Стратегия. Логика войны и мира

Поэтому лишь очень серьезные преимущества в технических характеристиках могут оправдать приложенные усилия, что едва ли вероятно, если не будут достигнуты значительные инженерные успехи. А это, в свою очередь, не только повышает стоимость исследований и развития, но и требует многих лет для начального изучения и расчетов, создания модели, испытаний, новых расчетов, новых моделей и новых испытаний. Наконец, поскольку период «вынашивания» столь долог, лишь в силу случайности специфические характеристики нового оружия могут подходить для специфической конфигурации уязвимых мест противника или отвечать специфическим тактическим требованиям тех войск, которые будут это оружие применять. К тому времени, когда оно принимается на вооружение, прежние слабости врага вполне могут стать его сильными сторонами и наоборот, причем оперативные методы самих войск, для которых предназначено новое оружие, тоже могут измениться [73] .

73

Современный пример тому — американский танк М-1, одним из новшеств которого является газотурбинный двигатель, дающий великолепное ускорение за счет длины пробега без дозаправки. Ко времени, когда этот танк был принят на вооружение, оперативная доктрина армии США значительно изменилась. Хотя тактическая мобильность, т. е. способность совершать быстрые броски по всему полю боя и подниматься по крутым склонам, осталась желательной, самым существенным требованием стала мобильность оперативная (автономная длина пробега), а в этом отношении обычный дизельный двигатель проявил бы себя лучше. Схожим образом М-1 обладает великолепным покрытием из новой разновидности композитной брони, но, в соответствии с прежними тактическими приоритетами, большая часть брони распределена по лобовой части за счет равномерного покрытия со всех сторон, которое стало гораздо более важным для новой оперативной доктрины.

Напротив, при подходе, ориентированном на реляционный маневр, цель исследований и разработок заключается в обретении специфических возможностей, чтобы использовать столь же специфические уязвимые места врага. К тому же новшества должны подходить для тактических и оперативных методов, выработанных с той же целью. Это оборудование, чтобы быть полученным своевременно, пока предполагаемые слабые места противника все еще существуют, должно быть не полностью новым, а развиваться посредством обновления, модификации или пере комбинирования уже существующих подсистем, компонентов и частей. Само собой, это предполагает ограничения в конструкции, не позволяющие в полную силу эксплуатировать все возможности, которые теоретически предоставляет нынешнее состояние научно-технического прогресса. Это не может быть совершенно новым оборудованием, «последним словом техники» (state of the art), как говорят технологи. Кроме того, поскольку обновленные/усовершенствованные устройства вводятся в действие в относительно короткие сроки, совместимость общего обслуживания и обучения с прежним оборудованием является ключевым фактором, позволяющим избежать убийственных затрат на интеграцию — а это накладывает дополнительные ограничения на разработку конструкции. Иными словами, действительно важные технические достижения («прорывы») в данном случае куда менее вероятны. Но потери на техническом уровне могут оказаться гораздо меньше выигрыша на тактическом и оперативном уровнях. Так, например, совершенно новый танк М-1, разрабатывавшийся армией США с 1970-х годов (поначалу для войны на центральном фронте НАТО), был впервые применен в бою в 1991 году, причем не на гладких лугах Германии, а в Аравийской пустыне, и не в обороне от лавины советских танков, а в нападении на иракские войска, отступающие из Кувейта. Поскольку иракцы были сильно потрепаны обстрелами и деморализованы неделями бомбардировок, любые танки оказались бы столь же эффективны против них (французский Иностранный легион, например, успешно наступал на легких бронированных машинах). Таким образом, недостатки танка М-1 — высокий уровень потребления топлива газотурбинным двигателем и уязвимость отсека для боеприпасов, расположенного высоко в башне, — не имели ровно никакого значения, впрочем, как и его достоинства. Напротив, израильтяне в течение многих лет производили все новые и новые варианты своего танка «Меркава», каждый раз заменяя двигатель, чтобы повысить подвижность танка, и оставляя пушку и броню без изменений. Затем они заменили первоначальную пушку калибром 105 мм на более мощную, калибром 120 мм, оставив без изменений двигатель и броню; далее установили устройство телевизионного слежения при низком уровне освещенности против вертолетов (low-light TV tracking device), потом добавили броню для защиты от противотанковых ракет — и так далее. Всякий раз эти перемены, осложнялись необходимостью соответствия предшествующей конструкции. Но имелась и возможность давать быстрый ответ на новые угрозы, использовать новые удобные обстоятельства, усваивая уроки не только полевых учений и технических испытаний, но и реального боевого опыта.

