Стражи границы

— Янош, скажи, там, дома, господина Яромира, наверное, очень любят?

— Да, Пушьямитра, я никогда не слышал о нем ни одного худого слова.

Я улыбнулся и повернулся к Милочке.

— Хорошо, что Янош не успел разочароваться в своем новом доме.

— Надеюсь, что до этого вообще не дойдет, — улыбнулась Джамиля. — По крайней мере, мы все постараемся, чтобы он чувствовал себя как дома.

— Он и чувствует себя, как дома, — засмеялся я. — Ты бы посмотрела, что он вытворяет у меня во Дворце Приемов!

— Что ж, и посмотрю. А то непорядок — я еще ни разу не была у тебя.

Так вот приятно, неспешно, иногда за разговором, а иногда просто так, мы добрались до Анурадхапуры. В город мы приехали примерно к обеду. Точнее, к позднему обеду. Мы не захотели останавливаться на обед в двух часах пути от города. В этот день мы сразу после обеда отправились отдыхать. Город решили смотреть завтра.

С раннего утра — нет, эти южане со своей сиестой и меня заставили рано вставать! Мы отправились смотреть город. Нам показали дагобы — погребальные курганы — полусфера внизу, далее куб, в котором и захоронены святые мощи и венчает все это шпиль. Мы увидели дагобу Тхупарама, дагобу Миришавети, дагобу Руанвелисея диаметром сто метров и высотой шестьдесят и дагобу Абхаягири высотой сто пятьдесят метров более знаменитую даже не высотой, а фундаментом, сделанным из последовательных слоев серебра, меди, кварца и глины.

Нам показали и развалины старого монастыря. Раньше он назывался медным дворцом — говорят, он был обшит серебром, стены — медью, а карнизы — золотом и драгоценным камнями. Не удивительно, что его ободрали подчистую. Оставили только каменные колонны. Тысячу шестьсот штук. Нам сказали, что это был монастырь, и что было в нем сто тысяч комнат, где жили монахи. Я подумал, что монахи были значительно мельче основателя своей религии. В самом деле, Будда оставил двухметровый след, а монахи, судя по всему, спали стоя и были величиной с крысу.

Так как этими своими мыслями я делился с окружающими, то во время экскурсии по священным местам спутники мои, вместо того, чтобы сохранять благоговейное молчание, хихикали самым непристойным образом. Более того, ребята осматривали колонны с таким видом, словно искали, не осталось ли где часом серебряной, или там золотой пластины, чтобы поживиться самим. Хорошо еще не стали ковырять фундамент в поисках серебряного слоя!

Впрочем, на Пушьямитру громадные дагобы произвели известное впечатление.

— Вот памятник величия минувшей эпохи, отец мой. Хотелось бы мне, чтобы и мое имя вспоминали так же, как имя царя Дуттхагамани, великого строителя Анурадхапуры.

— А мне нет, — тихо возразил я.

— Почему? — удивился махараджа.

— Ты же слышал, чтобы построить эти грандиозные сооружения ввели дополнительные налоги, согнали на строительство десятки тысяч человек. И здесь, на этом райском острове, люди терпели лишения, чтобы прославить имя царя и воздвигнуть дагобу Будде, который проповедовал равенство возможностей. Хорошо равенство — один возвеличивается за счет другого, и не потому, что он этого достоин, а потому, что у него армия есть. Чтобы освободить страну от южноиндийских захватчиков, например. И ни с кем не делить прибыль.

Пушьямитра почтительно поклонился.

— Я должен был понять и сам, отец мой. Вы, прежде всего, думаете о людях.

