Стрелы Немой скалы

Джянга с достоинством восседал на синем коврике справа от ова, рядом с ним сидели прямо на земле его приближенные и стража. Они никак не откликнулись на сообщение настоятеля. Ламы же вскочили со своих мест и повернулись лицом на запад. В толпе никто пока ничего не мог понять, и любопытные поспешили на западную сторону, ожидая чего-то необычного.

С запада подъезжала повозка в окружении вооруженных всадников. Даже старики не помнили такого пышного выезда и растерянно смотрели то на сородичей, то на лам. Казалось, никто не знал, что нужно делать. Никто еще толком не разобрал, кого сопровождает свита — правителя всего округа или высокое духовное лицо.

Высокие желтые шапки служителей, ехавших за повозкой, и большой желтый зонт первыми заметили ламы. Они встали на колени и склонили головы. К ова приближался управитель делами и хранитель культа самого крупного ламаистского монастыря Тувы — Оин-хурэ. Только лумуцза, наделенный полномочиями карать за вероотступничество, мог обладать такими знаками отличия, быть одетым в парчовый желтый халат, иметь вооруженную свиту.

Прежде чем собравшиеся успели последовать примеру лам, кто-то в толпе с изумлением и ужасом произнес: «Так это же Косой лама!» Новость ошеломила всех, даже джянга приподнялся со своего коврика и сделал несколько шагов навстречу повозке. Джянга был предупрежден о приезде высокого ламы Оин-хурэ, но, кажется, и он не ожидал, что этим почетным гостем будет Бурга, левый глаз которого был поражен бельмом, а правый вечно гноился. От Косого ламы — Пурги трудно ждать хорошего.

Мрачная слава опережала Бургу, и этой славе он обязан был роду Лопсан. Правда, первыми о нем заговорили беднейшие из беднейших, но Косой лама подозревал в распространении слухов всех, даже самого джянгу, вряд ли уступавшего ему в жестокостях и лихоимстве. Опершись на руки настоятеля и джянги, Бурга медленно обвел единственным глазом толпу. Нет, не было во взглядах людей с обветренными на солнце и на морозе лицами, с натруженными руками, одетых в латаные и перелатанные халаты, смирения или страха. Значит, они еще не забыли!

Араты из рода Лопсан не забыли Косого ламу, который три года назад раскидывал свою юрту на их пастбищах и подолгу гостил в каждой семье, бормоча молитвы и требуя за их чтение мзду. Араты стали избегать его. Все знали со слов лучшего в роду певца Монгуша, которого русский ученый прозвал смешным именем Балбал, как Косой лама напустил на русского — своего гостя — смерть. Все помнили, что, когда Балбал, отправившись куда-то далеко на север, не вернулся, Косой лама украл его скот, а его жену и сына отправил на работу в Оин-хурэ. Среди живых работников монастыря никто из Лопсанов не встречал больше жены и сына Балбала. И араты возненавидели Косого ламу.

Месяц или два, как затравленный волк, ходил по степи Косой лама, не решаясь остановиться у бедняков, потом исчез с земель рода. Два года назад его юрту кто-то видел у Бижиктыг-Хая — Скалы письмен, а затем пронесся слух, что Косой лама стал прорицателем — охранителем ламаистской веры, что его дух — чойчжон способен на многие версты разглядеть врагов и поразить их, что сам настоятель Оин-хурэ прибегает к помощи новоявленного прорицателя. Люди из рода Лопсан перестали интересоваться своим бывшим ламой, хотя ничего не забыли из прошлого.

Бурга еще раз мрачно обвел единственным глазом толпу и быстро подал знак ламам следовать за ним. Он сам откроет этот торжественный родовой праздник, сам будет читать молитву. Увлекаемые ламами, джянгой и чиновниками, люди направились на северо-восток. Пройдя несколько шагов, Косой лама громко и нараспев стал читать молитву, которую тут же подхватили остальные ламы. Под звуки молитвы люди вытянулись цепочкой на северо-восток и отвесили несколько земных поклонов. Ламы продолжали читать молитвы, а все собравшиеся постепенно поворачивались лицом на все четыре стороны света и отвешивали невидимым богам и духам поклоны до земли.