То, что верно в отношении исследований и развития оружия, приложимо и к другим аспектам военной политики. Истощение предполагает независимое стремление к лучшему в самом общем смысле, будь то обучение вооруженных сил, строительство военных баз и их оснащение или же разработка оборудования. Напротив, при реляционном маневре «лучшие» решения приносятся в жертву, чтобы на первый план вышли возможности, использующие уязвимые места и ограниченность конкретных противников. Ни истощение, ни реляционный маневр никогда не выступают в чистом виде, но их соотношение обычно отражает взгляд нации на саму себя, а также общий подход к ведению войны.

Первый взгляд на стратегию как целое

Сосредоточившись на постепенном восхождении с одного уровня стратегии на другой, я оставил без внимания горизонтальное измерение — превратности действия и противодействия на каждом отдельном уровне. Это не просто некоторое ограничение реальности: это ее прямое искажение, поскольку вертикальное взаимодействие между различными уровнями оказывает влияние (и претерпевает воздействие) парадоксальной логики в пределах горизонтального измерения на каждом уровне, что и приводит к возникновению цепочки: успех, кульминация и упадок. Если, например, в бою появляется новое оружие, то в ответ на эту контрмеру противника на техническом уровне может быть дан ответ в виде тактического противодействия, которое, в свою очередь, вызывает ответ врага уже на оперативном уровне. Допустим, враг внедряет более совершенные противовоздушные ракеты, когда война уже началась, и у вас нет времени отвечать ему на том же, техническом уровне, разрабатывая электронные контрмеры, на которые уйдет несколько месяцев или даже лет. Единственная возможная реакция в этом случае — тактический ход: летать на самых малых высотах, ниже минимальной высоты действия этих ракет, и атаковать в первую очередь сами эти ракеты. У врага тоже нет времени на то, чтобы дать ответ на техническом уровне и разработать новые ракеты, способные поражать цели, летящие с большой скоростью на низкой высоте, а тактический ответ — добавить скорострельную зенитку к каждой ракетной установке — едва ли будет адекватным. Поэтому главный ответ противника может быть оперативным — изменить технологию противовоздушной обороны квадрата, заменив неподвижные ракетные установки подвижными, то есть часто перемещающимися с места на место. Частично они действительно будут мобильными — передвигаемыми с помощью самоходных машин, — но почти все стационарные противовоздушные ракетные установки можно переместить за одну ночь. Тогда, если только нельзя каким-либо образом добиться того, чтобы вся территория просматривалась средствами разведывательного наблюдения в реальном времени (это очень трудная задача, если противник хорошо умеет маскироваться и пользоваться своими радарами и радиостанциями), будет уже невозможно направлять истребители-бомбардировщики тщательно продуманными воздушными маршрутами, обходящими стороной все известные места дислокации ракетных установок.

В других случаях эта цепочка может выстраиваться иначе: первое действие может быть оперативным, ответ противника — тактическим, а дальнейшая реакция — технической. Вполне очевидно, что возможны бесконечные комбинации во взаимодействии вертикальных уровней и их горизонтальных измерений.

Даже в том случае, если наше вертикальное восхождение с одного уровня на другой далеко от совершенства и полноты, мы больше не можем рассматривать стратегию только в ее горизонтальном измерении, как волнующееся море, в котором волны и ответные волны парадоксальной логики взаимно уничтожают друг друга в постоянном стремлении к недостижимому равновесию. Не можем мы рассматривать стратегию и как многоэтажное здание, предполагая наличие своей, отдельной, правды на каждом из этажей. Взамен мы должны принять сложную картину, объединяющую в сознании оба эти образа: этажи не прочны, как в реальном здании, но пребывают в оживленном движении, подчас готовые прорваться на другой уровень. Точно так же, как и в динамической реальности войны, взаимодействие самих вертикальных уровней сочетается с горизонтальными измерениями стратегии и сталкивается с ними.

Глава 8 Стратегия театра военных действий I: решения военных и политиков

Поскольку логика стратегии на уровне театра военных действий соотносит военную мощь с территориальной протяженностью, мы можем многое понять в ней, прибегая к аналогиям из зрительного восприятия и рассматривая войска и их перемещения с птичьего полета или, скажем, со спутника. Конечно, у стратегии есть пространственный аспект на каждом уровне, но на уровне тактическом значение имеют подробности рельефа местности, тогда как боевые столкновения на оперативном уровне могут быть совершенно одинаковыми в любой географической обстановке. Однако на уровне театра военных действий некоторые специфические территории как раз и являются предметом борьбы. Будь они размером с целый континент или всего лишь с небольшой остров; будь то провинция, регион, вся страна или некая группа стран — в любом случае «театр военных действий» образует скорее некое в разумной степени самодостаточное пространство, нежели выступает частью какого-то большего целого [74] .