— Да, сынок. Но ты ведь понимаешь, не думать о людях нельзя. Речь о них зайдет, о чем бы ни докладывал тебе твой министр. И здесь есть два варианта — или ты видишь безликие, зато великие народные массы и строишь дагобы, пирамиды и прочие столь же необходимые для жизни вещи, или же за цифрой отчета ты видишь конкретных людей, с их нуждами и чаяниями, которые веселятся и плачут, и которые, также как и ты, не могут отложить на потом радости жизни. Потому что потом эти радости уже не нужны. Да простой пример — когда я был ребенком, я обожал играть в кубики. Казалось, дай мне возможность, только и буду делать, что строить дворцы. Когда мне было двадцать лет, мне хотелось гулять и веселиться с друзьями, пить и танцевать до упаду. Сейчас же я предпочитаю тихую, размеренную жизнь.

— И потому отправились в плавание, — ехидно вставил Янош.

— Да, Янчи, именно поэтому. Разве у меня во дворце возможна тихая и размеренная жизнь? Да я ее отродясь не видел. Вот я и решил взять себе отпуск и многочисленные накопившиеся отгулы за все двадцать лет добросовестной работы на посту правящего короля Верхней Волыни.

На махараджу моя речь произвела неожиданно сильное впечатление. Это если я назвал путешествие тихой и размеренной жизнью, то какую же жизнь я веду в другое время? Пушьямитра пересмотрел сложившийся у него в голове стереотип слабого, бессильного человека, с трудом передвигающегося, опираясь на руку старого, преданного слуги. Но новый образ, видимо, у него не пока выкристаллизовывался. Не успел.

— Отец мой, можно я навещу вас в Верхней Волыни?

— Конечно, сынок. Приезжай в любое время, я буду очень рад. Тебе нужно будет пройти на корабле до Дубровника, а там встретишься с градоначальником, и он поможет тебе добраться до Медвежки. Впрочем, последнее не обязательно. Если тебе больше хочется прокатиться самому — милости прошу. Почта в Верхней Волыни работает исправно.

Пушьямитра воодушевился.

— Я обязательно приеду, отец мой. И вообще буду часто навещать вас.

— Буду очень рад, сынок, — повторил я.

Провожатый предложил нам осмотреть главную реликвию Анурадхапуры — баньян. По словам экскурсовода, это был отросток дерева, под которым предавался размышлениям Будда.

Честно говоря, я не поверил. Чтобы дерево жило три тысячи триста или три тысячи четыреста лет? Да еще и пережило мировой катаклизм? Хотя еще до катаклизма оно должно было помереть три тысячи раз. Ну, хорошо, не три тысячи, а три сотни. Но когда я увидел это дерево, его огромную крону, многочисленные воздушные корни, колоннами поддерживающие ее в помощь довольно тонкому стволу, я поверил. Это дерево было величественней египетских пирамид, величественнее грандиозных дагоб и даже Афинского Парфенона. Потому, что это дерево было живое. Я мог бы сравнить его разве что с кораллами Красного моря.

— Простите, уважаемый, а можно мне прикоснуться к нему? — попросил я.

— Пожалуйста, ваше величество, — вежливо согласился провожатый, — Можете даже посидеть под ним.

Я благоговейно прикоснулся сначала к листу, потом к воздушному корню, потом взял за руку Милочку и протиснулся к стволу.

— Садись, дорогая. Под родителем этого дерева предавался размышлению Будда, а под этим…

— Сожалею, отец мой, боюсь, что это у вас не получится, — перебил меня Пушьямитра.

— Что не получится, Митра?

Пушьямитра слегка смутился.

— Я понимаю, о чем может думать молодожен. Тем более, оказавшись в живой беседке. Но сюда приходит слишком много паломников. Если вы хотите заняться этим под баньяном без помех, скажите, я распоряжусь. Придется ставить оцепление.

— Почему ты решил, что я имел в виду именно это? — засмеялся я.

— Простите, отец мой, я не угадал?

— Почти, сынок, — засмеялся я. — Я подумал, что это было бы неплохо, но не собирался это осуществлять. Знаешь, у всех свои причуды, но я в таком деле предпочитаю уединение.