Бурга читал молитву самозабвенно, закрыв глаза и вытянув вперед руки. Его голос перекрывал заунывное бормотание остальных лам и невольно привлекал внимание. Люди, отвешивавшие поклоны, на мгновение забывали о Косом ламе и видели перед собой лумуцза. Но только на мгновение.

Когда моление кончилось и все уселись полукругом у ова (у самого холма сидели только ламы и джянга со свитой), началось угощение. Это была прелюдия праздника.

Служка из свиты Бурги вынес большое блюдо с овечьим сыром и по знаку хозяина подал его джянге. Вскоре перед всеми ламами и чиновниками стояли тарелки с сыром. Бурга поднял свою тарелку вверх и крикнул: «Раво! Раво!»

Все подхватили этот крик, и он смешался с криком круживших над ова орлов и ворон, ржанием испуганных коней. «Раво!» неслось над степью и, повторенное сотни раз, затихало вдали.

Как только выкрики прекратились, Бурга отломил маленький кусочек сыру, положил его в рот, а остальной сыр подбросил вверх. Огромный орел, хищно раскрыв клюв, подхватил брошенный кусок и резко взмыл вверх, чтобы немедленно ринуться вниз за новой подачкой. Один его вид заставлял других птиц летать на почтительном расстоянии. Когда сыр весь был отдан птицам, орел стал вызывающе кружиться над блюдом с бараньей головой, лодыжками и курдюком — самым главным блюдом для почетных гостей праздника. Своим свирепым взглядом орел смотрел на Косого ламу, усердно запивавшего аракой жирные куски баранины. Джянга и Косой лама, чиновники и монастырская братия церемонно вкушали мясо, а стража швыряла в толпу мелкие куски баранины, из-за которых происходила свалка: считалось, что мясо, пойманное во время такой ритуальной трапезы, обладает чудодейственным свойством.

Время шло своим чередом, а празднество еще только начиналось. Круг перед ова стал шире, и пара за парой на него выходили участники борьбы — любимого народного спорта тувинцев. Обнаженные до пояса двое борцов делали несколько плавных взмахов руками, сходились и пытались бросить противника на землю. Победитель боролся с другим борцом или с победителем другой пары. Зрители воодушевляли своих признанных силачей. Джянга пьяным голосом тоже подбадривал борцов, и только Косой лама смотрел зло и отчужденно на бывшую свою паству.

Уже показали свое удальство двадцать пар, уже забрался в коляску Косой лама, а верховые вновь оседлали коней, чтобы в километре от ова продолжить праздник — состязание в конной скачке, когда запоздалый всадник подъехал к аратам. Ни Бурга, ни джянга, сопровождаемые свитой, проезжая мимо вновь прибывшего, не обратили на него внимания, хотя им обоим он показался знакомым. Они торопились к месту скачек, куда следом за ними заспешили и верховые, и пешие.

Всадник поставил коня поперек тропы. Он хотел, чтобы его узнали люди, спешившие за умчавшейся ламской коляской. Но люди почему-то молча обходили его и даже боязливо оглядывались. Скоро у ова никого не осталось, и тогда всадник запел. Запел громко. Мелодия напоминала клокотание ручья по камням, гортанные долгие крики орлов, легкий шорох ночной степи. Задние остановились, шедшие впереди оборачивались и замедляли шаг. А песня набирала скорость и уже звенела над долиной. Всадник спрыгнул с седла и пошел навстречу людям, задержанным песней. Он шел, а песня продолжала вылетать из его груди, песня без слов.

Старик отделился от толпы и, пристально смотря на тень подошедшего певца, радостно крикнул:

— Это живой Монгуш! Вот его тень, у мертвых тени нет! Смотрите, это наш Монгуш, которого русский прозвал Балбалом!

Балбал обхватил старика и тихо сказал:

— Ты узнал меня, старик Саган. Узнал? Как поживает твой скот?

Балбал слишком часто последнее время, когда до родных мест осталось совсем немного, когда уже много месяцев дороги осталось позади, думал о первой встрече с сородичами. Он мог поверить, что они не узнают его, но не думал, что примут его за оборотня. Он был жив и не думал о своей смерти. Песней он заставил людей остановиться и сейчас, задавая традиционный вопрос при встрече «Как поживает твой скот?», искал среди сородичей сына. Он не мог не слышать песню отца. Значит, он далеко, очень далеко поставил свою юрту.