского командования»), 1978. P. 48–51.

Согласно этим подсчетам, до тех пор пока немецкие матери не станут рожать втрое больше сыновей, французы смогут сопротивляться любому нападению, если только не будут еще до того ослаблены собственными тщетными атаками. Поэтому победа была бы обеспечена, если бы строго следовали сугубо оборонительной стратегии театра военных действий. Но к обороне прибавилась еще одна составляющая, призванная снизить цену, которую приходится платить кровью. К тому же здравый смысл говорил, что бетонированные траншеи и укрепленные орудийные позиции, построенные еще в мирное время, несомненно, гораздо лучше антисанитарных и менее надежных окопов, вырытых в грязной почве, и убежищ, наспех сооруженных под огнем. Равным образом тщательно построенные форты для защиты артиллерии должны были повысить ее потенциал — как для контрбатарейного огня, чтобы не дать вражеской артиллерии разбить линию пехоты, так и для атаки на наступающих вражеских пехотинцев.

Таковы были казавшиеся убедительными аргументы в пользу постройки огромной «линии Мажино» вдоль французско-немецкой границы. На деле эти укрепления достигли своего наибольшего успеха в мае — июне 1940 года, когда немецкое наступление обошло их стороной, через Бельгию, чтобы избежать устрашающих преград, основательно окопавшейся пехоты и артиллерии на укрепленных позициях. В силу обычного парадокса стратегии «линия Мажино» не защитила Францию потому, что была чрезмерно успешна: ведь наивысшее достижение любой оборонительной системы заключается в том, чтобы заставить врага отказаться даже от попыток атаковать ее. В ретроспективе можно рассчитать, что не столь колоссальная оборонительная система, с притягательными разрывами, сослужила бы Франции лучшую службу, по меньшей мере дав немцам возможность атаковать ее, втянув их в позиционную войну, как в 1914–1918 годах. Случилось так, что «линия Мажино», считавшаяся непроходимой как на тактическом, так и на оперативном уровнях, была преодолена на уровне стратегии театра военных действий: в мае 1940 года немецкое наступление проникло через неукрепленные бельгийские Арденны на протяжении от них до побережья Ла-Манша. Когда «линию Мажино» обошли стороной, арифметика сосредоточения и ответного сосредоточения была перевернута с ног на голову блицкригом. Возглавляемые танками и полугусеничными машинами бронедивизий, немецкие колонны глубокого проникновения двигались на большой скорости, чтобы опередить сосредоточение войск с флангов. Это свело на нет любое тактически-относительное преимущество, которым могла обладать укрепившаяся пехота, даже снабженная большим количеством противотанкового оружия. Можно лишь дивиться глубоко укоренившимся эмоциональным предпочтениям, полностью опровергающим опыт схожих уроков 1940 года и заставляющим осуждать вполне успешную «линию Мажино», но при этом по-прежнему придерживаться соотношения «три к одному», верного лишь на тактическом уровне.

Тактическое ядерное оружие (battlefield nuclear weapons)

В десятилетия «холодной войны» военные планы западного альянса по защите центрального фронта в Германии менялись несколько раз. Но почти до самого конца они продолжали полагаться на тактическое ядерное оружие [78] . Главная роль ядерного оружия всегда проистекала из его функции как инструмента «увещевания» [79] на более высоком уровне большой стратегии. Однако сейчас нас интересует его роль в стратегии на уровне театра военных действий. Тактическое ядерное оружие с его взрывной мощностью и радиационным эффектом, которое было вполне скромным в сравнении с межконтинентальными ядерными стандартами, в виде ракет малого радиуса действия, артиллерийских снарядов, подрывных зарядов и тактических авиабомб [80] , предназначалось для того, чтобы обеспечить ответ мощи Советской армии на техническом уровне. Оно позволяло применить экономичный способ отразить широкомасштабное наступление, угрожавшее распадом фронта. Согласно политике альянса в 1970-х и 1980-х годах, советскому неядерному нападению нужно было сопротивляться посредством неядерной обороны до тех пор, пока это будет возможно; но, если советские формирования продолжат прибывать на фронт, и оборона уже не сумеет удержать их, тогда следует применить ядерное оружие.

78

Термин «battlefield nuclear weapons» дословно переводится как «ядерное оружие поля боя», но в русском языке более часто применим другой термин: «тактическое ядерное оружие». В данном случае противопоставление «стратегическое — тактическое ядерное оружие» выстраивается по той же схеме, что и противопоставление стратегических бомбардировщиков — тактическим. В рамках той логики, которую выстраивает в книге автор, термин «ядерное оружие поля боя» был бы более уместен, но мы решили употреблять более привычную для русского слуха формулировку. — Прим. редактора.

79

Термин «увещевание» (suasion) включает в себя как «убеждение» (persuasion), так и «разубеждение» (dissuasion), во всех их формах. Эта тема обсуждается в Части III.

80

Мощность многих межконтинентальных боеголовок и бомб измеряется миллионами тонн в тротиловом эквиваленте («мегатонна»), тогда как большинство полевых видов ядерного вооружения обладают мощностью в тысячи тонн в тротиловом эквиваленте («килотонна»), то есть одной четырнадцатой частью мощности бомбы, сброшенной на Хиросиму, и одной девятнадцатой частью бомбы, сброшенной на Нагасаки. Взрывная волна, высокая температура и непосредственное радиационное воздействие укладываются в ту же пропорцию — и, если не принимать во внимание случай повышенной радиации («нейтронную» бомбу), то обычно именно воздействие взрывной волны намечает пределы эффективности применения оружия против сухопутных сил.

Впервые поступившее на вооружение в 1952–1953 годах [81] , тактическое ядерное оружие США стало быстро подниматься по кривой эффективности. Оно без труда встраивалось в планировавшуюся в те дни защиту по всему фронту: цепочка немногочисленных сил, развернутая в боевой порядок с небольшой глубиной эшелонирования, образовывала почти непрерывную линию вдоль всей границы. Сил вполне, хватало для того, чтобы провести различие между пограничным инцидентом и настоящим нападением, которое можно было встретить только ядерной контратакой. Слабость в неядерном вооружении оборачивалась силой, ибо из-за нее применение ядерного оружия становилось более вероятным. Но эта реакция на неядерную мошь СССР, осуществленная на техническом уровне, достигла кульминационной точки своего успеха очень скоро, поскольку в конце 1950-х годов Советская армия создала собственное тактическое ядерное оружие. Поэтому, если бы обороняющиеся попытались защитить рушащиеся участки своего фронта, атаковав наступающие советские колонны ядерным оружием, советское командование могло ответить прорывом других участков фронта с помощью собственного ядерного оружия.

81

Как порою случается, в силу инерции, вызванной противоречивыми запретами, на вооружении альянса до недавних пор оставался один из видов оружия начала 1950-х годов, ракета «Честный Джон» (Honest John) с радиусом действия 40 километров, впервые поступившая в войска в 1953-м и остававшаяся на вооружении греческой и турецкой армий вплоть до конца 1980-х годов. См. IISS, Military Balance («Военный баланс»), 1985–1986. Р. 85–86.