74

Как отмечает Клаузевиц, определяющей характеристикой театра является то, что даже в крупной войне «перемены, происходящие на остальном захваченном войной пространстве, оказывают на нее не непосредственное, а лишь косвенное влияние» («О войне». V.2. 1.С. 207).

Хотя логика стратегии на уровне театра военных действий определяет взаимодействие враждующих сил в пространственном смысле, она охватывает собою только факторы, имеющие военное значение: длину фронтов и защитный потенциал местности, по которой они проходят; глубину территорий; все аспекты доступа и проходимости этой территории и т. п. И напротив, эта логика не обращает никакого внимания на политический, экономический и моральный характер рассматриваемой территории, ставя на одну доску обжитые и возделанные земли, богатые ресурсами, и негостеприимные пустыни. Поэтому неудивительно, что в процессе формирования военной политики логика стратегии на уровне театра военных действий зачастую игнорируется, даже если она полностью понятна.

В случае Кореи, например, концентрация мощных северокорейских сил со множеством танков и артиллерии возле границы, хорошо известная способность северокорейской пехоты просачиваться вглубь вражеской территории, а также воинственность северокорейского режима наводят на мысль, что война должна была начаться неожиданной и чрезвычайно интенсивной атакой. Однако подобное нападение не могло ни продолжаться достаточно долго, ни проникнуть слишком далеко вглубь южнокорейской территории, потому что большая часть северокорейской артиллерии была малоподвижной, а пехота, не снабженная машинами, скоро истратила бы и энергию, и боеприпасы.

В подобных обстоятельствах логика стратегии на уровне театра военных действий требует значительного ослабления южнокорейской обороны, призванной защищать всю страну прямо вдоль линии прекращения огня, но при этом — укрепления обороны, ориентированной на ожидание врага где-то в глубине своей территории. Согласно логике эластичной обороны, охватывающей ближайшие к фронту 50 километров южнокорейской территории, не было необходимости в попытках удержать фронт. Вместо этого следовало бы организовывать акции по задержке наступления противника в сочетании с устройством засад за естественными преградами, что заставило бы зашедших слишком далеко северокорейцев нанести поражение самим себе. Будучи полностью мобилизована и развернута, южнокорейская армия могла бы контратаковать превосходящими силами на всем пространстве вплоть до самой границы, а затем и за ней, в то время как авиация США и Южной Кореи имела бы возможность наносить тяжкий ущерб северокорейским войскам — и при их наступлении, и при отступлении.

Логика стратегии на уровне театра военных действий, несомненно, отдает предпочтение эластичной обороне, но не обращает внимания на природу территории, которой дважды придется выдержать бои за нее, а также на ее оккупацию бесцеремонными северокорейцами в промежуточный период. Это не пустыня, а густонаселенный сельскохозяйственный регион, простирающийся до северных окраин Сеула, огромной столицы, где живут около девяти миллионов корейцев, расположены все общенациональные учреждения и значительная часть промышленности страны. Потеря этих 50 километров — прежде всего потому, что оба корейских правительства заявляют об исключительном господстве над всем полуостровом, — может привести к краху общественного доверия к южнокорейскому правительству, а также деморализовать вооруженные силы. Поэтому неудивительно, что южнокорейская политика пренебрегает стратегической логикой, стремясь взамен обеспечить Сеул, столицу страны, непоколебимой защитой, нацеленной на недопущение любого вражеского вторжения.

Эту логику можно обойти вниманием, но, конечно, такая позиция ни в коем случае не сведет на нет последствия этой логики. Для Южной Кореи это чревато и затратами, и опасностями. Многочисленные войска нужно постоянно поддерживать в степени высокой боевой готовности; необходимо возвести и сохранять в рабочем состоянии тщательно разработанные препятствия в виде минных полей; заграждений против техники и укрепленных бетонных стен — а все это стоит немалых денег. Но даже при этом статичная оборона остается гораздо более хрупкой, чем эластичная, — при том же самом балансе сил. Однако ничто в логике стратегии театра военных действий как таковой не может навязать иной порядок приоритетов, да и вообще навязать какие бы то ни было приоритеты. Во всяком случае — не в большей степени, чем известное соотношение между безработицей и инфляцией способно навязывать политические решения в пользу первой или второй: в одних странах терпимо относятся к высокому уровню инфляции, но не безработицы; в других же дело обстоит ровно наоборот. Экономическая логика, определяющая отношение между двумя этими явлениями, не предписывает выбора какой-либо экономической политики в пользу одного из них. Точно также. в случае Кореи логика стратегии театра военных действий определяет отношения между эластичностью обороны и ее ценой и опасностью, но политические приоритеты требуют неэластичной обороны, затмевая собою все прочие соображения.